Эдам не ответил. Они прошли к входной двери, которая так и осталась открытой. Именно тогда в первый раз он услышал плач ребенка. Жалобный, противоестественный для этого дома в той же степени, что и рев льва. Или нет…
— Боже, — произнес Эдам.
— Как я понимаю, Зоси привезла сюда своего ребенка.
— Ты говоришь об этом с таким ледяным спокойствием, — сказал Эдам. — Именно так и написали бы в романе — «ледяным».
— В плохом романе. — Плач прекратился. — Наступит время, и кое у кого будут собственные дети, и он будет обязан мириться с такими вещами, но для меня это перебор. Как бы то ни было, это твой дом.
Сразу Эдам ничего не сказал, а потом проговорил:
— Я хотел объяснить все позже. Вернее, не хотел, а мне пришлось бы.
Жестким и надменным, вот каким был тогда Руфус.
— Меня это не касается.
— Кстати, как ты узнал, что у Зоси был ребенок?
— А ты как думаешь? — ответил Руфус. — Это моя работа — знать такие вещи, во всяком случае, скоро будет.
Кажется, Руфус увидел ребенка ближе к вечеру. Эдам, нервный и дерганый, рассказывал о своих попытках продать ложки, когда на террасу вышла Зоси со свертком на руках. Она жила в Отсемонде уже почти два месяца, а ребенок у нее родился примерно за месяц до ее появления там. Вот так он рассуждал в тот день. В складках красной шали Вивьен лицо ребенка разглядеть было трудно, но Руфус увидел достаточно, чтобы понять — это младенец, очень маленький, месяцев трех от роду. Вслед за Зоси из дома вышла Вивьен с бутылочкой и полотенцами, расшитыми монограммами Лилиан Верн-Смит, в руке. За ней вышел Шива, и вид у него был таинственный. М-да, целая процессия.
Естественно, все они (кроме Эдама) думали, что ребенок Зоси. А что еще они могли думать? И что за амнезия и даже афазия овладела Эдамом, если он не подумал, что означает поддержка Вивьен, ни о чем не подозревавшей? Хотя какая разница, ведь похищенный ребенок — это похищенный ребенок.
* * *
Пока Эдам считал, что покончил с полицией. Или что полиция покончила с ним. Он ответил на их вопросы и написал заявление. Конечно, он допускал, что стражи порядка могут снова прийти в дом, на этот раз чтобы арестовать его. Эта мысль была с ним постоянно, она преследовала его, однако Эдам никогда не предполагал, что они могут просто позвонить.
Он был дома, и вечерняя газета, которую он купил, но не прочитал, лежала на подлокотнике кресла рядом с ним. Эдам не находил в себе сил развернуть ее и поискать маленькую заметку с новостями, в которой простым шрифтом, возможно, будет написано, что кости взрослого человека, найденные в могиле, опознаны. Чутье, или fingerspitzengefьhl,[84] подсказывало ему, что новость в газете есть, и пока он не узнает наверняка, что ее там нет, и что предстоит ждать еще двенадцать часов или даже сутки, можно чувствовать себя свободным. В общем, Эдам не мог заставить себя заглянуть в газету. Вот-вот должны были прийти тесть с тещей, он помнил, по какому поводу Энн пригласила их, но все его существо противилось необходимости что-то скрывать, находиться среди людей, от которых надо еще что-то скрывать, нести тяжелый груз и при этом сохранять обыденное выражение лица.
Когда зазвонил телефон, Эдам был один в комнате, Энн готовила Эбигаль ко сну и еще не принесла ее к папе. Эдам подумал, что звонит Руфус, он не сомневался в этом. Руфус звонит, чтобы сказать, что был в полиции и подтвердил рассказ о путешествии в Грецию, что они, судя по всему, полностью удовлетворены и даже сказали, что вряд ли когда-либо свяжутся с ним…
Он взял трубку. Это был полицейский по имени Уиндер. Эдам похолодел, горло сдавил спазм.
— Мистер Верн-Смит, всего несколько вопросов, я надолго вас не задержу.
Голос Эдама прозвучал так, будто у него тяжелая простуда.
— Все в порядке, — проговорил он, одновременно думая, какой же это дурацкий и бессмысленный ответ.
— Очень важно, чтобы вы вспомнили. Прошло много времени.
— О чем? — спросил Эдам.
— Когда вы летом 1976-го жили в Уайвис-холле…
— Я уже говорил вам, что не жил там, — сказал Эдам. — Я был там один раз. И провел там неделю.
— Ну, жил, был — все это просто манера речи. Я хотел спросить у вас следующее: вы можете вспомнить, приходили ли к вам люди из фирмы по уничтожению сельскохозяйственных вредителей под названием «Вермстрой»?
Вот и все. Человек-коипу все вспомнил. Вспомнил Эдама, как он открыл ему заднюю дверь, Руфуса на террасе, Мери Гейдж, бегущую за его машиной и выкрикивающую угрозы.
Но Эдам ответил:
— Нет, не помню.
Затаив дыхание, он ждал, что Уиндер сейчас скажет, будто у них теперь есть доказательство тому, что Эдам жил там не один, что там с ним был еще один молодой человек и девушка, хотя их он заверял, что никакой девушки не было. Что ему остается, кроме как отрицать это? Он и будет отрицать, никогда не признается.
Уиндер же не отставал, хотя двинулся не в том направлении, что предполагал Эдам.
— Крупный, темноволосый мужчина с усами? Не вспомнили? Как мы понимаем, он периодически уничтожал вредителей у вашего… дедушки, да? Дяди?
— Двоюродного деда.
— Ах, да. У вашего двоюродного деда. Крыс и кротов, как я думаю. А еще этих странных зверьков — как же они называются?
Эдам понял, что Уиндер хочет, чтобы он подсказал, но не собирался попадаться на такую уловку.
— Не берите в голову. Это неважно. В общем, мистер Верн-Смит, не можете нам помочь, так не можете. Вас наверняка обрадует то, что наше расследование почти закончено. Простите, что побеспокоил вас. До свидания.
Эдам опустился в кресло, не выпустив трубки из руки и слушая частые гудки. Через пару секунд он все же положил ее на рычаг. Наверное, они думают, что та девушка, которую видел человек-коипу, была Вивьен. Он представил, как человек-коипу добровольно приходит к ним и выкладывает информацию.
«Он спросил у меня, а не акро-… — не помню, как дальше, — ли это, а я сказал, что это крыса. Там еще был парень, он спал на террасе, и девушка, которая бежала за моей машиной. Конец июня, июль, примерно в это время…»
Наверное, он приезжал и в другие дни, позже. Кто знает? А еще был счет от фирмы с адресом в Ипсвиче. Он ходил в лес и наверняка видел кладбище, так что может дать показание, что в то время дерн был целым и невредимым. Возможно и то, что он вернулся в сентябре и увидел свежую могилу, участок поврежденного дерна. Флиттермус, оттермус, миопотамус… Каким же юным я был, подумал Эдам, каким беспечным, каким легкомысленным, придумывая эти стишки. А сейчас я такой же?
Эдам понимал, что надо позвонить Руфусу и рассказать о разговоре, но у него не хватало воли и решимости сделать это. Для него звонок Уиндера стал шоком, он высосал из него силы. Шок был почти таким же, как в аэропорту, когда его приехал встречать отец, или как в тот вечер, когда они с Зоси возвращались в Суффолк из Хайгейта.
Эдам позволил воспоминаниям подняться на поверхность сознания. Первыми в память вплыли жара, стоявшая в тот вечер, густой воздух, которым было невозможно дышать, его потные руки, скользившие по рулю, испарина, блестевшая на лбу и верхней губе Зоси, пот, стекавший у него по спине и намочивший обивку сиденья. Он как бы заново переживал то, что было тогда, вспоминая, и при этом мысленно отодвигал момент, когда спокойствие бесповоротно разрушил тот шокирующий звук.
Эдам едва не врезался в машину впереди. Крик прозвучал внезапно, без предваряющих бормотаний или шепота. Он как раз начал переключать передачу с нейтральной на пониженную. От неожиданности его рука дернула ручку, а нога надавила на педаль газа. Им повезло, что желтый на светофоре предварял красный свет, и водитель машины впереди поспешил проскочить перекресток.
«Юхалазавр» рванул вперед. Эдам ударил по тормозам, Зоси вылетела с сиденья и едва при этом не ударилась лбом о ветровое стекло.
— Господи, боже мой, — произнес Эдам.
— Пожалуйста, не сердись. Не надо сердиться.
Он посмотрел назад и увидел люльку и крохотную поднятую ручку. Эдам как сейчас видит эту ручку. С растопыренными, как лучи у морской звезды, пальчиками. В тот момент он еще не понял всей правды, не понял, что она натворила. Как и остальные потом, в тот момент он решил, что это родной ребенок Зоси. Только его заблуждение было кратким. Однако в течение некоторого времени, съехав к тротуару, Эдам думал, что за те сорок минут его отсутствия Зоси каким-то образом ухитрилась вернуть себе своего ребенка.
Она устремила на него испуганный взгляд, тот самый мышиный взгляд, мечущийся то к нему, то от него. Ее округлившиеся глаза блестели, в них было отчаяние, собранные в трубочку губы еще больше усилили сходство с мышью. Зоси выскочила из машины с таким видом, будто собиралась бежать прочь, кричать и звать на помощь. Но вместо этого она лишь открыла заднюю дверь и вытащила люльку. А потом достала оттуда ребенка. Он был крохотным, слишком маленьким, чтобы так громко кричать.
