При этом многие писатели скептически относились к Мандельштаму и к Высоцкому и даже предъявляли им схожие претензии: «У открытой двери в комнату правления союза поэтов — Есенин и Осип Мандельштам. Ощетинившийся Есенин, стоя вполоборота к Мандельштаму: “Вы плохой поэт! Вы плохо владеете формой! У вас глагольные рифмы1”»ш ~ «Однажды он получит из Коктебеля полную восторгов телеграмму, подписанную “Женя Евтушенко и буфетчица Надя”. <…> Выше всех оценивалась “Песня об истребителе”, хоть и отмечалась в одной из строф неудачная рифма. Володя выглядел расстроенным: “Хоть и комплимент с виду, а все равно без капли дегтя не обошлось. То говорили: ‘где твоя лирика?’ — а теперь вот: рифма глагольная’. Ничего, все равно я докажу им, что я лирик”»165.
Более того, в «Четвертой прозе» Мандельштам говорил о ненависти к нему со стороны коллег: «С собачьей нежностью глядят на меня глаза писателей русских и умоляют: подохни!». С похожим отношением столкнется и Высоцкий: «Вот я читаю: “Вышел ты из моды, / Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!”» («Я к вам пишу», 1972).
И даже о посмертной судьбе своих стихов оба поэта высказывались одинаково: «“Пора подумать, — не раз говорила я Мандельштаму, — кому это все достанется… Шурику[3069]?” — Он отвечал: “Люди сохранят… Кто сохранит, тому и достанется”. — “А если не сохранят?” — “Если не сохранят, значит, это никому не нужно и ничего не стоит”»61 ~ «в Химках после концерта подошла женщина и говорит: “Владимир Семенович, вы ведь, наверное, рукописи не храните, архива не держите. А вы не боитесь, что все это пропадет?”. Высоцкий серьезно ответил: “Если то, что я делаю, чего-нибудь стоит, то не пропадет”»16*.
Приложение 2
Высоцкий и Бродский
Они были почти ровесниками: Высоцкий родился в 1938 году, Бродский — в 1940-м. И хотя они были очень разными, испытывали друг к другу приязнь и встречались неоднократно.
Самое первое публичное высказывание Иосифа Бродского о Владимире Высоцком датируется 1981 годом, когда он давал интервью для фильма американского режиссера Михаила Богина «Пророков нет в отечестве своем»: «Принято относиться к поэтам-песенникам с некоторым, мягко говоря, отстранением, предубеждением, если угодно. И, в общем, до Высоцкого мое отношение ко всем этим бардам было примерно вот таким. Но, именно начав не столько читать, сколько слушать это более или менее внимательно, я просто понял, что мы имеем дело, прежде всего, с поэтом. Более того, я бы даже сказал, что меня в некотором роде даже и не устраивает, что это всё сопровождается гитарой, потому что это действительно само по себе как текст совершенно замечательно. То есть я говорю именно о том, что он делал с языком, о его рифмах. Это гораздо лучше, чем всякие Кирсанов, Маяковский, — я уже не говорю о более молодых людях вроде Евтушенко и Вознесенского. Дело в том, что он пользовался совершенно феноменальными составными рифмами. То есть до известной степени гитара скорее помогала ему скрадывать этот невероятный труд, который, на мой взгляд, он затрачивал именно на лингвистическую сторону своих песен. Потому что, в принципе, я думаю, что они поражают, то есть они действуют таким образом на публику благодаря не столько, скажем, чисто музыке или содержанию, но бессознательному усвоению этой языковой фактуры. И в этом смысле потеря Высоцкого — это потеря для языка совершенно ничем не восполнимая».
Пятью годами позже, в 1986-м, во время выступления в Парижском университете Сорбонна Бродского спросили «Как вы относитесь к Высоцкому?». На что он дал такой ответ: «Самый талантливый человек из всех этих людей, которые взяли в руки гитару, — это, безусловно, Владимир Высоцкий. Это действительно поэт, то есть там есть чрезвычайно высокий элемент именно поэзии. Если вы посмотрите на то, какими рифмами он пользуется, вам все станет ясно. Обидно, что это всё — то есть в известной степени обидно, но и не обидно, но мне обидно лично, — что он действительно писал песни, а не стихи».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Такое же отношение к жанру авторской песни продемонстрировал Бродский в разговоре с Анатолием Михайловым, но при этом вновь выделил Высоцкого: «Я не совсем это понимаю. Гитара… — он пожал плечами, — какая-то цыганщина. <…> Бродский признался: “Мне нравится Высоцкий. Больше никто. <…> Просто я хочу сказать, что ничего не понимаю в гитаре”»[3070].
А в 1991 году на вопрос «Как вы относитесь к его песням?» Бродский ответил: «В высшей степени положительно — не ко всему, но существует несколько замечательных. Впервые я услышал его из уст Анны Ахматовой — “Я был душой дурного общества”. Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, совершенно замечательный стихотворец. Рифмы его абсолютно феноменальны. С одной стороны, его трагедия, с другой — удача то, что избрал карьеру барда, шансонье. И чем дальше, тем больше им становился. Прежде всего он был актером, и всё больше заигрывался, и всё больше в этом было даже не театра, а телевидения»[3071].
Впрочем, Бродский признавал Высоцкого и как певца. В июле 1976 года они познакомились в Нью-Йорке на квартире у танцора Михаила Барышникова. Как говорил сам Бродский: «У нас был один общий приятель. Мы познакомились у Миши Барышникова»[3072]. И в одном из его поздних стихотворений («Театральное», 1994 — 1995) встретятся две любопытные реминисценции: «Не думайте, что я для вас таю / опасность, скрывая от вас свою / биографию. Я — просто буква, стоящая после Ю / на краю алфавита, как бард сказал»[3073].
Здесь имеются в виду, во-первых, песня «Кони привередливые» (1972): «Хоть немного еще постою на краю» (Высоцкий поет: «на краю-ю-ю-ю-ю»); а во-вторых — стихотворение «Общаюсь с тишиной я…» (май 1980): «Жизнь — алфавит: я где-то / Уже в “це-че-ша-ще”, - / Уйду я в это лето / В малиновом плаще. / Попридержусь рукою я / Чуть-чуть за букву ‘я’. / В конце побеспокою я, / Сжимаю руку я». Это стихотворение было опубликовано в третьем томе нью-йоркского трехтомника (1988), составленного А. Львовым и А. Сумеркиным на основе рукописей, которые Марина Влади после смерти мужа передала Бродскому и Шемякину.
Между тем задолго до выхода этого трехтомника в Америке вышел двухтомник Высоцкого под редакцией Бориса Береста, который уверенно сообщал: «Известен, например, факт, что Иосиф Бродский сделал неудачную попытку перевода на английский язык нескольких его песен»[3074].
Таким образом, Высоцкий оказался настолько сложен для перевода, что даже Бродский, в совершенстве владевший английским языком и писавший на нем стихи, потерпел неудачу.
Между тем известно, что «в 1981 году Бродский предлагал издательству “Ардис” издать сборник стихов Высоцкого. Вспоминает В. Янклович: “Бродский при мне позвонил Профферам [хозяевам “Ардиса”]. Ему ответили, что рынок в Америке насыщен книгами Береста (так называемый “американский двухтомник Высоцкого”). Бродский сказал, что это будет совершенно другое издание. “Тогда делайте — будем издавать”. А Марина уговорила Бродского стать редактором этого издания. Он согласился при условии, что все рукописи будут разобраны, а он будет редактировать подготовленный материал»[3075].
Однако из этой идеи ничего не вышло, так же как и из попытки издать сборник стихов Высоцкого во Франции, о чем 1 марта 1989 года на пресс-конференции в Москве рассказала Марина Влади: «Французы хотят слушать этот необычный голос, этот нерв, этот крик! Но теперь они хотят еще знать, о чем поет Володя… Будет издание его стихов, а там знают, что делают… Они уверены, что книгу будут покупать. Предисловие согласился написать Иосиф Бродский — единственный крупный поэт, который назвал Высоцкого поэтом»[3076].
