– У вас есть загородный дом? – спросил он. Она вспомнила свою улицу с грязным тротуаром в базарный день.
– Нет.
– У меня малюсенький садик, – сказал он. – Обнесенный оградой маленький участок у моего шале. – Он добавил с некоторой резкостью, наивность Иоланды раздражала его: – На высоте в восемьсот метров салаты встречаются редко.
– У вас есть все, – сказала она. – Вы должны быть благодарны жизни.
Официант принес следующее блюдо.
– Осторожно, это горячо…
– Я имею не все, – сказал Вернер. – Невозможно преуспеть одновременно в личной жизни и профессиональной. Что-то не получается.
Он выпил немного вина.
– Я не интеллектуалка, не сложная женщина. Я никогда не училась, у меня нет образования. Почему бы меня не забыть?
– Не знаю. Может быть, потому, что ненавижу неудачи.
– И это все?
Он находил, что она молода. Он положил свою руку на руку Иоланды.
– Чего вы ждете от жизни, Иоланда?
– Что я жду?
– Скажите…
– Счастья, – произнесла она. – Счастья… Если еще осталось время, чтобы его найти.
Он воскликнул:
– Счастья? Если бы это было так просто! Какого рода счастье?
– Чтобы меня любили.
Ей было трудно скрыть волнение, которое ее охватило.
– И чтобы я любила, – продолжала она. – Моя дочь находит меня абсурдной. Старомодной. Надоедливой.
Она раскрывалась, она доверялась ему.
– У вас не совсем сложилась жизнь, – сказал он. – Из-за того, что вы стремились доставить удовольствие другим.
– Возможно.
Ей было плохо, ей хотелось быть в другом месте. Винсент собирался ей позвонить, он был горячим. Вулкан нежности. Она даже не помнила его лица. Ей хотелось его снова увидеть.
Доктор Вернер попросил счет. Затем он сказал:
– Может быть, вы хотите десерта?
– О нет… Ни десерта, ни собаки, ни кошки.
– Я не вижу связи.
– В моем возрасте… Несомненно, вы никогда мне этого не простите.
Она умолкла. Он настаивал.
– Объяснитесь же…
– Одинокая женщина не должна есть крем, ни прогуливать собаку, ни ждать возвращения гулящей кошки. – Она добавила: – Вы изменились с того времени, когда были в Ивисе. Вы стали более спокойным, более внимательным к другим.
– Вы сейчас говорите гадости.
– Почему?
– Вы ко мне относитесь как к старику, потому что я не сделал никакой попытки, чтобы уложить вас в свою постель…
– Вы стали более смирным.
Он заплатил. Они покинули ресторан. Пошли по узкой улице, заполненной эхом. Смех и слова отражались от стен. Он взял ее под руку.
– У меня большая квартира, Иоланда. Три спальни. Вместо того чтобы тратить деньги в гостинице, вы могли бы поселиться на несколько дней у меня?
– Вы меня приглашаете?
– Да.
Она размышляла. Если она примет приглашение Жака Вернера, то не увидит больше Винсента.
– Подождем немного.
– Подождать чего?
Она попыталась оправдаться.
– Вы скоро уезжаете в отпуск.
– Вы могли бы остаться в квартире.
– Одна? – воскликнула она. – О нет, спасибо…
– Вы не любите быть одна?
– Вы знаете кого-нибудь, кто любит быть один?
– Да, это я. Мне нравится.
– Вам повезло, – сказала Иоланда. – Никому не удается причинить вам страдания.
– Это, по-видимому, правда, – сказал он, такая оценка его неуязвимости ему нравилась.
Пребывая в хорошем настроении, он опрометчиво предложил:
– А если бы нам поехать вместе?
– Вы и я?
– Да, мы.
– Куда?
– В Италию.
– У меня нет больше желания ехать в Италию, – сказала она. – Мне бы хотелось познакомиться с Берном… а также со Швейцарией.
– Ваши соотечественники в большинстве своем ничего не знают о нас. Ничего, кроме банальностей. Шоколад, банки, кукушки. Противно.
– Не стоит сердиться на меня… Я говорю, что хотела бы познакомиться с вашей страной, а вас это раздражает… Что касается банков, у меня никогда не было денег. У меня даже нет чековой книжки.
– Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.
– Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.
Он рассуждал вслух.
– Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?
– Буду общаться с медведями…
– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.
«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»
Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.
– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.
– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.
– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.
– Вы оптимистка, вы? Браво.
Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.
Поднялись на третий этаж.
– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…
В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.
В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.
– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.
Он потащил Иоланду к окну.
– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.
Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.
– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.
– Вы завтракаете дома? – спросила она.
– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.