совпал с днем моего еженедельного визита.
– Э нет, на сей раз тебе придется прийти! – воскликнула мама даже с каким-то ликованием. – Ведь теперь Конрад возвращается домой насовсем.
Жаль, что человека почти никогда не убивает само падение, сказала я как-то своему терапевту. Он умирает только после распроклятого удара о землю. Мои родители пребывали в состоянии свободного падения уже много лет, и уже много лет я с ужасом ждала того момента, когда они наконец «ударятся о землю», то есть осознают, что Конрад мертв. Однако осознание этого так и не наступало, и я, видимо, была приговорена к пожизненному ожиданию.
– Ох, мама! – Вкус во рту у меня был такой омерзительный, словно кто-то напихал туда целую горсть мелочи, вымочив ее в бренди. – Мы ведь столько раз с тобой об этом говорили. Конрад никогда домой не вернется. Что бы с ним тогда ни случилось, теперь все кончено. И тебе нужно все-таки попытаться…
– Да нет, он действительно возвращается! – Она даже засмеялась от радости. Лицо ее так и светилось. – Он нам написал, Ребекка! Мы вчера от него письмо получили. Его так долго не было дома, но теперь наконец-то…
– Нет, – сказала я. – Пожалуйста, мам. Не начинай все сначала.
Раньше тоже, конечно, такое случалось. Несколько раз, когда я подростком еще жила дома, мы получали письма от людей, утверждавших, что знают Конрада; а кое-кто даже утверждал, что он и есть Конрад. В целом таких писем было, наверное, десятка два, и каждое приносило с собой мучительное возрождение надежды и последующее разочарование. Мне так хотелось сказать ей: мама, именно возродившаяся надежда и способна тебя убить. Ибо именно крушение надежд в первую очередь и убивает, когда человек в очередной раз с треском падает с небес на землю.
Но тут вмешался отец и, озабоченно поглядывая на маму, возразил:
– Нет, Беки! На этот раз действительно все иначе. Совсем не так, как с теми авантюристами. Это письмо действительно написал он, наш мальчик, у нас нет в том ни малейших сомнений. – Он ласково обнял меня за плечи своей теплой рукой. – Он ведь и о тебе спрашивал. Спрашивал, как там малышка Бекс. Да пойдем, дорогая, я тебе это письмо покажу.
– Пожалуйста, пап, не надо.
Но отец уже вел меня к камину. Там на полке возле часов под портретом Конрада лежал какой-то конверт. Еще мгновение – и отец подал мне его; конверт был из хорошей плотной бумаги, адрес написан от руки, почерк уверенный, буквы округлые…
– Вот, дорогая, сама прочти.
А мне вдруг захотелось убежать. Убежать и никогда больше сюда не возвращаться. Но, к сожалению, это полностью противоречило моему характеру. Видите ли, Рой, если у меня появляется враг, то я непременно должна ему противостоять. Разумеется, мне и в голову не могло прийти, что это письмо действительно написал мой брат. Все подобные сценарии мне были уже известны, но реальным фактам соответствовал только один: мой брат мертв, вполне возможно, похищен тем, кого моя травмированная память по-прежнему отказывалась идентифицировать и воспринимала не иначе как некое чудовище. Дети вообще воспринимают мир иначе, чем взрослые. Они как бы пропускают реальные факты, с которыми столкнулись, сквозь фильтр волшебных сказок и метафор. То существо, которое я называла мистером Смолфейсом, на самом деле являлось олицетворением моего страха, но ведь кто-то же из реальных людей послужил триггером этого страха, и это явно был обыкновенный живой человек.
Некоторое время я просто вертела этот конверт в руках. Почтовый штемпель был расплывчатым, нечитаемым. Обратного адреса не было вовсе, имелся только наш, написанный совершенно правильно вплоть до почтового индекса.
Это интересно, думала я. Большая часть тех писем, которые мы получали раньше, сразу выглядели весьма неубедительно – почтовый индекс отсутствовал, фамилия написана неправильно, а некоторые, судя по штемпелю, явно отправлены из какого-то учреждения. Я даже стала с ходу узнавать тот стиль, что был одинаков для всех подобных писем: тонкая дешевая бумага, само письмо написано карандашом, отдельные слова «для большей выразительности» подчеркнуты. Некоторые авторы чуть ли не «в первых строках своего письма» просили денег. А кое-кто утверждал, что ему удалось «отправить весточку с того света» по просьбе Конрада, душа которого сразу же «вступила с ним в контакт», едва началась ее «жизнь после смерти». Один такой «автор» откуда-то узнал о любви моего отца к передачам номерных радиостанций и принялся убеждать его, что это не просто цифры, а сигналы инопланетных существ, которые соблазняют мальчиков, а потом используют их для своих тайных экспериментов. И каждый раз, получая такие письма, мои родители преисполнялись нервной надеждой, хотя даже на меня, еще почти ребенка, все эти послания сразу производили впечатление наглой подделки.
Однако сегодняшнее письмо и впрямь весьма отличалось от других. И написано оно было на отличной писчей бумаге кремового оттенка, причем ручкой, а не карандашом, и конверт был дорогой, и почерк аккуратный, и тон спокойно-интимный. Я прочла:
Дорогие мама и папа,
я так долго ждал подходящего момента, чтобы послать вам это письмо! По многим и весьма различным причинам написать раньше я не мог – хотя отчасти я сам в этом виноват и от всей души прошу у вас прощения. Я понимаю, какую боль, должно быть, причинило вам и маленькой Бекс мое внезапное исчезновение. Впрочем, теперь-то Бекс, наверное, совсем уже взрослая и, готов спорить, стала настоящей красавицей. Если бы вы знали, как ужасно я по вам соскучился! Мне так хочется, чтобы вы это поняли. Жизнь порой так непредсказуема; она заводит нас в чужие страны, во всякие странные места, но об этом потом – сначала нам нужно встретиться лицом к лицу, только тогда я, наверное, смогу рассказать вам все. Но знайте одно: я никогда не переставал любить вас. Никогда. И очень часто о вас думал.
Вы просто не поверите, сколько всего со мной случилось с тех пор, как я покинул родной дом. Я много путешествовал, я странствовал по всему земному шару. Мне всегда этого хотелось, хотя, может быть, и несколько иным способом. Но в итоге я все-таки нашел себя – я понимаю, что это клише, но это действительно так, ведь я долгое время не мог по-настоящему понять, кто же я такой, пока некие весьма тяжкие испытания не заставили меня это увидеть и понять. Я надеюсь, папа, что ты будешь мною гордиться, узнав, как я вытаскивал себя из болота буквально за шнурки собственных ботинок – или за волосы, как барон Мюнхгаузен. Но ты оказался прав: карьеры в футболе я так и не сумел сделать. Хотя довольно много играл – а на самом деле и до
