Покинув Ковно, по дороге на Ригу, Феликс то и дело тренировался палить и заряжать пистолет на скаку, исполнял вольт, как это делали рейтары Людвига Нассау при Моокерхайде. В первый раз, когда Феликс выстрелил поблизости от Габри, лошадь под мальчиком шарахнулась в сторону, и сам он упал на землю, ругаясь почем свет на своего беспечного друга. Феликс, который держался в седле с природным изяществом и ладил с лошадьми, как опытный кавалерист, только посмеялся над Габри. Он поймал сначала гнедого мерина под седлом, потом вороного брабантца, который тоже удрал вместе с тюками, и впредь отъезжал для стрельбы дальше от прочих лошадей.
Не доезжая до границы нескольких лье, застигнутые вечерней летней грозой, молодые купцы свернули к постоялому двору, который они увидели, казалось, весьма кстати. Феликс, как всегда, проверил коней, и, убедившись, что овес в торбах относительно чистый и сено в кормушках свежее, одобрительно кивнул мальчишке-конюху и шагнул в задымленный зал харчевни. Они с Габри уже сделали наблюдение, что, чем восточнее они продвигались, тем хуже обстояло дело с трубами в домах. Здесь, в Литве, большинство крестьянских изб, как в старину, топилось по-черному, и даже дымоходы трактиров и постоялых дворов не чистились, как следует, или изначально складывались как-то неправильно.
Несмотря на дым, несколько местных, судя по непонятному языку, жителей пили крепкое пойло, которое варили в этих местах, вероятно, из каких-то злаков, а некоторые поглощали какую-то неведомую еду.
— И, любезный, смени, будь добр, масло на противне, — сказал Габри, завидя входящего Феликса, который заулыбался, услышав эти слова. Дело в том, что он первый начал употреблять эту фразу в харчевнях, подхватив ее от случайного немецкого дворянина еще в Ганновере. Во-первых, фраза добавляла солидности молодому купцу, который заказывает молоко, вместо вина или пива, во-вторых, давала понять трактирщикам, что посетитель к собственной персоне относится уважительно и гадостью себя кормить не позволит. Теперь, выходит, маленький Габри решил воспользоваться его находкой.
— Я свежей рыбки заказал, — улыбнулся одиннадцатилетний друг. Он вряд ли сказал ту фразу, подумал Феликс, если бы меня не было рядом. Кто он без меня в этой стране, где вообще не говорят ни на одном человеческом языке?
— Думаешь, он тебя понял? — спросил Феликс, усаживаясь на деревянную скамью.
— Пару слов по-немецки он знает, — кивнул Габри, — все-таки здесь дорога на орденские земли.
Снаружи постепенно стемнело, и заканчивающие ужин молодые купцы увидели, что остались в зале одни.
— Как-то быстро у них тут опустело, — сказал Феликс, потягиваясь и выходя на веранду, за пределами которой продолжал моросить дождь. — Погода точно как у нас.
— Тебе не кажется, что молоко немного странное? — спросил Габри изменившимся голосом. Они были единственные, кто заказал молоко, вместо браги, и трактирщик еще не сразу понял, чего они хотят.
— Проклятье! — Феликс подхватил сползающего на пол друга и взлетел, поддерживая его, на этаж выше, где располагалась выделенная им комната.
Феликс чувствовал, что с ним тоже происходит что-то неладное, тело становится вялым, и конечности перестают слушаться. Подперев изнутри дверь сомлевшим Габри, он распахнул ставни, вставил два пальца в рот и выблевал весь ужин, потом подхватил из сумки пистолет, насыпал в ствол порох, забил пыж и следом вогнал пулю. Тюки, сваленные в комнате, Феликс расположил на кровати, прикрыв их одеялом, чтобы в темноте они походили на человеческий силуэт, а спящего Габри отволок в угол комнаты и тоже укрыл. Последнее, что сделал Феликс, это обнажил кинжал, отстегнул ножны, чтобы не путались, и приготовился ждать. Соскучиться он не успел.
Вскоре в коридоре послышались шаги нескольких людей, и просунувшийся между косяком и дверью нож поднял деревянную защелку. Просто, как просто расстаться с жизнью в этом суровом мире, подумал Феликс, взводя курок. Он волновался, готовясь впервые в жизни убить человека на расстоянии, потом вспомнил, что люди в большинстве своем волнуются, убивая вблизи. Эта мысль слегка повеселила. Дверь, видимо, смазанная маслом (уж не тем ли, которое велел поменять Габри), тихо и медленно раскрылась, три тени, одна за другой, проникли в комнату. Четвертым на пороге возник женский силуэт с лампой в руке. Вероятно, это была жена трактирщика, которая мелькала на кухне, когда молодые купцы ужинали. Многовато против одного, подумал Феликс, глядя на ножи, посверкивающие в мерцании светильника.
Он спустил курок, едва лишь двое разбойников навалились на тюки с кружевами, свалил того, кто приближался к спящему Габри, потом длинным махом достал до головы следующего, и, перескочив через постель, вонзил свой кинжал в грудь последнего из мужчин. Все-таки он едва не переоценил себя — женщина с лампой в одной руке, другой подхватила откуда-то нож и воткнула его в колет молодого ван Бролина. К счастью, Феликс успел среагировать и отступил, так что лезвие едва пробило толстую кожу и ушло в грудь не более чем на дюйм. Его кинжал остался торчать в лежащем на полу человеке, зато теперь нож, воткнутый в него самого, выскользнул из руки трактирщицы, и Феликс выдернул лезвие из собственной груди. Разбойник, что получил резаную рану в голову, подскочил к Феликсу, но тот успел перевернуть пистолет и ткнуть афтеркугелем ему в лицо, а женщина, отчаявшись, запустила в молодого ван Бролина лампой. Она, видимо, понимала, что горящее масло может поджечь дом, нанеся ущерб, совершенно несопоставимый с выгодой от ограбления каких-то молодых купцов без внушительного груза, но теперь, похоже, ей стало все равно, лишь бы убить того, кто уже уничтожил двоих близких ей мужчин. Феликс успел отбить лампу немного в сторону, так что она растеклась не по его одежде, а ближе к раненому в голову противнику. Трактирщица заорала что-то, раненый ответил, Феликс ни черта не разобрал, но, перехватив пистолет за конец дула, поверг вредную бабенку на пол. Раненый накинулся на него и достал ножом, едва не убил — Феликс, получив еще одну рану в грудь, упал на пол и лежа врезал афтеркугелем по колену нападавшего, опрокидывая его рядом с собой. Едва злодей оказался на полу, Феликс начал бить его попеременно пистолетом и ножом, пока тот не затих.
Ван Бролин устал и выбился из сил, сражаясь в одиночку против четверых. Он с удовольствием бы полежал и отдохнул, как любят делать, восстанавливая энергию, все кошачьи, но в углу комнаты разгорался пожар. Недолго думая, Феликс бросил на растекшееся масло сермяжное одеяло, потом сверху поочередно троих разбойников, а трупом трактирщицы подпер входную дверь. Человеческие тела не слишком-то горят — в этом Феликс убедился еще на Моокерхайде, поле, на которое он явился приговоренным к смерти ребенком, а покинул воскресшим после казни убийцей.
— Габри! — подошел к другу Феликс, наклонился, проверяя пульс. — Ты спишь? Все уже проспал, черт.
Наверное, Габри проснется еще не скоро, решил ван Бролин, иначе он бы уже встал, чтобы мне помочь. Длинная резаная рана на груди беспокоила его еще и тем, что в нее могли попасть нити от рубашки, а это, как он слышал, был верный способ заполучить гангрену. Так что Феликс разделся и перетек, зная, что в Темном облике раны заживают значительно лучше. Кровь перестала сочиться почти сразу, и леопард свернулся на тюках с кружевами, уткнув нос в хвост. Что-то не давало ему заснуть, хотя огонь от разбившейся масляной лампы уже погас. Оставалась вонь, которую постепенно выветривал ветерок от окна. Нет, не это беспокоило Феликса. В наступившей ночной тиши где-то внизу послышался едва различимый звук человеческих шагов. Тонкий кошачий слух уловил, что шаги приближаются, поднимаются по лестнице. Явно один, и притом необутый, человек остановился перед дверью, вроде бы озадаченный. Феликсу было поздно вновь менять облик, да и не ясно, следует ли это делать. Он вообще не понимал, кому могло прийти в голову расхаживать по такому мрачному месту. Явно не постороннему. Если бы не спящий Габри, Феликс уже давно сбежал через окно в окружающий трактир лес, который после дождя призывно шумел мокрыми ветвями.
Внезапно тело женщины у двери дернулось и стало приподниматься. Чудовищная окровавленная голова показалась на уровне кровати, глаза засверкали в темноте, ноги все никак не могли совладать с тяжелым туловищем, скребли по полу. Феликс подумал, что некто, находящийся за дверью, пытается управлять мертвецом, но еще не слишком хорошо владеет этим искусством. Тела разбойников-мужчин пока оставались неподвижны — вероятно, поднятие даже одного трупа отнимало у неведомого некроманта все силы. Феликс очень надеялся, что колдун в коридоре не подозревает, что этой ночью ему противостоит не человек.
Когда мертвая трактирщица поднялась, наконец, на ноги, дверь за ее спиной открылась, и леопард единым прыжком через голову трупа вылетел туда, где давешний конюшенный мальчишка делал руками какие-то пассы. Защититься он уже не успевал — зверь опрокинул его навзничь и сомкнул клыки на шее обманчиво выглядевшего колдуна. В комнате спустя мгновение тоже загрохотало: без магической поддержки тело трактирщицы рухнуло на пол и успокоилось, как надеялся Феликс, навсегда. Он долго держал в пасти шею незадачливого колдуна, потом, вспомнив, что его желудок пуст, немного отъел от странного конюха. Ему пришло в голову, что магические свойства съеденного вполне могут передаваться вместе с пищей. Вспомнив, что мать когда-то рассказывала ему о шаманах диких племен с островов, Феликс заставил себя съесть печень и сердце поверженного врага. Что бы я сказал об этом духовнику, подумал Феликс, вылизываясь после ужина. Неправда, что леопарды лишены чувства юмора. Этот улыбался про себя, топорща усы. Останки некроманта он приволок туда, где лежали все убитые им разбойники, а женщину бросил сверху, чтобы она закрывала не совсем целое тело мальчишки. Габри не так сильно испугается, когда проснется, подумал Феликс, снова свернувшись в клубок и настораживая чуткие полукруглые уши. Перед рассветом надо будет снова попытаться разбудить Габри, чтобы поскорее убраться из этого места, думал он, задремывая.
