Виновник столь вопиющего акта вандализма, впрочем, не заставил себя долго ждать и подтвердил себя в качестве основного подозреваемого, продемонстрировал последовательность нехитрых манипуляций с бедными цветами.
Мощными, резкими движениями задних лап, Гард с упоением «скрывал» следы справленной нужды, как было заложено в мозгу собаки природой, от чего доктор Ванмеер почувствовав ярость, подхватил первый попавшийся ему камень и запустил нарочно чуть поодаль от животного, просто чтобы остановить творящееся безобразие..
- Второй день, а уже покушаешься на единственного, кто полезен мне в этой жизни? - послышался голос матери, в которой сквозило знакомое ехидство, вперемешку с застарелой, прокисшей печалью и странной нежностью, которая рвалась из сердца женщины помимо ее воли.
Пес бросился в дом, поджав хвост, недовольно рыкнув на Альберта.
- Здравствуй, мама! - мужчина не сдвинулся с места, хотя объятие было бы уместно в подобной ситуации, но еще в детстве от подобной привычке его отладили.
Отвыкла и сама Уна от подобного проявления чувств, хотя годы пробили брешь в ее выдержке и сентиментальность порой накрывала с головой, но женщина из упрямства воспринимала ее, как нечто вредное для здоровья.
Вздернув подбородок, она постаралась придать себе строгий вид и даже немного расправила вечно сутулые плечи. Прозрачные серо-голубые глаза оценивающе осмотрели сына.
Между ними была разница в двадцать лет. Нравоучения и полезные советы он сам давно раздавал на право и налево. Морщинки в уголках глаз, Альберта совершенно не портили. Уна вспомнила себя в свои шестьдесят, правда, не без труда.
Она так хорошо не выглядела.
И вообще, это была самая несправедливая вещь на свете - женщины, которым красота была более свойственна от природы, только портились с годами, стареют в основном, некрасиво, с дряблой, провисшей коже на щеках, руках и коленях, а мужчинам, наоборот, возраст им был к лицу, если не брать в расчет лишний вес.
Но в случае с ее сыном, все было именно так, как ее бесило. Наверняка молоденькие студентки до кровавых мозолей напрягают свои умишки, чтобы охмурить его.
Гордость локтями растолкала праведный гнев и выползла на амбразуру.
- Как твое здоровье, мама? - Альберт задал животрепещущий вопрос, чтобы прервать сеанс рентгена от мамы.
- Было бы намного лучше, если бы единственный сын одарил меня улыбкой, а не этим оскалом.
- Но Гард...!
- Справлял естественную для животного нужду и скажи спасибо, что не в доме! Можешь не благодарить за естественное удобрение, а эти кусты..., - дребезжащий старческий голос на какое-то мгновение даже окреп.
- Георгины, мама!
- Плевать мне на твои георгины! Отрастут и будут еще лучше! Это, как с волосами, короче пострижешь — гуще вырастут.
- Это миф!
- Не спорь с матерью!
Спрятав плещущийся в глазах гнев, Альберт принялся рассматривать носки своих ботинок.
- Что ж, я рад, что с тобой все в порядке, - наконец-то смирившись с усмешкой ответил он, все же отметив про себя, как сильно сдала мать.
- Ты один приехал? А Хоуп? Ужин через четверть часа.
- Она скоро будет.
- Прекрасно, - промямлила Уна и преодолев две ступеньки, медленно, но все с той же прямой спиной, которую буквально ломило от боли, направилась в дом. - И будь любезен прими душ. От тебя... никак не пахнет. Проклятая стерильность, она еще хуже, чем вонь от пота...
Годы шли, здоровье пропадало, но характер Уны Ванмеер креп и обрастал новыми гранями, правда, увы, не в том направлении, когда милые старушки сидят в креслах-качалках и неровно вяжут по четыре пары носков в день.
Ее плотный трикотажный брючный костюм, мог ввести в тепловой удар при одном только взгляде на него, три нитки тяжелого крупного жемчуга на шее, должны были смягчить образ и придать некой романтичности, короткая элегантная стрижка и выправленный цвет волос, когда невозможно было понять седина это или результат усилий парикмахера, была к лицу женщине, а бессменные «Шанель №5», которые на вкус Альберта были невероятно резким парфюмом, забили нос, грозясь не пустить туда ароматы от приготовленных кушаний.
Собственно, ужин состоял из традиционного слоеного бельгийского пирога с начинкой из ветчины, яиц и сыра, легкого салата и фруктов. Уна отвергла помощь Мегги, предоставив той только функцию посудомойки.
Хоуп явилась домой за пять минут до обозначенного времени, пролетев вихрем в свою комнату и на ходу поприветствовав родных.
Краем глаза она увидела, что отец и бабушка наслаждаются аперитивом в полной тишине, сидя в удобных креслах напротив камина. Быстро приняв душ, она глянула на часы и мысленно пообещала, что задержится на этом семейном торжестве не дольше чем на час. Она и так уже нарушила все обещания, которые дала Сэму.
К тому же, Хоуп посетила прекрасная мысль, куда деть огромный букет цветов, который дежурил под дверью ее кабинета, в качестве извинения от болвана Купера.
Она решила разделить его на несколько букетов по-меньше и разнести по палатам. Родственники пациентов и без того нередко балуют детей цветами, но у кого-то это маленькое счастье случается довольно редко из-за скромного финансового положения.
Чтобы порадовать бабушку, Хоуп с кислой миной втиснула себя в платье, которое могло сгодиться для похода в церковь, наспех высушила волосы, полувлажные скрутила в узел и закрепила шпильками.
- Ты прелестна, дорогая моя! - бабушка опередила отца буквально на долю секунды, чем заслужила его долгий тяжелый взгляд, который та, разумеется, проигнорировала.
Тот факт, что внучка задержала ужин на целых десять минут Уна также пропустила мимо внимания, но будь на ее месте Альберт, то грозная отповедь оттянула бы трапезу еще на четверть часа.
Мегги смиренно ждала сигнала, что можно подавать блюда. Пирог следовало держать в едва теплой духовке, с емкостью, наполненной водой, чтобы тесто не высохло, а сыр не застыл.
Уна по традиции заняла место во главе стола, справа от нее расположился сын, а слева внучка. Последовательность действий была настолько отлажена, что Мегги поразилась синхронности движений и полному отсутствию каких-либо вопросов, милой беседы, которая, обычно, завязывается между родными, которые долгое время не виделись и прочей атрибутики семейных ужинов.
Все трое сложили руки в молитвенном жесте и опустили глаза, вот только Хоуп делала это по заметному внутреннему принуждению, без положенного благоговеяния, которые ясно читались на лицах Уны и Альберта.
- Отец наш небесный, благодарим тебя за посланный Тобой дар, за невероятную милость к нам грешным и любовь. Аминь.
- Аминь! - отозвались эхом Альберт и Хоуп.
Красивые резные кольца для салфеток, выполненные из темненного серебра были сняты почти одновременно и плотная ткань улеглась на колени присутствующих за столом. Альберт приподнялся, чтобы поухаживать за своими дамами и разрезал пирог, из которого тут же потек мягкий, ароматный сыр.
Еле сдержав усмешку, он оставил без комментариев тот факт, что в «сыре» пирога не обнаружилось. Блюдо, явно готовилось с расчетом угодить только одному человеку — любимой внучке.
- Как вкусно! Спасибо, бабуль! - Хоуп прилагала усилия, чтобы сдерживаться и не смести угощение за традиционные для нее пять минут. Бабушке досталась полная нежности улыбка, но потом взгляд Хоуп нехотя прикоснулся к отцу.
- Как дела, папа? Как миссис Верхойзен?
Без тени уязвленной гордости, обиды и даже намека на «я же говорил» Альберт сдержанно отложил столовые приборы по обеим сторонам тарелки и подхватил бокал с вином.
- Сегодня диагностировали клиническую смерть. Жизнедеятельность ее тела будет поддерживаться еще двое суток, а потом за свою работу примутся трансплантологи. Как оказалось, она донор органов
- Ну, вот! Разве такое можно говорить за столом?! - в отличие от сына Уна не собиралась проявлять деликатность и ее нож с вилкой обрушились нарочито громко на дорогой фарфор. - Вы двое вообще кроме, как о своей работе можете еще о чем-нибудь поговорить?
