– Подождите, Клаус, простите, Пауль, – встрепенулся Павел.
Врач снова был близок к аффекту, а нож, даже столовый, в умелых руках представлял собой грозное оружие. Надо отвлечь человека от рвущих душу воспоминаний, хоть уже поздно. Шизофрения, если переводить дословно, означает «расщепление души», разум врача почти мертв, вернее, навсегда остался там, в разгромленном индейцами племени аураке лагере пропавшей на Амазонке экспедиции. Увидевший изуродованные трупы товарищей человек по определению не может пережить это без последствий для своей психики, и случившееся несколько лет назад объясняет все. Не хватает только одной детали, и пока непонятно, является ли она частью общей картины или ею можно пренебречь.
– Подождите, – еще раз успокаивающим голосом повторил Павел, – подождите. Я вспомнил, что вы говорили о пауках, что вы везли их тысячи километров, а потом они исчезли. Что произошло? – И снова шарахнулся назад, влип спиной в переборку кают-компании.
– Если бы я знал! – проревел врач. – Если бы я знал! Исчезли не только Loxosceles, они опасны, очень опасны! Их яд вызывает некроз, но это не смертельно. Но если человека укусят несколько пауков, то на его теле образуется множество язв и гангренных струпов и ему придет конец! Понимаете, Патрик, почему я так берег их, но они покинули меня! Исчезло все, все. – Фон Штейнен даже зажмурился, задрал голову к потолку и не то простонал, не то провыл коротко от боли, бессилия и осознания своего безумия одновременно. И в тот же миг со скоростью выпущенного из пращи камня метнулся к Павлу и вдавил отнюдь не тупое, а прекрасно заточенное полукруглое острие столового ножа в переносицу собеседника: – Их украли у меня, украли, и украл тот, кто преследовал меня, кто устроил все это.
Врач был абсолютно трезв – он говорил спокойно, уверенно и рассудительно, таким тоном рассуждал профессор в швейцарской клинике, когда показывал Павлу спектрограмму его крови. Или когда подавал на подпись счет – объяснял подробно, обосновывая цифру в конце каждой строки.
– Аураке? – полуутвердительно прошептал Павел, не сводя глаз с расширенных зрачков врача, за которыми лишь угадывался ореховый цвет радужки. Что он употребляет, интересно? Листья коки? Гуараны? Или что-то покрепче: священные грибы южноамериканских индейцев, например? «Тело бога» – вызывающие яркие галлюцинации психогенные грибы, которые использовали в ритуалах только избранные и посвященные – жрецы и вожди племен. А скорее всего, и то, и другое, и третье. Да еще надо помнить про виски. И про спирт из открытого бочонка в носовом трюме.
– Нет, Патрик, нет, это слишком сложно для них, здесь поработал некто более изобретательный и хитрый, чем те недоразвитые существа. Знаете, почему они не сожрали меня в первые же часы, после того как я оказался в их селении? Я плакал, я ползал на коленях в грязи и умолял их о пощаде, чем вызвал лишь отвращение к себе. Предназначенный на съедение враг, по их мнению, не должен просить о снисхождении, если он ведет себя не так, значит, он трус. А трусость врага вместе с его мясом может перейти к тому, кто его съел. Вот вам и пример хода их мысли, Патрик.
Павел чувствовал, как из раны на переносице тонкой теплой струйкой течет кровь. Он свел глаза к носу, но толком разглядеть ничего не успел – матовый блеск серебряного лезвия притягивал взгляд к себе. Врач держал нож крепко, его пальцы с обломанными грязными ногтями Павел видел в нескольких сантиметрах от своего лица. «Сколько времени? Сколько сейчас времени?» – эта мысль билась в голове, как кровь в висках. Павел покосился влево, потом вправо – вот он, деревянный Биг-Бен, но циферблат часов отсюда не виден, слышно только негромкое ритмичное тиканье. И такой же ровный дробный стук в такт механизму доносится из коридора, только он учащается, приближается, замирает, и наступает тишина. И тут же, через мгновение, она исчезает – то ли в очередном взрыве паров спирта, то ли от звука выстрела. Острие ножа проползло по переносице вверх, до линии роста волос на лбу, и отъехало к левому виску. Последнее, что слышал Павел, был глухой стук упавшего на ковер тяжелого ножа и разом навалившуюся темноту и тяжесть. Она погребла его под собой, вдавила в диван, не позволяя сделать ни единого вдоха, перед глазами замерцали зелено-алые, с рваными краями пятна. И без того низкий потолок кают-компании пошел вниз, как гигантский пресс, светлые доски стен, наоборот, расползлись по сторонам, исчезли в искрящемся тумане. Остался только голос – знакомый, встревоженный и требовательный:
– Патрик, Патрик, вы меня слышите? Вы целы? О, Боже! – Звуки пропали, но ненадолго – они вернулись вместе с потоком ледяной соленой воды, обрушившейся на голову.
Павел закашлялся, приподнялся на локтях и открыл глаза. Врач исчез, вместо него рядом с диваном стояла Сара, и в руках у нее Павел увидел большой медный ковш с круглыми боками.
– Патрик, как вы меня напугали! Я думала, что он убил вас, у вас кровь на лице, – быстро-быстро, без запинки проговорила женщина и поставила ковш на стол, прямо на осколки блюда.
Под тяжестью медной, да еще и наполненной водой посудины они жалобно хрустнули, но Сара не обратила на это никакого внимания. Она протянула Павлу руку и помогла сесть. Тот поднес ладонь ко лбу, кончиками пальцев коснулся переносицы – действительно, кровь. Она еще сочилась, а рану немного пощипывало от соленого «душа».
– Где фон Штейнен? – спросил Павел и снова закашлялся, поэтому расслышал лишь часть ответа.
– Он здесь, и все наконец кончено. Надо торопиться, Патрик, вы обещали мне помочь, – проговорила Сара и вскочила на ноги.
– Да-да, конечно. – Павел тоже поднялся и осмотрелся.
Фон Штейнен лежал под столом лицом вниз, одна рука врача скрылась под его тощим телом, вторая вытянулась и оказалась на груди мертвого Бриггса. А рядом с напольными часами, на досках пола, не покрытых ковром, Павел увидел свою «Беретту».
– Мне пришлось выстрелить, я сделала все так, как вы сказали. Только отдача оказалась очень сильной, и я выронила пистолет. Сейчас, подождите, – перехватив взгляд Патрика, ответила Сара.
Она потянулась за пистолетом, но Павел опередил женщину, вскочил с дивана, подхватил с ковра «Беретту» и убрал во внутренний карман пиджака.
– Ничего страшного, вам он больше не понадобится. Фон Штейнен, вернее, Пауль Фердинанд мертв, и ваш муж, к сожалению, тоже. – Павел пытался найти приличествующие моменту слова, но Сара перебила его:
– Я знаю. – Она мельком глянула на тела убитых, потом подняла взгляд на Павла и повторила, уже тише, но требовательно, с напором: – Я знаю, Патрик. Помогите мне.
Павел кивнул, взял со стола льняную салфетку и прижал ее к переносице. Постоял так с минуту, потом отбросил покрытую бурыми пятнами тряпку на диван и принялся за работу.
Давно наступившая ночь принесла с собой ветер и дождь. Неуправляемую бригантину швыряло на волнах, качка усилилась, под ногами в трюме хлюпала вода. Похоже, что доски под разошедшимися медными листами наружной обшивки «Марии Селесты» еще не успели разбухнуть, а заделать щель между ними было уже некому. Свернутый рулон парусины так и остался лежать в проходе рядом с дверью кают-компании, там, где оставила его напуганная жестами и действиями фон Штейнена Сара. Они все-таки втащили сверток в кают-компанию и кинули у порога. Потом попытались разрезать толстую неподатливую ткань, но скоро бросили эту затею.
– Так мы провозимся до утра, – заявила раскрасневшаяся, с растрепанными волосами женщина. Она легко вскочила на ноги, попыталась пригладить выбившиеся из прически пряди, но тут же махнула на них рукой. – Беритесь, Патрик, мы вытащим их так. Надеюсь, они простят нас.
Сара застегнула свой плащ на все пуговицы, подняла высокий воротник и схватила фон Штейнена под мышки. Павлу ничего не оставалось, как взять того под колени и, с трудом балансируя от сильной качки, двинуться к трапу по темному проходу первым. Труп врача сгинул в волнах бесшумно, как призрак, – Павел не слышал даже плеска воды за бортом. Впрочем, он и не прислушивался – назад, в трюм, возвращались бегом. Сара маячила впереди черной тенью, она обернулась только один раз, убедилась, что «Патрик» не отстает, и больше назад не смотрела. Вторым вытащили Бриггса, за ним отправился Ричардсон. Сара не плакала, руки ее не дрожали, лицо не выражало ничего, в глазах женщины не было слез. Сейчас она напоминала Павлу хорошо отлаженный и запрограммированный на определенные действия механизм. И он с равным усердием будет выполнять любую задачу – убирать мусор, грузить ящики или выносить и топить в волнах Атлантики трупы экипажа бригантины. Сара командовала ровным голосом, рассуждала логично и здраво. Все переполнявшие ее эмоции либо исчезли, либо были загнаны глубоко внутрь, чтобы, после того как все закончится, поднять голову и напомнить о себе. Павел склонялся к последней версии, но пока в облике и поведении Сары ничего не менялось. Она лишь замерла у борта на несколько мгновений дольше, чем требовалось, свесилась вниз и что-то прошептала негромко. А может, Павлу это просто показалось: поднявшийся ветер и плеск волн не позволили ему хорошенько расслышать слова женщины.
