Сережка налил, и они с Севой выпили.
— Ну вот. Что ж, говорит. За издательство на великом я, говорит, возьму двадцать пять кусков, а за могучего — еще двадцать пять. Деньги маленькие, а потому жду до завтрашнего утра, не позже, поскольку улетаю в свое Буркино-Пуэрто-Рикано. Принесете — ваше. Не принесете… ну и так далее. Вышли мы, а Витенька весь дрожит. Я, говорит, в жизни себе не прощу, если мы этот шанс упустим. Стали мы деньги искать. К утру наодалживали у разных бандитов — до июня под бешеный интерес. А дело было, как сейчас, в январе, только снегу дофига выпало, не то что теперь. Перевели сценарий с испанского. Сел я писать книжки.
— Ты?
— Я. Да ты пойми, там не важно было как, лишь бы диалоги сохранить. А действие — все равно какими словами. «Ее высокая грудь вздымалась…» и так далее. Короче, за три месяца написал я двадцать четыре книжки, по две в неделю. Сидел, как проклятый. К началу мая подготовили в печать, на последние деньги. Сидим, дрожим — либо пан, либо пропал. Наступает май, а сериала нет как нет. Отложили, падлы. Вот уже и июнь, пора деньги отдавать, а у нас — ни копья, жратвы купить не на что. Стали бандиты приходить, нехорошо, говорят. Знаем, говорим, господа бандиты, но ситуация такая вот и такая. Дайте нам еще один месяцок под грабительский ваш процент, а уж мы вам потом с лихвой. А бандиты говорят: вы, ребята, как видно, фишку совсем не просекаете, а она, между тем, такова. Если вы нам завтра же все бабки на бочку не положите, то мы, говорят, натянем тощие жопы ваших жен на ваши пустые головы, засунем туда же в качестве прокладки ваших детишек и получившийся бутерброд скормим свиньям пригородного совхоза «Путь Ильича». Давай-ка, Сева, еще по одной.
— Кошмар, — сказал Сева.
— Ага. В общем, выхода у нас не было, кроме как попробовать спрятаться. Но нас все равно нашли. Сначала Витеньку, а потом меня. И тут мне повезло больше, чем Витеньке. Мне просто сказочно повезло. Потому что в той команде, которая меня нашла, за старшего был наш сердечный дружок Пашка-Шварценеггер. Помнишь такого?
— Конечно.
— Вот и он меня вспомнил. Вспомнил и поручился своей светлой, хотя и немногословной головой. Вот, собственно, и все. В июле вышел сериал, а в сентябре я стал миллионером.
— А Витенька?
— Я же тебе объяснил: Витеньке не повезло. Исчез Витенька вместе с женой и двумя дочерьми. Как корова языком слизнула… — Сережка неприятно рассмеялся. — А может, свинья из совхоза «Путь Ильича».
Он снова разлил по стаканам.
— Как-то ты слишком гонишь картину, — сказал Сева. — Я много пить разучился.
— Ну так не пей, — разрешил Сережка и выпил сам. — А я вот, как видишь, глушу по-черному. Ночью не заснуть. Днем не проснуться. А если пьешь, то, вроде как, при деле.
— А кроме этого?
— А кроме… — Сережка сделал торжественное лицо. — А кроме — продолжаю свой нелегкий труд по производству дерьма и скармливанию оного всем слоям населения. У меня издательство, Сева. Маленькое, но свое. Специализируемся по мыльным операм. Русский народ любит оперов, особенно мыльных… — он расхохотался собственной шутке. — Параллельно подрабатываю пиаром, политтехнологиями… это ведь тоже разновидность мыльной оперы, как ты, может быть, знаешь.
Они снова помолчали.
— Знаешь, — задумчиво проговорил Сережка. — Мне ужасно жалко Витеньку, сам не знаю почему. Вот Клима не жалко, а Витеньку — да. Хотя я, поверишь ли, даже с женой его знаком не был и дочек тоже ни разу не видел. Он будто во мне поселился и живет… — он вдруг снова пьяно заржал. — И Витеньки кровавые в глазах…
— Разве ты виноват в его смерти? — холодея, спросил Сева.
Сережка пожал плечами, плеснул себе в стакан, выпил.
— Да, вроде как, нет… Но я его, типа, наследник, вот ведь какие пироги. Да и вообще. Все тут… — Сережка сделал неопределенный жест. — Все тут его наследники. Духовные, я имею в виду. Помнишь, как мы его называли в бригаде?
— Злобный Витенька.
— Вот-вот. Злобный. Ты тогда, небось, думал, что его злоба — аномалия какая… а он просто опередил свое время. Как Эйнштейн. Безымянный гений Витенька. Смешно, правда? И насчет мыльных опер тоже он просек. Он, а не кто-нибудь. Не я, мечтатель, не ты, интеллигент, не Клим, свихнувшийся на поисках истины и даже не тихий алкоголик Струков. Потому что суть этого народа — Витенька. Не мечты, не правдоискательство и не пьянка, а злоба и мыльные оперы. Мыльные оперы — раз! Злоба — два! Первое заменяет реальность. Второе — понятная реакция на расхождение желаемого с дейвств… с дейст… с действительным.
Последнее слово Сережка выговорил только с третьей попытки. Он был уже заметно пьян.
— Клим так не думал, — твердо сказал Сева.
— Клим! — Сережка презрительно фыркнул. — Клим! Клим — типичный пример чужого враждебного влияния. Ты сам подумай: где он ее искал, свою правду? Здесь, среди родных Перунов? Хрена! К вам подался, в Жидовию, извини за грубое слово…
— По-моему, ты уже лыка не вяжешь, — спокойно ответил Сева. — Христианство — чужое? Враждебное? Клим просто решил поискать поближе к истокам. Он всегда был очень дотошным.
Сережка поднял на него расползающиеся зрачки.
— Э, нет, шалишь… — он погрозил пальцем. — Ты меня не собьешь, господин еврей. Во мне Витенька сидит, помнишь? Злобный Витенька.
— Скорее, пьяный Струков, — сказал Сева насмешливо. — Я, пожалуй, пойду спать.
— Погоди… Струков — это да, ты прав… но это внешне, а по сути — Витенька. И про христианство не впаривай, не надо. Христианство, оно тоже не так просто. Нет, сама сказочка про Исусика — вполне себе ничего. Тянет на хорошую мыльную оперу… — он расхохотался. — В мыльных операх тоже постоянно воскресают. И зачатия непорочны. И проститутки праведны. А уж чудеса вообще на каждом шагу… Насчет Нового Завета спору нет — наше, мыльное. Беру и подписываюсь! Но какого, спрашивается, хрена, к нему прицеплен ваш еврейский вагон, все эти Моисеи и Соломоны? Этот невидимый боженька? Зачем нарушать чистоту жанра? А? Люди хочут видеть, понял? Им эта невидимость ни к селу, ни к городу. В мыльной опере все должно быть ясно: вот санчо, вот ранчо, вот пончо. А вы что нам подсовываете? Э, нее-ет… не пойде-е-т…
Сережка снова погрозил кривым пьяным пальцем. Сева встал и пошел из кухни.
— Не обижайся, друг! — крикнул ему вслед Сережка. — Это не личное, поверь. Просто бизнес. Просто мыльный бизнес…
Ханна спала, но проснулась, когда он лег рядом, сонно забормотала, прижалась.
— Где ты так долго был? Зачем?
— Спи, любимая, — прошептал Сева. — Это такой местный спорт: кухонное философствование под выпивку. Спи, завтра у нас трудный день…
День действительно оказался трудным, труднее ожидаемого. Единственная полезная информация, которой располагали Сева и Ханна, заключалась в том, что конференция кумранистов проходит на Восточном факультете Университета. Сева предлагал поехать туда сразу, с утра, но Ханна настояла на предварительной телефонной разведке боем. По несложной цепочке они добрались до оргкомитета, а затем и до гостиничного номера профессора Школьника. Увы, здесь их ждало разочарование. Школьник и слушать не захотел о встрече по поводу медного свитка.
— Мне очень жаль, Ханна, — сердито сказал он. — Но это переходит все границы. Я слышу об этой находке уже в третий раз, причем дважды до этого дело заканчивалось трупами. По-моему, вам следует обратиться с этим в полицию, а не в академию.
— Но, профессор, — взмолилась Ханна. — Мы специально приехали за вами в Петербург. Это вопрос жизни и смерти…
— Тем более, — отрезал Школьник. — Тем более — в полицию. Жизнь и смерть — это их специализация. Знаете, все это более чем странно. Вы же талантливый археолог! Ну зачем вам влезать в какие-то темные делишки, да еще и впутывать в них меня? Нет-нет, увольте.
Кусая губы, чтобы не расплакаться, Ханна положила трубку. Это была серьезная неудача, если не катастрофа.
— Не переживай, — попробовал успокоить ее Сева. — На Школьнике свет клином не сошелся. Обратимся к другим.
— Как ты не понимаешь! — всплеснула руками Ханна. — Он наверняка предпредит этих «других»! Ты, видимо, представляешь себе эту конференцию наподобие трехтысячного конгресса, какие устраиваются твоими компьютерными фирмами. Но здесь не то, Севочка. Кумранистов всего три-четыре десятка на весь мир! Все всех знают лично… теперь нас не примет никто! Никто! Ну какая я дура, все испортила! Нужно было послушать тебя и просто поехать туда напрямую!
Да, — подумал Сева. — Тут уже действительно дорог ценный совет, как говорят попавшие в матовую сеть шахматисты. Но к кому он мог обратиться здесь, в Питере, где не осталось ни друзей, ни знакомых? Конечно, можно подождать, пока проснется похмельный Сережка. Но навряд ли у Сережки есть связи в академическом мире… он, как выяснилось, все больше по мыльным делам… Позвонить тетке — может, у нее кто найдется? Кем она до пенсии работала, дай Бог памяти? Где-то в Публичке… Звонить? Не звонить? Если звонить, то придется ехать навещать, иначе неудобно…
