В черновом варианте «Открытого письма советским писателям» (начало 1930 года) Мандельштам сетует, что с ним «поступили, как с проституткой, долгие годы гулявшей по желтому билету и наконец-то пойманной за дебош»1[3029]. А в 1977 году Высоцкий выведет себе в образе Правды, которую также судили как продажную женщину: «Дескать, какая-то Б называется Правдой, / Ну а сама пропилась, проспалась догола» («Притча о Правде»; АР-8-162). К этой же песне отсылает нас и следующий эпизод из «Четвертой прозы» (1930) Мандельштама: «…на середине жизненной дороги я был остановлен в дремучем советском лесу разбойниками, которые назвались моими судьями. То были старцы с жилистыми шеями и маленькими гусиными головами, недостойными носить бремя лет» ~ «Двое блаженных калек протокол составляли / И обзывали дурными словами ее» (сравним заодно у Галича в «Вальсе-балладе про тещу из Иванова», 1966: «Праведные старцы, брызжа пеною, / Обозвали жуликом и Поллоком»). Кстати, образ «дремучего советского леса» фигурирует и у Высоцкого, начиная с «Песни-сказки про нечисть» (1966): «А мужик, купец и воин попадал в дремучий лес <.. > Только всех и видали — словно сгинули».
В вышеупомянутом «Открытом письме советским писателям», а также в предыдущем обращении «Ленинградским писателям» Мандельштам называет автора разгромного фельетона шулером. Сразу же приходит на память песня Высоцкого «У нас вчера с позавчера…» (1967), где советская власть представлена в образе карточных шулеров.
Еще один фрагмент «Открытого письма»: «Я, дорогие товарищи, не ангел в ризах <…> но труженик, чернорабочий слова, переводчик»[3030], - находит аналогию в «Песне Рябого» (1968) Высоцкого: «Не ангелы мы — сплавщики <…> Вкалывал я до зари <.. > Из грунта выколачивал рубли».
В «Четвертой прозе» Мандельштам гневно восклицает в ответ на обвинения в свой адрес: «Какой я к черту писатель'. Пошли вон, дураки!». И в таком же духе выскажется Высоцкий: «…Потому что я не певец… <…> Какое это пение, к дьяволу, — вот, с гитарой?!»[3031].
Другое сходство выявляется между «Четвертой прозой: «У цыгана хоть лошадь была — я же в одной персоне и лошадь, и цыган». - и песней Высоцкого «Грусть моя, тоска моя» (1980) с подзаголовком «Вариации на цыганские темы»: «Впрягся сам я вместо коренного под дугу».
В письме к поэту Николаю Тихонову (Воронеж — Ленинград, 06.03.1937) Мандельштам с отчаяньем говорит: «Сейчас я оглядываюсь кругом: помощи ждать неоткуда»[3032]. А в послесловии к повести «Дельфины и психи» (1968) Высоцкий от лица своего героя скажет: «Помощи не будет ни от людей, ни от больных, ни от… эй, кто-нибудь!» (С5Т-5-46).
Чуть позже, обращаясь к Корнею Чуковскому (Воронеж — Ленинград, около 17.04.1937), Мандельштам напишет: «У меня есть только одно право — умереть. Меня и жену толкают на самоубийство»[3033]. Высоцкий же незадолго до своей смерти сказал Барбаре Немчик: «Знаешь, мне только и осталось, что пустить себе пулю в лоб»[3034]. Кроме того, в упомянутом письме к Чуковскому находим следующее мазохистское признание: «Я сказал — правы меня осудившие. Нашел во всем исторический смысл». Эту же мысль много лет спустя повторит и Высоцкий: «Значит, первые мои песни были написаны от имени — действительно вот, правы люди, которые когда-то мне предъявляли претензии, — от имени ребят дворов, улиц…»[3035]. Отсюда — ощущение своей вины: «Я — виноват. Двух мнений здесь быть не может. Из виноватости не вылезаю. В неоплатности живу» («Четвертая проза», 1930) ~ «Да, правда, сам виновен, бог со мной!» («Подумаешь — с женой не очень ладно!», 1969), «Я весь в долгах — пусть я не прав, / Имейте снисхожденье!» («.Дворянская песня», 1968).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В «Четвертой прозе» Мандельштам говорит о советской литературе как о прислуге властей, которая выполняет все их требования: «Первый и единственный раз в жизни я понадобился литературе, и она меня мяла, лапала и тискала, и всё было страшно, как в младенческом сне». Об этом же будет сказано в «Фаэтонщике» (1931), где речь пойдет о Сталине: «Мы со смертью пировали — / Было страшно, как во сне». И эта же тема поднимается в песне Высоцкого «Мои похорона» (1971), у которой имеется следующий вариант названия: «Страшный сон очень смелого человека». А теперь сравним слова Мандельштама «она меня мяла, лапала и тискала» с «Затяжным прыжком» (1972) и песней «Ошибка вышла» (1976): «Мнут, швыряют меня», «Я взят в тиски, я в клещи взят».
Также «Четвертая проза» содержит буквальные переклички со стихотворением «Я никогда не верил в миражи…» (1979): «Мы школьники, которые не учатся. <…> Мы бузотёры с разрешения всех святых» ~ «А мы шумели в жизни и на сцене, / Мы — путаники, мальчики пока».
Помимо того, и в «Четвертой прозе», и в песне «Пятнадцать лет — не дата, так…» (1979), посвященной Театру на Таганке, власть сравнивается с разбойниками и насильниками: «…занесли надо мной кремневый нож с целью меня оскопить» ~ «С ножом пристали к горлу — как не дать!»; «На таком-то году моей жизни взрослые мужчины из того племени, которое я ненавижу всеми своими душевными силами и к которому не хочу и никогда не буду принадлежать, возымели намеренье совершить надо мной коллективно безобразный и гнусный ритуал. Имя этому ритуалу — литературное обрезание или обесчещенье, которое совершается согласно обычаям и календарным потребностям писательского племени, причем жертва намечается по выбору старейшин» ~ «Как рано нас невинности лишили /Ас этим можно было подождать» (АР-9-46). Эта же тема разрабатывается в «Песне о вещей Кассандре» (1967).
Кроме того, сравнение советской власти со старейшинами будет развито в песне «Про любовь в каменном веке» (1969): «Старейшины собрались на совет / И, вероятно, вызовут меня» (АР-7-10).
Вместе с тем оба поэта старались жить «сегодняшним днем».
В стихотворении «Люблю тебя сейчас…» (1973) Высоцкий говорит: «Навзрыд или смеясь, / Но я люблю сейчас, / А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю», — словно следуя завету Мандельштама: «Жить нужно настоящим»[3036].
И оба демонстрировали свободу и озорство: «Мальчишка-океан встает из речки пресной / И чашками воды швыряет в облака» («Реймс — Лаон», 1937) ~ «В дивном райском саду натрясу бледно-розовых яблок / И начну их бросать по пушистым седым небесам» («Райские яблоки», набросок 1975 года; АР-13-184).
В стихотворении «Ты должен мной повелевать…» (1935), обращенном к Сталину, Мандельштам говорит: «На честь, на имя наплевать» (как уже было в «За гремучую доблесть…», 1931: «Я лишился и чаши на пире отцов, / И веселья, и чести своей»). В другой тональности выскажется об этом Высоцкий: «.Досадно мне, что слово “честь” забыто» («Я не люблю», 1968).
Несомненный интерес представляет идентичность ситуации в стихотворении «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!» (1931) и в «Горизонте» (1971), поскольку в обоих случаях говорится о взаимоотношениях с властями: «Держу пари: меня не переплюнуть» ~ «Условия пари одобрили не все <…> Ни обогнать, ни сбить себя не дам» (АР-3-112); «Держу пари, что я еще не умер» ~ «Я жив! Снимите черные повязки!».
В следующих строках Мандельштама: «Держу в уме, что нынче тридцать первый / Прекрасный год в черемухах цветет / И что еще не народилась стерва, / Которая его перешибет». - также видится сходство с «Горизонтом»: «Ни обогнать, ни сбить себя не дам» (АР-3-112). В первом случае враг назван стервой, а во втором — «чертями-дьяволами»: «А черти-дьяволы, вы едущих не троньте» (АР-11-121).
