В детстве у меня было воспаление легких, и я до сих пор помню бульканье увлажнителя, похожее на мои собственные хрипы: кашель больно царапал мне грудь. Чувствовала я себя просто отвратительно, но в этом было нечто естественное. Это была настоящая человеческая болезнь, которая существовала много столетий и которую мои родители умели лечить.
А вот это ощущение — совершенно новое. Оно не кажется ни естественным, ни поддающимся лечению. Оно заставляет мой разум искривляться странным бредом, оставляет после себя жар и жажду, а руки и ноги у меня теряют чувствительность. Мое тело не требует ни питья, ни лекарств, ни даже теплых потоков воздуха от устройств, которые предназначены для облегчения дыхания. Я не знаю, что это. Я не понимаю, что со мной происходит.
Прикосновения Габриеля очень бережные. Я закрываю глаза — и его руки начинают напевать мне забавные колыбельные. Я киваю, делая вид, будто понимаю их: я не хочу, чтобы они решили, будто я не слушаю.
— Рейн! Оставайся с нами, малышка.
Открываю глаза. Клэр стоит позади Габриеля. С обеих сторон от нее по сиротке: у одной банка, набитая травой, у другого поднос с мисочкой овсянки. Вид у них такой, будто им очень интересно меня видеть, но страшно подходить ближе. Может, они считают, что я заразная.
— Тебе надо поесть, — заявляет Клэр.
Я не имею права возражать. Это — ее приют, и… Она. Здесь. Королева. Я слышала, как она кричит это детям, когда те не слушаются. «Я. Здесь. Королева». Они вздрагивают, волосы у них на затылке встают дыбом, и тут она подмигивает, а они с хихиканьем делают, что им велено. Ей свойственно величие ураганов и взрывов.
Я пытаюсь сесть, и Габриель взбивает у меня за спиной подушки. Сиротка с овсянкой ставит поднос мне на колени и отступает назад, все так же не сводя с меня глаз. Сиротка с банкой водружает ее рядом с миской на подносе. Теперь мне видно, что трава в банке полна божьих коровок.
— Чтобы ты не скучала, — говорит она.
Голос у нее легкий, как у Дженны, и на мгновение у меня возникает чувство, будто осколочек моей умершей сестры по мужу упал обратно на землю и взорвался этими ярко-красными букашками. Они ползают по травинкам и по лабиринту моего мозга. Мне кажется, что я сейчас заплачу, но нельзя: Клэр вкладывает мне в руку ложку, и сейчас я должна есть, потому что… Она. Здесь. Королева.
В овсянке масса изюма и тонких стружек миндаля, и осадок хрустит у меня на зубах, словно лишний сахар из чая Сесилии. Сесилии, у которой вечно подтекало грудное молоко, а глаза были опухшими и покрасневшими от слез. Интересно, она уже сумела взять себя в руки? Заняла мое место рядом с Линденом во время приемов? Может быть, теперь он наливает шампанское ей и называет ее дорогой?
У меня немеет рот. Вкусы и запахи становятся бессмысленными. Габриель вытирает кашу, которая потекла у меня по подбородку, и у него такой испуганный вид!
— Хочешь лечь обратно? — спрашивает он, уже готовясь мне помочь.
— Нет, — возражает Клэр. — Ей нужно поесть. А потом принять горячую ванну.
Наверное, эти слова адресованы сироткам, потому что они поспешно уходят. Я провожаю их взглядом. Их босые ноги хлюпают по полу, на котором вода, капающая с потолка, собралась лужами. Запах размокшего дерева и весеннего воздуха, врывающегося в открытое окно, заставляет меня вспомнить про дом, где мы жили с братом.
Когда мисочка пустеет, Клэр отворачивает край одеяла и помогает мне встать. Ноги я ощущаю как-то странно: колени сгибаются помимо моей воли, и мне трудно даже просто шагнуть вперед. Почему-то я уверена — это не грипп. Это начало чего-то гораздо худшего. Онемение разольется от ног по всему телу, потечет по крови, словно отрава. Оно доберется до сердца и мозга, пока все вокруг не затянет сплошным туманом, и я не смогу составить нормальную мысль точно так же, как сейчас не могу сделать нормальный шаг. И что потом? Не знаю. Может быть, я умру. Почему-то мне кажется, что Вон имеет к этому отношение, хотя разве такое возможно? Он ведь не мог отравить меня здесь! Я наконец вырвалась из его лап.
Голос Дженны жарко шепчет прямо над ухом: «Правда?»
Как-то отстраненно я понимаю, что все это — уважительная причина для паники. Но я так устала! Опускаясь в ванну, я могу думать только о воде. Она такая приятная! Горячая, исходящая паром, пахнущая мылом. Настоящим мылом, а не поляной ромашек или веточкой жасмина. На моей коже не пощелкивают странные пузырьки, здесь нет пены, нет иллюзии.
Пока я отмокаю, Клэр собирает мои волосы и выливает на них кружку воды. После этого массирует мою голову с шампунем, и я начинаю уплывать в сон, но ее голос выдергивает меня обратно:
— Оставайся со мной, малышка.
— Клэр? — говорю я, выгибая брови, но не открывая глаз. — По-моему, я умираю.
— А вот и нет, — заявляет она, запрокидывая мне голову, чтобы сполоснуть ее горячей водой. — Пока я здесь, я этого не допущу.
Не знаю почему, но ее слова вызывают у меня улыбку. Пусть я им и не верю.
— Послушай, у меня есть брат. Его зовут Роуэн. Если ты его увидишь, то сразу узнаешь — глаза у него точно такие же, как у меня. Если со мной что-то случится, найди его, пожалуйста.
Я сама не знаю, что несу! Если уж мне самой не удается его найти, как я могу рассчитывать на то, что это сделает кто-то другой?
— Ты сама его найдешь, — говорит Клэр.
— Найди его и скажи ему… — начинаю было я, но она льет воду мне на лицо.
Я в это время вдыхаю, и вода попадает мне в ноздри. Отфыркиваясь, открываю глаза. Она снова плещет на меня воду. На ее лице ни малейшего стыда.
После ванны я чувствую страшную слабость и озноб. Надеваю поверх пижамы халат и очень медленно спускаюсь по лестнице, игнорируя встревоженные взгляды Сайласа. Что-то в его взгляде подсказывает — он уверен в том, что со мной действительно происходит самое страшное.
Следующая пара ночей проходит настолько беспокойно — недомогание, сопровождающееся кашлем, рвотой и кошмарами, из-за которых я постоянно бормочу во сне, — что Сайлас перебирается спать на диван. Габриель вообще перестает спать. Когда я выныриваю из очередного кошмара, он рядом, с холодными компрессами, стаканами воды и тревогой в голубых глазах. Он помогает мне брести в ванную, придерживает волосы, когда меня рвет, растирает спину и позволяет сворачиваться клубком на полу, положив голову ему на колени.
Я прижимаюсь плечом к прохладному кафелю и думаю: «Вот так должна была себя чувствовать Дженна. Вот эту боль я видела у нее во взгляде в самом конце».
Но я не могу сказать об этом Габриелю. Это расстроит его, заставит снова говорить про приюты, грипп и про то, что мне скоро станет лучше. Так что вместо этого я произношу:
