— Допустим, я спал. Хотя я не спал. Допустим, что все, что ты говоришь, — правда. Глаза! — вдруг вскричал старина Гарри и завладел руками Тита. — Смотреть в глаза! Отвечай, где ты был все это время?
— Если честно, то не знаю… В памяти зияют черные пустоты… Перестань так на меня смотреть! — вдруг завопил Тит.
— Ну, вот что, братцы, — поднимаясь и с трудом застегивая пиджак, сказал Колосовский, — коли всё благополучно разъяснилось, я отправляюсь рулить нашей возрождающейся страной.
— Бог тебе в помощь… — пробормотал Тит.
— Понятно, господин премьер, — произнес старина Гарри, — тебе надо срочно выехать на заседание Малого Совнаркома. Что там у вас сегодня на повестке дня? Рассмотрение вопроса о повышении поголовья носорогов в Южной Родезии? Или что-то о половом воспитании студенточек хореографических училищ? А как дело обстоит с пенсионным обеспечением работников метлы в Магаданской области? А что делать с нефтяными месторождениями, и кому их отдать в аренду на пятьсот лет? Когда будет принято решение об учреждении положения о действительных статских советниках? Кстати, — Зубрицкий окинул взглядом массивную фигуру Германа, — ты там здорово раздобрел. Отъелся на казенных харчах? Наверно, завтракаешь белужьей икрой, закусывая ее налимьей печёнкой?
— Нет, братцы, это бронежилет. Приходится обряжаться, таков порядок. Очень неудобная штука, должен признаться… — Колосовский солидно помолчал. — Друзья, я без вас скучаю, — у него дрогнул голос, — эх, какого чёрта я полез в политику? Ну, когда мне еще удастся надраться с вами?
— Твоему голосу недостает искренности, — заметил старина Гарри, — если бы ты действительно этого хотел…
— Заткнёшься ты когда-нибудь или нет! У меня и так все время кошки скребут на сердце, такое впечатление, будто я в чем-то перед вами виноват… Ребята, скажите, что я могу сделать для вас?
— Пока тебя не свергли и не расстреляли за разбазаривание государственных средств, помог бы этому сифилитику, — Зубрицкий кивнул на Тита.
— Разве ему нужна помощь? На мой взгляд, он выглядит превосходно, — Герман, одобрительно улыбаясь, осмотрел Тита с всклокоченной головы до заляпанных грязью голых ног.
— Дай команду, чтобы ему отремонтировали входную дверь…
— А я думал, малую выхлопную трубу…
— Малую выхлопную ему отремонтировала страшная тётенька с чемоданчиком.
— Хорошо, дам команду, это не проблема… Кстати, старина Гарри, мне докладывали, что… — Герман внимательно посмотрел на Зубрицкого, — словом, тебя что, и вправду, на Нобеля зарядили?
Старина Гарри смущённо поёжился:
— Звонил какой-то деятель то ли из шведского посольства, то ли из Нобелевского комитета… Но, постой, — Зубрицкий пристально посмотрел на Германа, — звонил он мне несколько часов назад. Как ты-то мог об этом узнать?
Герман криво улыбнулся.
— Я думал, ты сообразительней… А на что у меня целая армия слухачей и стукачей?
Старина Гарри покачал головой.
— Гера, значит, ничего не изменилось? — тихо спросил он.
— Не заговаривай мне зубы! Так зарядили тебя или не зарядили?
Старина Гарри пожал плечами.
— А тебя не разыгрывают? — спросил Тит. Голос его звучал по-прежнему глухо.
— Да, вроде, нет.
— Этого еще не хватало! — воскликнул Колосовский. — Хлопот теперь с тобой не оберёшься! Придется тебе новый клифт справлять, опять же охрана, сопровождение…
— Ты бы лучше квартиру мне приличную выделил.
— Зачем тебе новая квартира, тебя что, старая не устраивает?
— Слишком высоко: орлы залетают. Страшно…
— Удивительное дело, живешь почти на крыше мира и ещё выказываешь недовольство! Ладно, организую тебе квартиру, даже дом. Есть у нас в заначке одна пустая хибара для лауреатов, еще со времен Шолохова осталась…
Старина Гарри приосанился.
— Надеюсь, на Тверской?
— Лучше. Много лучше! В станице Вёшенской…
— Ты с ума сошёл!
— Шучу. На Тверской, на Тверской. Бывшая квартира Маяковского.
— Час от часу не легче! Это же там, где он застрелился! — перепугался старина Гарри. — Впрочем… — он наморщил лоб, припоминая, — застрелился он, кажется, в Лубянском проезде.
— Тебе не всё равно, где он застрелился? Объясняю тебе, застрелился он, может быть, и в Лубянском проезде, а жить ты будешь на Тверской. Кстати, недалеко от Тита. Ясно?
— Ничего не понимаю…
— И понимать тут нечего. Согласен?
— Согласен. Когда переезжать?
— Вот вернешься с победой, тогда и… Ну, прощайте, братцы…
Глава 38
"Вот так компот! — восклицал Шнейерсон, с остервенением давя пальцем кнопку звонка. — Этого еще не хватало! Теперь и старина Гарри исчез. В этом не было бы ничего трагического, если бы вместе с ним не исчезли и ключи от квартиры".
Запасные ключи были, но они хранились в спальне, в прикроватной тумбочке, в шкатулке вместе с запонками и галстучной булавкой, украшенной фальшивым рубином.
По мобильному телефону Раф позвонил Лёвину, но, сами понимаете, ему никто не ответил.
Позвонил старине Гарри: с тем же результатом.
Потом позвонил Герману домой и тут же отключил телефон, вспомнив, что Колосовский живет совсем в другом месте, а нового телефона он Рафу не дал, а мобильники у председателей правительства не водятся…
Чертыхаясь, Раф вышел из подъезда, задрал голову и с тоской оглядел темные окна своей квартиры.
Вспомнить молодость?
Пробраться в спальню по карнизу?
Третий этаж, высоковато… Еще, чего доброго, сорвешься. Этажи в старых домах — не чета нынешним, расстояние между этажами чуть ли не пять метров.
Да и пристало ли ему в его годы штурмовать стены, словно он какой-нибудь ландскнехт?
Возникшая на мгновение шальная мысль вернуться в театр и притулиться где-нибудь в кулисах, на бутафорском диване или двуспальной кровати из "Ромео и Джульетты", была решительно отметена. Время позднее…
Да и что он скажет сторожам? Вернее, что скажут они? А то и скажут, что знаменитый автор ночует в театре, под лестницей, как упившийся статист из массовки.
Проклиная паникёра Зубрицкого и свою вислоухость, Раф на прощанье пнул дверь ногой и вышел на улицу.
"Забавно, — думал он с кривой улыбкой, пытаясь оставаться в тесных рамках снисходительной самоиронии, — забавно, в самом деле, на старости лет вляпаться в дурацкую историю, на время превратившись в бомжа. Хорошо, что сейчас лето, и ночи, наверно, теплые. Да и дождя нет".
Переулками он вышел к Смоленской площади, по подземному переходу пересек ее и спустился по лестнице к набережной.
Прогулочным шагом, вдыхая воздух, пахнущий ночной рекой, продвинулся по набережной дальше, увидел на противоположной стороне манящие огни гостиницы "Украина", сделал еще пару десятков шагов и набрёл на искомую скамейку, на которой уже изволил со всеми удобствами почивать некий бородач в рваных штанах и рваной же куртке.
Человек спал, лежа на спине и подложив под верхнюю часть спины рюкзак, отчего голова и шея его неестественно и опасно выгнулись.
Хорошо бы, подумал Раф, выдернуть рюкзак из-под головы спящего и этим же рюкзаком огреть его по голове. Ах, какое бы он испытал садистское наслаждение, если бы башка мужчины раскололась пополам и из нее повалил смрадный дым!
Обладай Раф даром подглядывать в прошлое, он бы понял, что неизвестный гражданин занял ту же скамейку, где, как помнит читатель, Герман Колосовский предавался философическим размышлениям о смысле жизни и смерти.
Спящий был, по всей видимости, великаном, потому что, вытянувшись, занял целиком всю скамейку. Острая борода бродяги была устремлена в черное небо.
"Он похож на сакральный символ смерти, прорывающийся к вечности" — подумал Раф. Неясное чувство тревоги вдруг вошло в его сердце.
Раф прошагал мимо "символа смерти", прошел дальше, сел на следующую скамейку и опять бросил взгляд в сторону ярко освещённого фасада гостиницы.
Снять номер на ночь? Раф порылся в карманах. Обнаружил записную книжку, вернее, толстую ученическую тетрадь со старыми записями, которую носил с собой уже несколько дней.
