Близится война
Зная, что римское посольство вновь отплывет в Карфаген, Ганнибал отправил туда же своих гонцов с письмом к лидерам партии Баркидов, инструктируя их, чтобы они воспрепятствовали оппонентам в Совете старейшин пойти на уступки римлянам{793}. Действия Ганнибала наводят на мысль о том, что, несмотря на влиятельность баркидской фракции в Карфагене, он опасался, что на некоторых членов Совета старейшин могут подействовать аргументы римских послов{794}. Один внешний вид низкокачественных монет, все еще чеканившихся в североафриканской метрополии (в сравнении с изумительными серебряными испанскими сериями), лучше всего доказывал, что экономическое чудо, свершенное Баркидами, не затронуло Карфаген{795}.
С другой стороны, начала приносить дивиденды и альтернативная политика развития африканских территорий Карфагена — земледельческая стратегия Ганнона и его сторонников. Археологические исследования на материковых африканских землях Карфагена подтвердили увеличение и занятости в сельском хозяйстве, и объемов производства, а также возрастание экспорта сельскохозяйственной продукции в западную часть Сицилии{796}. Процветала тирренская торговля, в Карфагене найдены значительные количества черной керамики из Кампании, относящейся к этому периоду и использовавшейся главным образом в качестве посуды{797}.[275] Безусловно, самые проницательные римские сенаторы не могли не заметить напряженность в отношениях между Баркидами и некоторыми членами Совета старейшин в Карфагене и пытались с выгодой для Рима воспользоваться этими разногласиями[276]. Возможно, Ганнибал задумывался над тем, чтобы вернуть Баркидскую Испанию под власть Карфагена и тем самым обезопасить себя от угрозы стать отвергнутым ренегатом. Однако он скорее всего полагался на дипломатию, которая, как прежде отцу и зятю, могла обеспечить и ему официальное признание карфагенского государства{798}.
В Карфагене римские послы нашли нужного им человека, способного серьезно отнестись к их жалобам и претензиям. Им, естественно, оказался закоренелый противник Баркидов Ганнон, выступивший в Совете старейшин с гневной обличительной речью против Ганнибала. В этом монологе, приведенном Ливием, Ганнон обвиняет Ганнибала не столько в ненависти к Риму, сколько в неуемных амбициях:
«Я заранее предостерегал вас, — сказал он, — не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барки. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью и видящего только одно средство к тому — разжигать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть… К Карфагену придвигает Ганнибал теперь свои осадные навесы и башни, стены Карфагена разбивает таранами; развалины Сагунта — да будут лживы мои прорицания! — обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом»{799}.
Ганнон закончил свою речь патетическим призывом к тому, чтобы снять блокаду Сагунта, а Ганнибала передать римлянам. Его обращение не вызвало отклика, хранили молчание даже сторонники{800}. Однако это вовсе не означало единодушного одобрения самовластия Баркидов. Даже недруги Баркидов оставались все-таки политическими реалистами. Если бы Совет старейшин прогнал Ганнибала, то это решение подлежало ратификации Народным собранием, твердо поддерживавшим Баркидов.
Вообще трудно представить, как можно было уволить и взять под стражу человека, командовавшего огромной регулярной армией и контролировавшего ресурсы региона, превышавшего размерами все африканские территории Карфагена. Безусловно, эта акция ублажила бы римлян, но испанские земли, с которыми Карфаген связывал свои надежды на лучшее будущее, были бы потеряны навсегда. Местные племена присягнули на верность Баркидам, а не Карфагену. Вряд ли они покорно согласятся признать нового властителя, назначенного Советом старейшин. Осознавая свое бессилие, фракция противников Ганнибала и Баркидов предпочла промолчать[277]. Конечно, отношения Ганнибала с некоторыми представителями карфагенской элиты напоминали брак по расчету. Как верно заметил римский историк Кассий Дион: «Его посылали не домашние магистраты, и позднее он не получал от них никакой помощи. И хотя его усилия не принесли им ни славы, ни благ, они предпочли не выглядеть людьми, покинувшими его в беде, а участвовать в его предприятиях»{801}.
Что касается осады Сагунта, то расчеты Ганнибала, похоже, оправдались. Хотя позже римские историки и пытались скрыть факт замешательства, римский сенат погряз в дебатах и протянул с решением до тех пор, когда принимать его уже было поздно{802}.[278] Осада длилась восьмой месяц, а Рим так и не присылал армию. Граждане Сагунта потеряли всякую надежду на помощь и совершили массовое самоубийство, запалив весь город. Ганнибал разделил военную добычу на три части. Пленников отдали солдатам для продажи в рабство или получения выкупа за освобождение. Доходы от продажи награбленного имущества отсылались в Карфаген. Золото и серебро Ганнибал приберег на будущее{803}.
В Риме сенат разделился на два лагеря: одни требовали объявления войны Карфагену, другие — настаивали на отправке в Карфаген нового посольства. Римляне могли сформировать грозную армию и, кроме того, господствовали на море, но сенаторы знали также и то, что, бросая вызов Ганнибалу, они подвергают свой город серьезной опасности, ведь им противостоит огромная и хорошо обученная армия во главе с энергичным и талантливым командующим. Сенаторы все же решили послать в Карфаген смешанную делегацию: из «ястребов» и «голубей». Задача перед ними ставилась простая: выяснить у карфагенских советников — действовал Ганнибал по своей воле или же напал на Сагунт, получив официальное одобрение. В первом случае Ганнибала надо выдать римлянам для возмездия. Второй случай давал повод для объявления войны. Когда римские послы предстали перед Советом старейшин, они натолкнулись на редкостное единомыслие.
Карфагенские советники избрали на роль трибуна самого даровитого оратора (его имя неизвестно). На прямолинейный вопрос римлян он дал довольно лукавый ответ. Согласно Ливию, фактическую беспомощность старейшин оратор употребил в их пользу. Договор Рима с Гасдрубалом, обязывавший карфагенского полководца не переходить через Ибер, недействителен, поскольку он подписывался без консультаций с Советом[279]. Что касается вероломства, то его совершили римляне, нарушив условия договора, заключенного по итогам Первой Пунической войны, аннексией Сардинии. Далее оратор напомнил: Ганнибал не нарушал договоренностей, так как Сагунт не являлся союзником Рима, когда они подписывались. В доказательство он громко зачитал соответствующий раздел соглашения. Закончил свое выступление оратор, задав римским послам встречный вопрос: пусть они сообщат собранию карфагенских советников, каковы же истинные намерения Рима?
Однако римские послы вовсе не собирались вступать в полемику. Поднялся Фабий, их главный представитель, сдавил двумя пальцами складку тоги, подавая карфагенянам знак, что им надо принимать окончательное решение, и сказал: «Мы предлагаем вам войну или мир. Выбирайте». Карфагеняне ответили: выбор должны сделать римляне. Фабий, расправив складку тоги, заявил, что тогда будет война, и положил начало самому знаменитому военному противоборству в истории Древнего мира{804}.
Лишь немногие историки согласны с тезисом Полибия о том, что воинственность Ганнибала проистекала из желания реализовать намерения отца использовать ресурсы Испании для возобновления войны с Римом{805}. Тем не менее Баркиды действительно могли способствовать обострению отношений между Римом и Карфагеном. Совет старейшин вряд ли располагал достаточными политическими и военными возможностями для того, чтобы отвлечь Ганнибала от конфронтации с Римом. В любом случае интервенция Баркидов в Испании была вызвана экономической нуждой, необходимостью оплатить контрибуцию и возместить потери, понесенные после утраты Сицилии и Сардинии. Экономическая стабильность важна для безопасности не меньше процветания, хотя и оппозиция Риму могла послужить одним из мотивов конфронтации.
Как бы то ни было, испанские владения позволяли Барки-дам не только крепить оборону, но и готовиться к нападению на римлян, чтобы восстановить военный престиж карфагенян, о чем они не забывали со времен Гамилькара и поражения в Первой Пунической войне. Потенциальная конфронтация с Римом всегда занимала центральное место в политическом менталитете Баркидов, и это подтверждается как организацией управления испанскими землями, которая нацеливалась на завоевания, так и характером военной подготовки и военных трофеев. Похоже, возрождение прежней карфагенской империи в Центральном Средиземноморье стало важнейшей стратегической целью после объявления войны{806}.
