Ганнибал
Ганнибала с полным основанием можно назвать порождением своей эпохи. Он был поистине дитя армии, уехал из Северной Африки в возрасте девяти лет и все годы, когда формируется личность, провел в военных походах по Испании. Римский историк Ливий так описывал бойцовский нрав молодого полководца:
«Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим столь разнородным обязанностям — повелению и повиновению… Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, — покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения»{783}.{784}
Назначение Ганнибала подтвердило то, что властвование в Испании стало семейной прерогативой Баркидов. В своем повествовании Ливий отмечает недовольство этим обстоятельством со стороны некоторых представителей карфагенской элиты. Историк приводит диатрибу, якобы произнесенную в Совете старейшин Ганноном, давним недругом Гамилькара. Эти слова скорее всего принадлежат самому Ливию, однако они, похоже, верно отражали настроения карфагенской верхушки:
«Или, быть может, мы боимся, как бы сын Гамилькара не познакомился слишком поздно с соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства? Боимся, как бы мы не сделались слишком поздно рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю?»{785}.[268]
Баркидские монеты этого периода свидетельствуют о том, что Ганнибал всячески рекламировал свое родство с Гамилькаром. Портрет, по всей видимости, Геракла — Мелькарта, изображенный на серии серебряных монет, дополнен деталями, ассоциирующимися с греческим Гераклом, — палицей и лавровым венком[269]. Мы видим чисто выбритого молодого мужчину, а на обратной стороне — африканского слона. Примерно в это же время была выпущена серебряная монета в два шекеля с аналогичным изображением мужчины с палицей и лавровым венком. Хотя у этого Мелькарта и имеются сходные черты, мужчина изображен с бородой, и он намного старше. На реверсе тоже начертан африканский слон, но с погонщиком на спине. Эти монеты вроде бы продолжают прежние выпуски денег с символами Мелькарта, однако они явно рассчитаны на то, чтобы ассоциировать Баркидов с божеством[270]. Военный слон всегда служил эмблемой рода Баркидов в данный период.
Эллинские цари и вожди с давних времен старались стереть в портретных изображениях различие между человеческим божком и божественным образом. Зачастую очень трудно понять, человек или бог изображен на монетных портретах Александра Великого и его преемников, претендовавших на божественную протекцию и благосклонность, и это впечатление, похоже, создавалось преднамеренно. Баркиды же придавали еще и особое значение подчеркиванию легитимности властвования Ганнибала как сына Гамилькара Барки. Легитимность его владычества в Испании в дальнейшем была подтверждена женитьбой на иберийской женщине из Кастулона, «могущественного и славного города», тесно связанного с Баркидами{786}.
Первые два года владычества Ганнибал занимался тем, что выкорчевывал оппозицию и расширял владения на северо-западе Испании. Вскоре он продемонстрировал и свои полководческие таланты. Ему удалось не только взять приступом несколько важных кельтиберийских бастионов, но и одержать победу в сражении с очень грозным противником[271]. Весной 220 года, столкнувшись с ним, он сымитировал отступление, перебравшись через реку Тага[272] и расположившись лагерем на левом берегу. Между берегом и траншеями оставалось достаточно пространства для того, чтобы заманить противника в ловушку. Когда армия противника начала форсировать реку, на нее обрушилась конница Баркидов. Тех, кто смог ее преодолеть, раздавили сорок слонов Ганнибала. После этого армия Ганнибала перешла на другой берег и нанесла coup de grace. Победа была столь назидательной, что теперь вряд ли кто осмелился бы бросить вызов молодому полководцу{787}.
Сагунт
Ганнибал уже владел значительной частью территории к северу от реки Ибер, за исключением города Сагунт, который несколько лет назад, протестуя против продвижения Баркидов на север, вступил в альянс с Римом. Сагунтяне предоставляли римлянам важную информацию об активности Баркидов в Испании, и взаимоотношения между ними, очевидно, были достаточно близкими для того, чтобы пригласить римских посланников и попросить их урегулировать конфликт между сторонниками Рима и приверженцами Баркидов. Неудивительно, что римляне поддержали своих сторонников, а несколько баркидских приверженцев были казнены. Баркидам дали понять: любое нападение на Сагунт в Риме расценят как провокацию{788}.
Тем не менее на протяжении нескольких месяцев в 220 году Ганнибал продолжал наращивать силы вокруг города. Сагунтяне забросали Рим настойчивыми мольбами об оказании помощи. Римский сенат после некоторых колебаний все-таки отправил посланников к баркидскому полководцу. Как и прежде, Совет старейшин в Карфагене был проигнорирован, и посольство выехало в Испанию.
Встреча состоялась во дворце Нового Карфагена и значительно отличалась от переговоров, проходивших шесть лет назад, когда римляне, по словам Полибия, «льстили и увещевали» Баркидов. Молодого полководца строго предупредили не делать ничего во вред римскому союзнику Сагунту, поскольку его граждане находятся под дружеским покровительством римлян, которые не могут поступиться принципами долга и верности (fides). Возможно, именно лицемерная ссылка на fides и разозлила Ганнибала. Молодой полководец напомнил, что Рим не постеснялся вмешаться во внутренние неурядицы Сагунта и даже допустил изгнание и казнь представителей элиты, настроенных дружественно по отношению к карфагенянам. Затем он устроил взбучку римлянам, сказав им, что карфагеняне, следуя древним традициям, никогда не оставляют в беде жертв несправедливости{789}. Ганнибал даже не стал касаться другого римского требования — не нарушать обещания Гасдрубала не переходить реку Ибер — и распрощался с римскими посланниками, отплывшими с протестами в Карфаген{790}.[273]
Довольно надменное обращение Ганнибала с римскими послами свидетельствует о его возросшей уверенности в надежности положения Баркидов в Испании. Ресурсы, которыми он располагал, значительно превышали возможности его предшественников. Ганнибал владел почти половиной территории Иберийского полуострова, то есть земельным пространством около 230 000 квадратных километров. В наследство ему досталась превосходная армия, имевшая за плечами шестнадцать лет сражений с упорным и свирепым врагом и насчитывавшая ни много ни мало, а 60 000 пехотинцев, 8000 всадников и 200 слонов. Военное могущество дополнялось союзническими договорами с вождями кельтиберийских племен. Крупномасштабные горные разработки гарантировали возмещение военных расходов. Один римский писатель подсчитал, что только на руднике в Бебело, где шахты протянулись в глубь горы на расстояние более полутора римских миль (2,2 километра), добывалось для Ганнибала ежедневно 135 килограммов серебра. Тяжеловесность и чистота серебряных монет, чеканившихся в этот период, служат убедительным доказательством экономического процветания{791}.
Возможно, с учетом этих обстоятельств Ганнибал и решил проявить строптивость и напасть на Сагунт. Город оказал яростное сопротивление, и осада затянулась. Жители с успехом использовали falarica — фаларику, удлиненное метательное копье с метровым шипом, обвязанным паклей, пропитанной воспламеняющейся смолой и серой. Копья поджигались и обрушивались на головы наступавших пунийцев. Сам Ганнибал был ранен копьем в бедро, когда подошел слишком близко к городским стенам. Римляне предприняли еще одну попытку переговорить с Ганнибалом, их послы даже направились к лагерю карфагенян, но он отказался встречаться с ними, сославшись на то, что не может гарантировать им безопасность и, кроме того, слишком занят осадой{792}.[274]
