Майлдаф и Евсевий, прислушиваясь, осматриваясь и ожидая какого-нибудь подвоха от подозрительно затихшего пространства, наконец покинули свою пещеру. Надо было проделать эти два или три скадия под скальным обрывом и выйти туда, где король Конан назначил встречу, на которую он сам не смог явиться.
Мелкие камешки, осыпаясь под ногами, скатывались вниз, производя негромкий, но отчетливо различимый среди ночного спокойствия звук, и товарищи решили спуститься вниз, опять исчезнув в густой и мокрой ныне высоченной траве.
Идти было неудобно. Земля раскисла, ноги скользили по липкой грязи, зато теперь никто не мог заметить две крадущиеся во тьме человеческие фигуры.
Ночь была безлунная, только звезды взирали на мир тысячами тысяч белых далеких глаз. Евсевий, хоть и считал себя человеком, испорченным городской культурой, роскошью и цивилизацией, при виде ясного звездного неба всегда ощущал себя успокоенным и защищенным, по крайней мере не одиноким. Опасности, таящиеся во враждебной ночи, не казались такими уж непреодолимыми, и даже видение маски пиктского шамана, постоянно маячившее за спиной, исчезало. О том, что чувствовал Майлдаф, Евсевий даже не пытался догадываться, ибо натура горца и делала его абсолютно незаменимым в подобного рода предприятиях.
Майлдаф же попросту насвистывал про себя один из незатейливых мотивчиков своей родной Темры, и никакие банши, демоны и прочие злые духи не могли подступить к этому человеку и смутить его сердце, когда он пел.
Скоро впереди стал отчетливо слышен плеск быстрых струй ручья. Они вышли на берег. Слева угадывалось с трудом различимое в ночи нагромождение гигантских камней, поднимавшееся выше и выше. Такая же великанская каменная лестница вздымалась и на противоположном берегу, но для русла ручья скалы распахивали ворота в свои владения, и по-над бегучей водой пробиралась неширокая, но и не слишком узкая — для лошади с седоком вполне достаточно — тропа. То, что пряталось в глубине массива, было сокрыто непроницаемой пеленой ночи.
— Где, интересно, Полагмар и Сотти? — шепотом задал вопрос Евсевий. — Надо бы дать им условный знак. Жаль, не договорились заранее!
— А зачем условный? Кто тут нас будет стеречь? Тургарт, что ли? — не понял Майлдаф и, не сомневаясь в благоприятном исходе, позвал так, чтобы уж на правом берегу ручья его всяко бы услышали: — Барон! Полагмар! Ты здесь?!
На той стороне кто-то завозился, трава раздвинулась, явив взору некий черный силуэт.
— Майлдаф? Это фы? — раздался голос барона с его легко узнаваемым гандерландским акцентом.
— Я, кто же еще? — усмехнулся Бриан.
— Слава Митре! — Из зарослей высунулась голова месьора Мерано. — Если все здесь, то можно идти искать Арриго.
— Все, кто только может, — отозвался горец. — Идем.
Длинный и тоскливый волчий вой разрезал ночную дрему острым белым клыком.
* * *
Шум прибоя слышался совсем рядом. Сейчас он одолеет эту высокую дюну, и все. Океан. Дальше бежать некуда.
Конан, пожалуй, впервые попал в такое нелепое положение. Он гонял пиктов по пуще. Потом ему неожиданно встретился Майлдаф, и Конан — нет, чтобы пойти вместе с горцем — опять остался один, направившись к океану, понадеявшись на свой опыт и выносливость.
Пикты довольно долго проявляли себя с самой худшей стороны, но когда Конан забрел в горячке погони на этот предательский мысок, они своего не упустили. Дюны вставали одна за другой, заросшие кустами и деревьями, и он принимал их за гривы. Когда же впереди блеснул океан, и он же сверкнул под солнцем справа и слева, поворачивать было поздно. Пикты взяли не умением, но числом.
Их было столько, что охватить двойным, если не тройным кольцом фронт шириной в две лиги оказалось делом пустяковым. И вокруг Конана была уже не чаща, а изрядно прореженные морским ветром рощицы: ускользнуть, пользуясь прикрытием зарослей, не удавалось.
Но бросать оружия Конан не стал. Может, в ином случае это и пригодилось бы, но не перед пиктами. Оставалось бежать. А бежать было некуда, кроме как к морю.
Устье злополучной реки осталось лигах в трех к югу, и вряд ли у пиктов были где-нибудь поблизости лодки.
У Конана мелькнула шальная мысль: незаметно подобраться к берегу и поискать счастья в борьбе с волнами. Плавал он великолепно, а заметить с берега на слепящем, играющем бликами в волнах солнце одинокого пловца было не так уж просто. К тому же Конан умел нырять, как тюлень.
Но пикты, получив шанс поймать хотя бы одного возмутителя спокойствия, уже не ошибались. С неотвратимостью палаческого топора, опускающегося на шею осужденного, пикты обложили его, как гиены, стерегущие раненого льва. Они следили за каждым его шагом, хотя не могли достать ни копьем, ни стрелой. Этого Конан пока что избегал. Они гнали его, как зайца, к самой дальней, выдающейся в море оконечности мыса, и ему ничего не оставалось делать, как повиноваться и отступать.
Вот и лес кончился. Впереди остались только кусты, осока, несколько рядов горбатых дюн и море. И надо было уже не отступать, а бежать, и как можно быстрее. Открытые гребни песчаных холмов простреливались без помех, и даже киммериец при всем своем умении не миновал бы смертельной стрелы, если бы показался слишком близко перед пиктскими лучниками.
Выбора не было. Пикты гнали его на самый нос этого песчаного мыска. Что же, пусть попробуют поймать его в воде! И Конан, перевесив меч за спину, чтобы не мешал, припустил так, что пикты не сразу поняли его замысел. Когда же поняли, перестали таиться — даже одному Конану они опасались попадаться на глаза, будто он мог поразить их на расстоянии. Но теперь Конан побежал, показав пиктам спину, и те, словно большие лесные кошки, опасающиеся напасть на человека в лицо и ждущие, пока он повернется затылком, бросились за ним.
Конан бегал быстро, к тому же выиграл при первом неожиданном рывке, но на гребнях дюн все же был вынужден оглядываться на стрелков, замедлять бег и терять в расстоянии. Тем не менее, когда до моря оставалась всего одна гряда дюн, пикты отставали от Конана на три гряды.
Перемахнув последний гребень одним длинным шагом, король кубарем скатился вниз по плотному песку. Индигово-синий океан блестел солнечной зеркальной чешуей. Серо-желтый песок, оставив иссохшую буроватую осоку, тянул свой шершавый язык к его теплой, с негромким шелестом плещущей воде. В десяти локтях от берега покачивалась привязанная к свае веревкой, словно коза, черная кожаная лодка. Двое мужчин в одеяниях, похожих на платье жрецов-митраистов, были готовы отплыть. Один, с подвязанным, чтобы не намочить его, подолом хламиды стоял в воде рядом с суденышком и перекладывал груз. Другой также занимался подвязкой подола. Ему, очевидно, предстояло отвязать веревку и, оттолкнув лодку подальше от берега, последним покинуть его.
