— «Ребята», — фыркнула она. — Он ничего не знает, я так понимаю? Женщина, переодетая мужчиной, — это Мерзость пред Нугганом!
— Но сейчас мы одеты по-женски, госпожа Энид, — кротко отозвалась Полли.
Губы главной прачки энергично задвигались. Она сложила руки на груди, как будто воздвигнув баррикаду против любого святотатства.
— Так нельзя, — сказала она. — Мои муж и сын сидят здесь в плену, а я вкалываю на врага, чтобы не терять их из виду. Враги собираются захватить Борогравию. Просто удивительно, сколько интересного здесь можно услышать. Что толку спасать ваших мужчин, если мы все равно под пятой злобенского деревянного башмака, раскрашенного вручную?
— Злобенцы нас не захватят, — уверенно возразила Уолти. — Герцогиня обо всем позаботится. Не бойтесь.
Миссис Энид взглянула на нее так, как люди всегда смотрели на Уолти, когда слышали ее впервые.
— Ты молишься, да? — добродушно спросила прачка.
— Нет, просто слушаю, — ответила Уолти.
— С тобой говорит Нугган?
— Нет. Нугган умер, госпожа Энид, — сказала Уолти.
Полли взяла Уолти за худенькую ручку и сказала:
— Извините, госпожа Энид, мы на минутку.
Она поспешно завела девушку за огромный каток для белья. Он ухал и гремел, заглушая разговор.
— Уолти, послушай, ты ведешь себя слишком… — в родном языке Полли не было слова «эксцентрично», но если бы она его знала, то охотно включила бы в свой лексикон, — …слишком странно. Ты пугаешь людей. Нельзя вот так заявлять, что бог умер.
— Значит… он ушел. Наверное, просто… иссяк, — нахмурившись, сказала Уолти. — Он больше не с нами.
— Но Мерзости остались.
Уолти попыталась сосредоточиться.
— Нет. Они не настоящие. Они… как эхо в древней пещере. Мертвые голоса, которые отскакивают от стен. Слова меняются, получается чепуха. Как флаги, которыми когда-то подавали сигналы, а потом оставили болтаться на ветру… — Взгляд Уолти затуманился, голос зазвучал взросло и уверенно. — Мерзости исходят не от бога. Его больше нет.
— Так откуда же они берутся?
— Из вашего страха. Из той части души, которая ненавидит все непривычное и не желает меняться. Из вашей мелочности, глупости, тупого упрямства. Вы боитесь завтрашнего дня — и сделали страх своим богом. Герцогиня это знает.
Каток продолжал скрипеть. Вокруг кипели котлы и с шумом лилась вода. В воздухе пахло мылом и мокрой одеждой.
— Я не верю в Герцогиню, — сказала Полли. — Это сплошной обман. Всякий бы на моем месте обернулся. Это совсем не значит, что я в нее верю.
— Неважно, Полли. Она верит в тебя.
— Правда? — Полли окинула взглядом душную мокрую пещеру. — Значит, она здесь? Может быть, она почтит нас своим присутствием?
Уолти не знала, что такое сарказм. Поэтому она кивнула.
— Да.
Да.
Полли оглянулась.
— Ты сказала «да»? — уточнила она.
— Да.
Да.
Полли расслабилась.
— Просто эхо. В конце концов, мы в пещере…
…но интересно, почему мой голос не отдается эхом?
— Уолт… то есть Элис, — задумчиво сказала Полли.
— Что?
— Пожалуй, не стоит говорить об этом с остальными, — сказала она. — Люди охотно верят… ну, в богов и все такое, и они нервничают, если сказать им, что они просто притворяются. Э… она ведь не появится?
— Та, в кого ты не веришь? — с воодушевлением спросила Уолти.
— Я не утверждаю, что она не существует, — слабо возразила Полли. — Я просто в нее не верю, вот и все.
— Она очень слаба, — сказала Уолти. — Я слышу, как она плачет по ночам.
Полли всмотрелась в худенькое личико, в глубине души надеясь, что Уолти над ней смеется. Но ответом был лишь озадаченный невинный взгляд.
— Почему она плачет? — спросила Полли.
— От молитв ей больно.
Полли подскочила, когда кто-то коснулся ее плеча. Это была Холтер.
— Госпожа Энид говорит, чтобы мы принимались за работу. Стражники могут прийти и проверить.
Стирка — женское занятие, а следовательно — монотонное, утомительное и располагающее к общению. Полли уже давно не доводилось стирать. Здесь, в пещере, были длинные деревянные корыта, над каждым из которых трудились по двадцать женщин. По обе стороны от Полли женские руки выжимали, колотили, выкручивали и мылили белье, прежде чем бросить его в чан для полоскания. Она присоединилась и стала слушать разговоры.
Женщины просто сплетничали, но там и сям, как мыльные пузыри, мелькали ценные сведения. Двое стражников, по слухам, «дали себе волю» — то есть больше прежнего, — и за это их выпороли. Инцидент вызвал большое оживление в прачечной. Судя по всему, в крепости командовал какой-то важный господин из Анк-Морпорка, который и распорядился наказать стражников. Он вроде как волшебник, сказала женщина напротив. Говорят, он видит, что творится на всем белом свете, и ест только сырое мясо. Говорят, у него повсюду шпионы. Разумеется, никто не сомневался, что Анк-Морпорк — воплощенная Мерзость. Полли, старательно оттирая рубаху на стиральной доске, задумалась. В том числе о равнинном канюке, который поднялся так высоко в горы, и о каком-то существе, ловком и быстром, похожем на тень…
Потом она отправилась к кипятильному чану и принялась заталкивать исходившую паром одежду в бурлящую воду. Здесь, в прачечной, где не было никакого оружия, она держала в руках тяжелую палку почти в три фута длиной…
Полли нравилось бездумно работать. Мышцы делали все необходимое, оставляя голову свободной. Никто не знал наверняка, жива ли Герцогиня. Но Полли не сомневалась в одном. Герцогиня была обыкновенной женщиной. Женщиной, а не богиней. Люди молились ей в надежде, что их просьбы завернут в подарочную упаковку и перешлют Нуггану. Но Герцогиня не имела никакого права сводить с ума таких, как Уолти, у которой и без того хватало проблем. Боги творят чудеса. А Герцогиня только позировала для портретов.
Краем глаза Полли увидела вереницу женщин, которые снимали огромные корзины с помоста в углу комнаты и выходили в коридор. Она оттащила Игорину от лохани и велела присоединиться к ним.
— И смотри внимательно! — добавила Полли.
— Слушаюсь, капрал, — ответила Игорина.
— Одно я знаю наверняка, — сказала Полли, указывая на горы сырого белья. — Все это нужно где-то сушить…
Она вернулась к работе, время от времени присоединяясь к общей болтовне — просто для вида. Прачки уклонялись от некоторых тем, особенно избегая говорить о мужьях и сыновьях. Но иногда Полли удавалось кое-что ухватить. Одни мужчины сидели в темнице, другие, вероятно, погибли, третьи еще оставались на свободе. Некоторые прачки постарше носили медаль Материнства. Ее вручали женщинам, чьи сыновья погибли за Борогравию. Дрянной металл покоробился от сырости. Наверное, здешние женщины тоже получали медаль в сопровождении письма от Герцогини, с оттиском ее собственноручной подписи и именем покойного, втиснутого в узкий пробел.
Мы имеем честь поздравить вас, госпожа А. Лапчик (Мунц, Колодезная улица), с героической гибелью вашего сына ОттоПетраГанса Лапчика, которая произошла 25 июня в ххх.
Название места военная цензура всегда вырезала, чтобы враг не радовался. Полли всегда изумляло, что дешевые медали и бездумные слова ободряли и утешали матерей. Те жительницы Мунца, которые удостоились награды, носили ее с болью, гневом и гордостью.
Полли сомневалась, что стоит доверять госпоже Энид. В крепости у нее сидели муж и сын. Госпожа Энид наверняка успела понять, чего стоит Блуз, и скорее всего задалась вопросом, что вероятнее: он освободит пленных или стрясется крупная заварушка, в которой пострадают все? Трудно винить госпожу Энид, если в голову ей пришел очевидный ответ…
Полли вдруг поняла, что кто-то ее окликает.
— Что? — спросила она.
— Посмотри, — сказала Маникль, размахивая у нее перед носом мокрыми кальсонами. — Они кладут цветное белье вместе с белым!
— Да, ну и что? Это же вражеские кальсоны.
— Но ведь нужно стирать как положено! Ты посмотри, они положили сюда красные штаны, и все остальное окрасилось в розовый!
— И что? Когда мне было семь, я любила розовый цвет.[9]
— Бледно-розовый цвет? На мужчине?
Полли быстро взглянула в соседнюю лохань и похлопала Маникль по плечу.
— Да. По-моему, получилось слишком бледно. Подбрось-ка туда еще что-нибудь красное.
— Но будет только хуже… — начала Маникль.
— Это приказ, солдат, — шепнула Полли. — И добавь крахмала.
— Сколько?
— Сколько найдешь.
Игорина вернулась. Глаза у нее были острые. Полли нередко гадала, от кого они ей достались. Игорина подмигнула и показала оттопыренный палец. Слава богу, свой собственный.
