Послание цензору
Угрюмый сторож Муз, гонитель давний мой,Сегодня рассуждать задумал я с тобой.Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,Цензуру поносить хулой неосторожной;Что нужно Лондону, то рано для Москвы.У нас писатели, я знаю, каковы:Их мыслей не теснит цензурная расправа,И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,Не редко о твоей жалею я судьбе:Людской бессмыслицы присяжный толкователь,Хвостова, Буниной единственный читатель,Ты вечно разбирать обязан за грехиТо прозу глупую, то глупые стихи.Российских авторов нелегкое встревожит:Кто английской роман с французского преложит,Тот оду сочинит, потея да кряхтя,Другой трагедию напишет нам шутя —До них нам дела нет: а ты читай, бесися,Зевай, сто раз засни – а после подпишися.
Так, цензор мученик: порой захочет онУм чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,Державин, Карамзин манят его желанье,А должен посвятить бесплодное вниманьеНа бредни новые какого-то враля,Которому досуг петь рощи да поля,Да связь утратя в них, ищи ее с начала,Или вымарывай из тощего журналаНасмешки грубые и площадную брань,Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:Он должен ум иметь прямой и просвещенный;Он сердцем почитать привык алтарь и трон;Но мнений не теснит и разум терпит он.Блюститель тишины, приличия и нравов,Не преступает сам начертанных уставов,Закону преданный, отечество любя,Принять ответственность умеет на себя:Полезной Истине пути не заграждает,Живой поэзии резвиться не мешает.Он друг писателю, пред знатью не труслив,Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;Не понимая нас, мараешь и дерешь;Ты черным белое по прихоти зовешь;Сатиру пасквилем, поэзию развратом,Глас правды мятежом, Куницына Маратом.Решил, а там поди, хоть на тебя проси.Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,Благодаря тебя, не видим книг доселе?И если говорить задумают о деле,То, славу русскую и здравый ум любя,Сам государь велит печатать без тебя.Остались нам стихи: поэмы, триолеты,Баллады, басенки, элегии, куплеты,Досугов и любви невинные мечты,Воображения минутные цветы.О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,Не проклинал твоей губительной секиры?Докучным евнухом ты бродишь между Муз;Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,Ни слог певца Пиров,столь чистый, благородный —Ничто не трогает души твоей холодной.На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд.Подозревая всё, во всем ты видишь яд.Оставь, пожалуй, труд, ни мало не похвальный:Парнасс не монастырь и не гарем печальный.И право никогда искусный коновалИзлишней пылкости Пегаса не лишал.Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —Осмеивать Закон, правительство иль нравы,Тот не подвергнется взысканью твоему;Тот не знаком тебе, мы знаем почему —И рукопись его, не погибая в Лете,Без подписи твоей разгуливает в свете.Барков шутливых од тебе не посылал,Радищев, рабства враг, цензуры избежал,И Пушкина стихи в печати не бывали;Что нужды? их и так иные прочитали.Но ты свое несешь, и в наш премудрый векЕдва ли Шаликов не вредный человек.За чем себя и нас терзаешь без причины?Скажи, читал ли ты НаказЕкатерины?Прочти, пойми его; увидишь ясно в немСвой долг, свои права, пойдешь иным путем.В глазах монархини сатирик превосходныйНевежество казнил в комедии народной,Хоть в узкой голове придворного глупцаКутейкин и Христос два равные лица.Державин, бич вельмож, при звуке грозной лирыИх горделивые разоблачал кумиры;Хемницер Истину с улыбкой говорил,Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,Киприду иногда являл без покрывала —И никому из них цензура не мешала.Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дниС тобой не так легко б разделались они?Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:Дней Александровых прекрасное начало.Проведай, что в те дни произвела печать.На поприще ума нельзя нам отступать.Старинной глупости мы праведно стыдимся,Ужели к тем годам мы снова обратимся,Когда никто не смел Отечество назвать,И в рабстве ползали и люди, и печать?Нет, нет! оно прошло, губительное время,Когда Невежества несла Россия бремя.Где славный Карамзин снискал себе венец,Там цензором уже не может быть глупец…Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
"Всё правда, – скажешь ты, – не стану спорить с вами:Но можно ль цензору по совести судить?Я должен то того, то этого щадить.Конечно, вам смешно – а я нередко плачу,Читаю да крещусь, мараю на удачу —На всё есть мода, вкус; бывало, на пример,У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,А нынче и Милот попался в наши сети.Я бедный человек; к тому ж жена и дети…"
Жена и дети, друг, поверь – большое зло:От них всё скверное у нас произошло.Но делать нечего: так если невозможноТебе скорей домой убраться осторожно,И службою своей ты нужен для царя,Хоть умного себе возьми секретаря.
Иностранке
На языке тебе невнятномСтихи прощальные пишу,Но в заблуждении приятномВниманья твоего прошу:Мой друг, доколе не увяну,В разлуке чувство погубя,Боготворить не перестануТебя, мой друг, одну тебя.На чуждые черты взирая,Верь только сердцу моему,Как прежде верила ему,Его страстей не понимая.
* * *
Наперсница волшебной старины,Друг вымыслов игривых и печальных,Тебя я знал во дни моей весны,Во дни утех и снов первоначальных.Я ждал тебя; в вечерней тишинеЯвлялась ты веселою старушкой,И надо мной сидела в шушуне,В больших очках и с резвою гремушкой.Ты, детскую качая колыбель,Мой юный слух напевами пленилаИ меж пелен оставила свирель,Которую сама заворожила.Младенчество прошло, как легкой сон.Ты отрока беспечного любила,Средь важных Муз тебя лишь помнил он,И ты его тихонько посетила;Но тот ли был твой образ, твой убор?Как мило ты, как быстро изменилась!Каким огнем улыбка оживилась!Каким огнем блеснул приветный взор!Покров, клубясь волною непослушной,Чуть осенял твой стан полу-воздушный;Вся в локонах, обвитая венком,Прелестницы глава благоухала;Грудь белая под желтым жемчугомРумянилась и тихо трепетала…
Ф. Н. Глинке
Когда средь оргий жизни шумнойМеня постигнул остракизм,Увидел я толпы безумнойПрезренный, робкий эгоизм.Без слез оставил я с досадойВенки пиров и блеск Афин,Но голос твой мне был отрадой,Великодушный Гражданин!Пускай Судьба определилаГоненья грозные мне вновь,Пускай мне дружба изменила,Как изменяла мне любовь,В моем изгнаньи позабудуНесправедливость их обид:Они ничтожны – если будуТобой оправдан, Аристид.
* * *
Недавно я в часы свободыУстав наездника читалИ даже ясно понималЕго искусные доводы;Узнал я резкие чертыНеподражаемого слога;Но перевертывал листыИ – признаюсь – роптал на бога.Я думал: ветреный певец,Не сотвори себе кумира,Перебесилась наконецТвоя проказливая лира,И, сердцем охладев навек,Ты, видно, стал в угоду мираБлагоразумный человек!О горе, молвил я сквозь слезы,Кто дал Д<авыдов>у советОставить лавр, оставить розы?Как мог унизиться до прозыВенчанный Музою поэт,Презрев и славу прежних лет,И Б<урц>овой души угрозы!И вдруг растрепанную теньЯ вижу прямо пред собою,Пьяна, как в самый смерти день,Столбом усы, виски горою,Жестокой ментик за спиноюИ кивер чудо набекрень.
Аделе
