не совсем ку-ку. Или в периоде ремиссии. Там же люди на разных стадиях деменции. Она уверена, что сделала благое дело. И что подумает человек даже без старческого слабоумия при виде кого-то, спускающегося мимо его окна на веревке? Ночью?
Мы с Костей печально усмехнулись. Хотя не каждый человек побежит за ножом или ножницами. Но такие случаи известны и, к сожалению, происходят в разных городах. Например, в Перми наркоман перерезал трос промышленному альпинисту, потому что думал, что за ним следят спецслужбы. Чаще всего это делают бабушки и дедушки, причем не только впавшие в старческий маразм. Они искренне считают, что спасают соседей от воров. Некоторые решают, что за ними пришли из КГБ, но теперь граждан не в черный воронок сажают, а на веревке тащат, или инопланетяне прилетели, в свою галактику хотят забрать или что-то в этом роде. Поэтому, если на фасаде жилого дома работают несколько промышленных альпинистов, обычно выставляют наблюдающего. Да и если один (хотя они сами предпочитают работать в паре), то он тоже просит или представителя управляющей компании (если пригласила она), или кого-то из жильцов квартиры, в которой, например, он устанавливает кондиционер, спуститься вниз и смотреть, не появится ли из какого-то окна рука с ножом.
Следователь пояснил, что, согласно инструкциям, промышленные альпинисты должны использовать три веревки, и используют. Никому не хочется работать без страховки. Хотя теоретически жильцы могут перерезать их все. Но по крайней мере, с тремя больше шансов успеть спуститься – если почувствуешь, как веревку дергают, если увидишь, как одна ослабла или упала.
В данном случае было две, никакой наблюдатель не стоял внизу, а если бы и стоял, ничего не увидел бы – сейчас не белые питерские ночи. И парень мог быть не промышленным альпинистом, а просто альпинистом. Хотя и в горах явно используют дополнительную страховку.
– Будем выяснять, кто это, у промышленных альпинистов, потом у спортсменов, – сказал следователь. – Но, к сожалению, у него самого уже не спросишь, зачем он к вам лез.
– Может, за кладом? – высказала предположение я.
В СМИ о кладе не сообщалось до сих пор, хотя бы потому, что было неизвестно, из чего он состоял. Сообщалось про взрыв, погибших и раненых. Упор, конечно, делался на Костю – как он «прозрел» в суде, как мы снова поженились, как он потерял мать. Если Лилька знала про клад, то про него мог знать и кто-то еще. Ведь в квартире за время существования дома проживало много Свиридовых. У всех или большинства родились дети. Легенда (или точная информация) вполне могла передаваться из поколения в поколение в разных ветвях семьи. Лилька про клад могла узнать только от своих предков. Ну а разбившийся альпинист от своих. А тут, узнав, что Костя вынужденно съехал из квартиры (это сообщалось в СМИ), следственные действия закончились, квартира стоит закрытая, он решил попытать счастья. Попасть в подъезд и в квартиру через дверь не мог или не желал рисковать и привлекать внимание, посчитал, что через окно, спустившись к нему с крыши, безопаснее, проще, реальнее. На новой двери должны быть надежные замки, а на окнах замков нет. Можно выдавить стекло или раскрыть окно с помощью инструментов.
Я как раз спросила про инструменты.
– Набор взломщика, но я видел гораздо более «богатые», – усмехнулся следователь.
– Стену он им пробить не мог?
Следователь покачал головой. Может, просто хотел осмотреться? Потом открыть дверь изнутри, возможно, пригласить сообщников.
Я спросила, не связывалась ли следственная группа с потомками Свиридовых в США. Следователь ответил, что они отправили запрос американским коллегам. К счастью, современные средства связи позволяют не выезжать в другие города и страны лично для бесед со свидетелями или людьми, обладающими какой-то информацией, и не приглашать их туда, где совершено преступление. Это сложно, в особенности в наши дни. Но вся следственная группа очень надеялась получить хоть какую-то информацию от ныне живущих Свиридовых.
– Они имеют шансы на клад, если удастся его найти? – уточнила я, хотя помнила, что нам говорили про клад Нарышкиных – они утратили свое право на владение им с момента экспроприации особняка, который «со всеми принадлежностями» перешел во всенародное достояние.
– Нет. Но клад можно как-то использовать. В русофобской Америке для рекламы себя, любимых, он подойдет прекрасно. Наши предки сбегали от большевиков, которые экспроприировали столько всего у такого количества достойных людей, а теперь и новые власти России идут по тому же пути. Масса американских и европейских СМИ ухватится за эту версию. Родственники заработают денег, кто-то из них напишет книгу, Голливуд снимет фильм, а то и несколько. Может, и хорошо, что клада нет.
Следователь вздохнул.
– Свиридов‐Броше! – вдруг воскликнул Костя.
Следователь, я и другие люди, находившиеся поблизости, повернулись к нему.
– Это кто такой? – спросил следователь.
– Промоутер из Франции. Потомок белых эмигрантов. По крайней мере, он так представлялся. Он организует выступления балетных трупп и вроде оперных певцов – возит наших во Францию и другие страны Европы. По крайней мере, раньше возил. И рядом с нами он болтался… Как приезжал в Питер, так рядом с нами появлялся. На концерты ходил, за кулисами крутился. Говорил, что является поклонником питерского рока, но нас во Францию не повезет. Там другая аудитория. Да мы и не собирались. А если он Свиридов…
– У вас есть его координаты? – тут же оживился следователь.
– У Моисеича точно есть. Они что-то совместно организовывали.
– Как его зовут?
– Алекс. Вообще Александр.
– Лет сколько?
– Понятия не имею. Пятьдесят. Шестьдесят. У Моисеича спросите.
– Вы его узнаете, если увидите?
– Конечно. Все наши узнают.
– Но в последнее время вы его не видели?
Костя покачал головой.
– В вашей квартире он бывал?
– Да, – кивнул Костя. – И даже ночевал несколько раз. Но я не видел, чтобы он бегал по ней с рулеткой или портновским метром, – добавил он, усмехаясь. – В Питере он обычно жил у какой-то балерины. Говорил, что терпеть не может гостиницы. Ну а у женщины… – Костя усмехнулся. – Тоже спросите у Моисеича.
– Он расспрашивал вас о квартире, о чем-то, что вызвало у вас подозрения?
Костя ответил, что подозрений у него ничего не вызывало. Я про себя усмехнулась.
– О чем вы обычно говорили? – продолжал задавать вопросы следователь.
– О роке, стихах, музыке. Он знает массу стихов на русском. По-моему, всего «Евгения Онегина». Я помню, как мы все вместе поехали в Приютино. Мы от этого Алекса узнали, что там жила женщина, которой посвящено стихотворение «Я вас любил», что они там все собирались – в смысле творческая интеллигенция, как сказали бы сейчас,
