приобрело гнусный привкус: какой-то кисловато-металлический. Я с отвращением поставила бокал на столик.
– Мои родители тут совершенно ни при чем, – твердо заявила я. – Эмили не бывала у них с тех пор, как… – Я резко оборвала себя. Она не бывала у моих родителей с тех пор, как мы переехали к Доминику. И не из-за моих опасений, что она может что-то такое услышать, а скорее из-за того, что она сама может им рассказать о нашей новой жизни. Мои родители не принадлежали к числу тех, кто одобрил бы такого мужа, как Доминик. Во-первых, они наверняка сочли бы его слишком старым для меня, во-вторых, чересчур левым и, в третьих, совершенно непохожим на Конрада. Но я понимала, что главное даже не в этом; они никогда не смирились бы с его происхождением. Я хорошо запомнила тот день, когда Конрад привел к нам какого-то своего афрокарибского приятеля. Запомнила и те непонятные, но очень неприятные вопросы, которые мои родители этому мальчику задавали. И их комментарии. И их ледяное молчание.
– Мои родители… сложные люди, – только и сказала я.
Доминик от удивления даже бровь приподнял:
– Это ты точно сказала, детка. А ну повтори-ка!
С родителями Доминика я встречалась лишь однажды. Его мать была пышной веселой уроженкой Тринидада, а отец – типичный йоркширец с тихим голосом и спокойным характером. Доминик всегда с любовью отзывался о своих трех сестрах, но все они, похоже, постоянно спорили друг с другом; кроме этих родственников у него было еще несколько теток со стороны матери, целый выводок кузин и кузенов, а также бабушка, которой было за девяносто и которая жила поблизости от нас, в Пог-Хилл. Взаимоотношения Доминика с сестрами приводили меня в восхищение. Они действительно были очень близки, но между ними все время возникали ссоры из-за пустяков, что в определенной степени отражало в целом отношения разных поколений в их большой, дружной, но какой-то хаотичной семье. А моя небольшая семья – ибо никакой иной я и не знала – по-прежнему жила в нашем старом доме на Джексон-стрит: мои родители и призрак четырнадцатилетнего мальчика, который большую часть моей жизни постоянно находился рядом со мной.
– И потом, – продолжал Доминик, – не только Эмили в последнее время странно себя ведет. Ты тоже. Ты стала совсем другой с тех пор, как начала работать в «Короле Генрихе». У тебя кошмары, бессонница. Тебя вечно нет дома. Меня все это давно уже беспокоит, Бекс. – Он ласково сжал обе мои руки, и мне вдруг захотелось с силой шлепнуть ему по ладоням и отогнать его от себя. Это длилось всего мгновение, а потом я сразу же почувствовала себя виноватой: нельзя допускать, чтобы у меня вообще возникали подобные желания! Я ведь знаю, Доминик изо всех сил старается, чтобы нам было хорошо. Но, как ни странно, именно его старания и вызывали у меня протест и даже некое отторжение.
– Выслушай меня, пожалуйста, – снова заговорил он. – Я понимаю, почему ты согласилась на эту работу в «Короле Генрихе». Ты хотела узнать о Конраде. Ты думала, что там, возможно, сможешь выяснить, куда он исчез столько лет назад. И, может быть, если тебе удастся выяснить правду, твои родители…
Я так резко встала, что нечаянно опрокинула свой стакан, и красное вино разлилось по скатерти.
– Оставь ты свои любительские проповеди, Дом! Я все-таки не одна из твоих учениц.
Мои слова его явно задели, и я вновь почувствовала острый – и такой ненавистный – укол стыда.
– Извини. Но я люблю тебя и очень о тебе беспокоюсь, – несколько растерянным тоном повторил он.
– Тогда попытайся для разнообразия в меня поверить, а не высказывать без конца предположения о том, что я все равно не справлюсь. – Я уже чуть не плакала и из-за этого страшно злилась и на себя, и на него, потому что он это заметил. – Я готова признать: сперва мне и впрямь тяжеловато пришлось. Но теперь все стало намного лучше. – Я помолчала, глядя на него. – И я так надеялась, что именно ты в первую очередь за меня порадуешься.
Доминик встал и обнял меня.
– Извини, – снова сказал он. – Я, конечно же, в тебя верю. И если ты довольна и счастлива, то и я тоже.
Я буквально заставила себя немного расслабиться. Я чувствовала на волосах его дыхание и понимала, что он старается быть со мной ласковым, искренним, но никогда еще не чувствовала себя такой от него далекой. У меня с детства подобные проблемы, Рой, с самого раннего детства. Похоже, я вообще все чувствую не так, как другие. Например, не радуюсь тому, чему любая женщина должна бы радоваться – семейным обедам при свечах, Валентинову дню, щедрой россыпи товаров в магазине, – все это лишь смущает меня, сбивает с толку и кажется каким-то фальшивым. И отчего-то пустым, совершенно бессмысленным. Угнетающе бессмысленным.
– Слушай, я обещаю тебе, что отныне постараюсь вести себя лучше, – снова заговорил Доминик. – Давай-ка сейчас сядем, все начнем сначала, и ты мне расскажешь, как у тебя прошел этот день. Обещаю, что ко всему отнесусь с максимальным пониманием.
Я, собственно, только это и хотела от него услышать, однако, когда речь зашла о том, чтобы во всем ему признаться и полностью ему довериться, я поняла, что не смогу рассказать ему ни о Джероме, ни о том, что сегодня произошло в школьном театре. Точно так же я и в первый свой день в «Короле Генрихе» не смогла рассказать ему о своем неудачном посещении туалета для мальчиков, когда внезапно ожившее сливное отверстие в раковине буквально оплевало мою новую шелковую блузку чем-то очень похожим на кровь, хотя эти жуткие пятна потом совершенно исчезли. И уж тем более я сейчас не смогла бы рассказать Доминику о найденном мною красном портфельчике из моего детства, странным образом вновь появившемся на моем жизненном пути. О том портфельчике, что в данный момент спрятан в моем атташе-кейсе.
И я не стала ничего рассказывать. Я просто взяла Доминика за руку и повела наверх, в спальню. Я давно уже поняла, что мужчины практически никогда не откажутся от секса – а секс в отличие от своей сестры, романтической любви, никогда не бывает чересчур сентиментальным или неискренним. Возможно, именно поэтому я и сама предпочитаю секс пылким объяснениям в любви. Мне куда больше по душе физиологическая, порой даже безобразная, честность секса: его честный пот; его честный ритм; эти внятные шлепки тел друг о друга и прерывистое хриплое дыхание. Мы с Домиником оба по два раза испытали полноценный оргазм, и после этого я до самого утра проспала сном младенца.
Глава четвертая
Классическая
