- Ты, вельможный пан, поезжай в город и доложи графу Владу, что исполнил свой долг.
— О каком долге смеешь говорить, жалкий холоп?! — гневно воскликнул гетман. — Великая княгиня выставила меня на посмешище. И не приведи Господь показаться мне в раде. Ну, ничего, это ей даром не пройдёт, — не мог погасить пожар обиды гетман.
Николай Радзивилл приказал седлать коней и вскоре покинул лагерь, где и впрямь над ним позабавились. В пути он чуть было не загнал своего любимого коня, но до самого Вильно так и не пришёл в себя. При встрече с канцлером, епископом и князьями Друцкими он бушевал:
— По вашей воля я очутился в роли шута! — Все пожали плечами, но он ещё более распалился: — Да–да, я слышал, как князь и княгиня смеялись надо мной! А в дополнение всего меня погладили по головке и сказали, что я с честью выполнил свой долг. Ответьте же, мудрые, о каком долге идёт речь? — потребовал гетман.
— Сын мой, вельможный пан Николай, не ищи виновных в том, что ты опростоволосился. Тебе было велено вернуть россиянку, а ты поспособствовал схизматичке Елене продолжить путь. Она теперь скачет в Слоним или в Могилёв. Как же ей, сын мой, не похвалить тебя? И, по нашему мнению, ты совершил большую ошибку, что призвал государя следовать за Еленой. Сие непростительно, — произнёс епископ Войтех.
— Вот как! — удивился Радзивилл. — Но как я мог остановить князя? Уж не силой ли?
— Именно так, силою сотни воинов и рады тоже, — заявил канцлер Монивид. — Рада должна знать цель поездки государей. А кто о ней уведомит нас? И это нарушение державного закона.
Трудно сказать, чем бы завершилась словесная баталия, если бы гетман не сделал шаг навстречу вельможам.
— Так что мне надо сделать, дабы обелить себя?
— Сын мой, не ты один виновен в государственном неустройстве, в том, что великий князь отбивается от рук отцов отечества, — вновь повёл речь епископ Войтех. — И раде, и нам, служителям церкви, давно пора потребовать от государыни принятия нашей веры. Железной рукой нужно заставить схизматичку склонить голову пред римской церковью, и тогда великий князь будет полным господином над своей супругой. Наконец позаботится о наследнике престола. А мы, рада и церковь, будем управлять державой в согласии с государями. Теперь же, когда великая княгиня шествует по бывшим российским землям и говорит народу о Московии, тысячи холопов, смердов, горожан потянутся к ней. Они побросают дома, пашни и пойдут следом за государыней. Великий князь не сумеет помешать ей ни в чём. Она сильнее его. Да–да, сильнее, — жёстко утверждал епископ, — и всё это грозит развалом великой Литвы. А посему повелеваю вам именем папы римского слать вслед за великой княгиней преданных служилых людей, дабы уведомляли нас о её действиях и словесах, кои понесёт она народу. И надо всячески ей препятствовать. Ужасами преграждать ей путь. Никакие меры против схизматички церковь не осудит. Помните, мы служим державе и Господу Богу. С тем и благословляю.
Канцлер Монивид поддержал епископа Войтеха:
— Надеюсь, все вы поняли, чем чревата поездка Елены по русским городам и княжествам. Правильно говорит наш духовный отец, что едва народ уразумеет свою государыню, как ополчится на католических священников, на чернецов–бернардинцев, кои исполняют волю понтифика [21] христианства Александра VI.
Голос Монивида звучал так же властно и убедительно, как и голос епископа Войтеха.
Гетманы, князья и другие вельможи слушали епископа и канцлера с подобострастием. Многие побаивались их и ни в чём не шли наперекор. Но ещё больше боялись вельможи длинных рук наместника Иисуса Христа на земле. Все они дрожали перед именем папы римского Александра VI. Он был родом из Валенсии, испанец, человек сурового нрава. Он требовал от примасов [22] католических церквей, чтобы они добивались в своих владениях господства только одной веры — католической. Виленский епископ Адальберт Войтех исполнял волю римского папы ревностно и многого достиг на пути торжества латинства в великом княжестве. Даже смоленский владыка православия митрополит Иосиф Болгаринович, также нареченный митрополитом Киевским и всея Руси — вопреки воле Москвы, — преклонил колени перед Адальбертом Войтехом.
В те дни подьячий Фёдор Шестка писал из Смоленска государю Ивану Васильевичу: «Здесь у нас, господине, произошла великая смута между латинами и нашим христианством. В нашего владыку смоленского дьявол вселился, он восстал на православную веру».
Едва завершив наставления вельможам, епископ Войтех воспылал жаждой осуществить своё главное намерение и сказал Монивиду:
— Теперь, сын мой, у нас с тобой одна забота: направь от имени рады гонцов во все города, что на пути государей, с единственным наказом наместникам земель и приорам церквей: никаких торжественных встреч странствующим по державе без цели государю и государыне.
— Святой отец, я так и поступлю, ибо полностью согласен с тобой, — ответил канцлер Монивид.
Позже всё так и было. Воля епископа Войтеха долго оставалась нерушимой. Уже в городе Слуцке, куда Александр и Елена приехали после посещения Слонима, им не оказали должной встречи. Они въехали в город под мерный погребальный звон колокола.
— Надо же, как неприятно нас встречают, — промолвил в недоумении Александр.
— Этого надо было ожидать, мой государь. Нас опередили в движении виленские недоброжелатели, — ответила Елена.
И впрямь было странно видеть пустой город. Улицы Слуцка словно вымерли, лишь кое–где стояли кучки любопытных баб. Ни Елена, ни Александр не понимали, что происходит: ведь великий князь уведомил наместника Слуцка о своём приезде.
Но пустынный Слуцк ненадолго нарушил умиротворённое душевное состояние Елены и Александра. Они были поглощены собой. Ещё на высоком берегу Немана великий князь почувствовал неодолимую тягу к супруге. Он казнил себя за то, что более года не замечал, что его супруга редкая женщина, что красота её с каждым днём становится загадочнее и притягательнее. Под Слонимом они уже спали в одном шатре, а в другую ночь, которая застала их на полпути к Слуцку, — в одной постели. В эти ночные часы, спустя больше года, они провели первую брачную ночь. Елена была полна сознанием того, что добросовестно исполнила свой супружеский и державный долг, дала возможность Александру позаботиться о наследнике престола. Сам Александр ликовал, хотя и сдерживал свои чувства, потому как видел сдержанность супруги. Однако вскоре они прорвались.
— Я люблю тебя, моя государыня, — шептал он, — ты прекрасна, и всё у нас будет хорошо, потому как питаю надежду на то, что ты простишь меня за минувшее равнодушие к тебе.
— Не казни себя, мой государь. В том мало твоей вины, — отвечала Елена. — А малую вину я прощаю.
— Но как же не казнить, государыня! Помню, когда впервые увидел тебя в тот миг, как ты вышла из кареты, я подумал, что на землю сошёл ангел света. И вот уже год ты пребываешь под моей тиранией. Разве сие не вина? Я должен благодарить Господа Бога за то, что он наградил тебя ангельским терпением.
Елена знала все причины, кои привели к тому, что между ними возникла, казалось бы, непреодолимая пропасть. Да, Александр виноват в том, что произошло, но не настолько, чтобы жестоко казнить себя. Его подтолкнули к неблаговидному поведению вельможи, канцлер, епископ, церковь вкупе с ними. Они не хотели, чтобы между государем и его супругой царили мир и согласие, они не желали сильного и властного великого князя. Потому, пользуясь его природным мягкосердечием, его безвольным нравом, они превратили Александра в куклу, которую по своему разумению дёргали за верёвочки, создавая видимость его правления. Они заботливо спаивали его на «весёлых» пирушках, постепенно лишая царственного облика. Всё это Елена порывалась сказать Александру, но каждый раз гасила своё желание, зная, что Александр ещё не способен на разрыв с вельможными панами и гетманами. Они в его жизни занимали пока главное место, и потому любые действия против них Александр встретил бы болезненно. Оттого Елена обошла все «острые углы» и с теплотой в голосе сказала:
- Понимай, мой государь, так: я ещё молода и дала тебе повод быть ко мне равнодушной. Теперь всё позади, и я верю в твои сердечные чувства ко мне.
— Спасибо, моя государыня. Я прощён, и это радует меня до глубины души. И я хочу, чтобы поездка наша была долгой.
Той порой поезд великого князя и его супруги неторопливо продвигался на юго–восток, приближаясь к Чернигово–Северской земле. Всюду простиралась истинно Киевская Русь — материнская колыбель великой русской державы, отторгнутая в час народного бедствия. Так размышляла Елена, проезжая через русские селения. Её состояние становилось болезненным. Ещё в первые дни на пути от Вильно, когда Елена беседовала с добрым человеком Миколой Ангеловым, она представляла себе поездку по–иному. Она хотела останавливаться в каждом городе, в каждом малом селении и всюду бросать зёрна, из которых прорастала бы жажда возвращения на родину. Но с первых же дней поездки по русским землям Литовского княжества Елена поняла, что ей не дано исполнить своё желание, какое вынашивала она с появления в Литве. Знала она, что её намерения разгаданы и кто‑то противодействует ей, понимала, что тот, кто стоит во главе сил, направленных против неё, сидит в Вильно. Но среди придворных у неё не могло быть человека, который ведал бы о её замыслах и предавал её епископу, канцлеру, раде, считала Елена. И уж, конечно, это не мог быть великий князь — он тоже не знал её побуждений. Здраво поразмыслив, Елена отказалась от тщетных поисков противников: ей было известно, что в Вильно их много и у них длинные руки. Она продолжала путь, наслаждаясь свободным дыханием воздуха, приносимого ветрами из бескрайних просторов русской земли.
