Другим потенциальным союзником была Македония, соседствовавшая с римлянами на востоке. Ее царем был Филипп V, еще очень молодой человек, взошедший на трон в 221 году. Он быстро доказал, что обладает всеми качествами, необходимыми для управления буйным и строптивым народом. Способный политик и военный стратег, Филипп втянулся в войну с этолийцами в Центральной Греции. Серия побед принесла ему известность в Греции и лестное прозвище «любимчик эллинов». Однако Филипп хотел обеспечить себя постоянным и надежным выходом в Адриатическое море. Эти его устремления заинтересовали и Рим, и Ганнибала. В то же самое время, когда Ганнибал осадил Сагунт, римляне предприняли первую попытку вторгнуться в земли, традиционно' находившиеся в сфере влияния Македонии. Римляне и прежде пытались утвердиться в Иллирии (современные Словения и Хорватия), поддерживая там местного вождя Деметрия Фалерского[285]. В 219 году римляне рассорились со своим союзником, когда он стал пиратствовать у берегов Далмации и угрожать римскому судоходству. Рим послал флотилию в Иллирию, и Деметрий бежал к своему другому покровителю — Филиппу Македонскому{827}.
Таким образом, когда Ганнибал готовился отправиться в великий поход, надежных союзников у Рима было совсем немного. Но карфагенский полководец тоже нуждался в поддержке пунического мира, который значительно сократился. Пунические общины в Сицилии и Сардинии надо было как-то подвигнуть на то, чтобы они восстали против новых, римских властителей, несмотря на неизбежные печальные последствия возможного поражения. Успешность военной кампании в немалой мере зависела и от благосклонности Совета старейшин. Из Карфагена Ганнибал рассчитывал получать не только деньги и войска, но и официальное одобрение своих действий. Он хотел выступать в роли полномочного представителя карфагенского государства, а не обыкновенного авантюриста. О том, что Совет старейшин не остался в стороне, свидетельствует хотя бы такой факт: в армии Ганнибала присутствовали его агенты. Эти советники — synedroi на греческом языке — сопровождали войска Ганнибала в Испании и Италии, и они вместе с Ганнибалом подписывали в 215 году договор с Филиппом{828}.
Одной воинской доблести и тактической смекалки было недостаточно для того, чтобы обеспечить успех военной кампании и привлечь сторонников. Термин «пропаганда», понимаемый как деятельность по формированию и распространению желаемых воззрений и суждений, обычно не применяется в контексте Древнего мира: для такого рода активности просто-напросто не имелось средств коммуникации{829}. И все же в ретроспективе можно говорить о том, что в годы Второй Пунической войны велась целенаправленная обработка общественного мнения[286]. О личности Ганнибала распространялись благосклонные истории, сочинявшиеся людьми, разделявшими его устремления или по крайней мере видевшими в нем серьезного оппонента возраставшему могуществу Рима. Хотя тогда и не было «министерства информации», надзиравшего за литературными и художественными творениями, описаниям Ганнибала и его войны с Римом, исполненным сторонниками полководца, присуще единообразие.
Этот компонент военного противоборства впервые ввел в употребление Александр Великий, которого в походах сопровождали специальные советники, сочинители и интеллектуалы. Хотя часть повествований о военных кампаниях Александра написана после его смерти, известны сочинения, распространявшиеся и во время военных действий. Они прежде всего прославляли божественное благоволение к нему героических предков Геракла и Ахиллеса, чтобы воодушевлять друзей, завлекать потенциальных союзников и деморализовать врага{830}.
Для Ганнибала особенно важно было заручиться поддержкой греческих городов Великой Греции. После длительного и изнурительного перехода в Италию и неизбежных битв с римлянами ему потребовались бы надежные базы на полуострове, пополнение войск и припасов. Не случайно поэтому среди узкой группы доверенных лиц оказались Сосил из Спарты, его бывший учитель, и сицилийский грек Силен из Кале-акта, «жившие с ним столько времени, сколько позволила судьба»{831}.[287] Полибий, обычно пренебрежительно относившийся к летописцам Ганнибала, похоже, все-таки уважал Силена, чей труд, видимо, использовал в описании кампаний полководца в Испании{832}. Надо сказать, не только он, но и другие римские авторы прибегали к трудам Силена. Даже знаменитый римский писатель и политик Марк Туллий Цицерон полагался на Силена как на «абсолютно надежный источник информации о жизни и свершениях Ганнибала»{833}.
Сотрудничество этих двух греков с Ганнибалом представляется вполне естественным: между карфагенянами и греками сложились давние и близкие отношения, особенно в Сицилии. С конца IV века в армиях Карфагена постоянно сражался значительный контингент греческих наемников{834}. Карфагенская элита воспитывалась на греческой литературе, а Ганнибал владел греческим языком до такой степени, что писал на нем книги{835}.[288] Поздние историки отмечали знание Ганнибалом греческого языка как одно из его несомненных достоинств. Согласно Кассию Диону, «ему все легко давалось… потому что благодаря природным; способностям он обладал глубокими пуническими познаниями, присущими его стране, и кроме того, в равной мере был сведущ в греческих реалиях, литературе и искусстве»{836} …
Из сочинений Сосила практически ничего не сохранилось, помимо описания поражения, нанесенного карфагенскому флоту в каком-то морском сражении массилиянами и их римскими союзниками{837}.[289] Но даже в этом небольшом фрагменте обнаруживаются антиримские настроения автора, поскольку, по его версии, победу одержали массилияне. Возможно, приписывая успех тактической гениальности массилийских моряков, Сосил хотел оградить карфагенян от критики{838}.[290] Отсюда и уничижительная оценка Полибия, назвавшего изложение Сосила «болтовней брадобрея или простолюдина». По-видимому, именно Сосил и Херей вызвали негодование Полибия, написав о том, что римский сенат после падения Сагунта долго совещался, не мог определиться с дальнейшими действиями и даже позволил отцам приходить на совещания с юными сыновьями, которым, правда, запрещалось рассказывать кому-либо о своих впечатлениях{839}. В этом эпизоде, поведанном Полибием, Ганнибал явно представлен Сосилом в выгодном свете, так как он привел римских сенаторов в замешательство и некоторые из них сомневаются по поводу правоты позиции Рима в отношении Сагунта.
Нам больше известно о Силене. Он был представителем давней греко-сицилийской литературной традиции, уходящей своими корнями к сиракузским историкам IV века. Помимо сочинения о Ганнибале, Силен написал четырехтомное исследование о своем родном острове, перемежая топографические и энциклопедические познания{840}.[291] В повествовании о великом походе Ганнибала в Италию и сражениях Силен, похоже, прибег к такому же стилю: краткие описания местностей перемешаны с рассказами о событиях. Подобно Тимею, он уделяет значительное внимание героической фигуре Геракла, что, очевидно, отражало желание автора ассоциировать Ганнибала с богом-героем. В данном случае напрашивается прямая аналогия с молосским царем Пирром: по своему характеру походы Ганнибала аналогичны итальянским и сицилийским кампаниям владыки Эпира. Пирр, как и Ганнибал, тоже написал несколько сочинений, и его тоже сопровождали люди, фиксировавшие деяния{841}. Подобно Александру Великому и Ганнибалу, Пирр, искусно используя мифы, речи, церемонии и иконографию, успешно играл роль спасителя западных эллинов от римлян{842}. В этом идеологическом сценарии центральное место занимал образ Ахиллеса, поскольку он позволял представить конфликт как продолжение Троянской войны. В Сицилии же Пирр отождествлял себя с Гераклом для того, чтобы мобилизовать сицилийских греков на борьбу против карфагенян{843}. Таким образом, идеологическое использование образа Геракла имеет давнюю историю, но применительно к проблемам Карфагена оно, возможно, даже играло более существенную роль. Ганнибал мог воспользоваться и атрибутами Геракла-спасителя, содержащимися в греческой традиции, и его синкретическими ассоциациями с Мелькартом в соответствии с альтернативной центрально-средиземноморской традицией.
Новый Геракл
Силен изобразил Геракла — Мелькарта как спутника и гида Ганнибала и его армии в долгом странствии, которое в свое время предпринял бог-герой со стадом Гериона{844}. На сходство между описанием Силена и сочинением Тимея не мог не обратить внимания Полибий, отругавший первого за предположение, что некий бог или герой помогал Ганнибалу, а второго — за включение в повествование сновидений и суеверной чепухи{845}. Однако в действительности позиции Силена и Тимея не совпадают. Геракл у Силена, как и на монетах Ганнибала, не греческий колонизатор, а представитель в равной мере древней сицилийской традиции, синкретический образ Геракла — Мелькарта. Ассоциирование Ганнибала с божеством предназначалось для того, чтобы представить карфагенского полководца как спасителя древнего Запада, воплощавшего долгую историю культурного сосуществования и взаимодействия греков, пунийцев и местного населения. Над этим привычным вековым человеческим общежитием теперь нависла серьезная угроза, которую создавал чужак — Рим. Силен перевернул старый тезис Тимея, использовавшего странствия Геракла по Западу для формирования греко-римского культурного и этнического альянса против Карфагена. Он представил Ганнибала поборником единства центрально-средиземноморского мира, существовавшего до Рима и об исчезновении которого можно лишь сожалеть.
