имели также совершённые преступления и неудачи на личном фронте, поскольку мужчины шли в армию, чтобы избежать наказания или унизительного положения. Между тем служившим в ополчении служба в полевых условиях иногда могла представляться предпочтительной в сравнении с бесконечной монотонностью гарнизонных и караульных обязанностей на родине, тем более, что переход в регулярные войска к тому же обеспечивал ещё и пенсию. А для всех без исключения существовала перспектива вознаграждения, а вместе с ним доступа к обильным запасам спиртного — как говорил Веллингтон: «Английские солдаты — не дураки выпить. Совершенно ясно, все они и записываются в армию из-за дармовой выпивки»[187]. Поскольку даже те немногие рекруты, которые обладали относительно высокими моральными качествами, обычно шли на поводу у своих распущенных дружков, известное описание Веллингтоном своих солдат как «подонков общества» не кажется слишком грубым. Хотя они, может быть, и храбро сражались, даже здесь помимо патриотизма важную роль играли другие факторы: страх перед телесным наказанием, полковая атмосфера, преданность отдельным офицерам или спаянность небольших групп. А что же касается населения в целом, то, несомненно, подавляющее большинство полевой службой совсем не прельщалось.
Почти то же самое следует сказать и о службе в королевском военно-морском флоте, где, кстати, условия были ещё хуже и опаснее. Незначительные улучшения для простых матросов и щедрые вознаграждения не привели к появлению достаточного количества добровольцев, поэтому всё больше приходилось прибегать к принуждению. Активно действовали группы вербовщиков, суды передавали во флот многих уголовников, в результате чего к 1812 г. около 15 процентов подавляющей части команд состояли из настоящих добровольцев (первоначально эта доля находилась между половиной и четвертью). И всё же, несмотря на постоянный рост численности личного состава, людей по-прежнему не хватало и все суда плавали с недоукомплектованным экипажем, а многие из них в основном стояли на якоре в портах. Флот так отчаянно нуждался в рекрутах, что в значительной мере приходилось возмещать их недостаток за счёт иностранцев, многие из которых были захвачены с нейтральных судов, — во время Трафальгарского сражения в состав экипажа «Виктори», насчитывавший 703 матроса, входил примерно 81 такой неудачник. И тому была простая причина, поскольку моряки знали, что на торговых судах им заплатят больше, они получат больше призовых денег на каперах и будут пользоваться большей свободой в морской обороне (Sea Fencibles) (морской аналог добровольцев). Более того, условия для моряков повсеместно имели ужасающий характер: только во флоте была узаконена порка, причём производилась она очень часто[188].
Упоминание об иностранцах, служивших в военно-морском флоте, подводит нас к невероятно экзотической человеческой смеси, которая составляла значительную часть прироста британской армии после 1803 г. В течение всех 1790-х гг. Британия широко использовала иностранные войска, нанимая массу швейцарских и эмигрантских полков, которые, какими бы ни были их названия, на самом деле состояли из дезертиров, в сущности, всех европейских армий. После возобновления военных действий в 1803 г. эта политика обрела новую жизнь и даже расширилась. Пальму первенства здесь следует отдать Королевскому германскому легиону, воинской части, которая в конечном счёте насчитывала десять пехотных батальонов, пять кавалерийских полков и пять артиллерийских батарей (что-то около 16.000 человек). В легион, первоначально сформированный из офицеров и солдат старой ганноверской армии, спасшихся в 1803 г. от французской оккупации, приняли гораздо больше новобранцев такого рода во время краткосрочной британской экспедиции в Северную Германию в 1805 г., но потом его ряды всё чаще пополнялись кем попало: немцами, французами, итальянцами и даже хорватами, в большинстве своём дезертирами или военнопленными. Между тем на службе находились ещё семь иностранных полков, хотя они и редко отличались, как легион, действительно прославившийся своим военным превосходством. Однако использование Британией иностранцев этим не ограничивалось: у Британии были колониальные войска, в состав которых входило несколько негритянских полков, кроме того, иностранцам разрешалось добровольное поступление в британские строевые части; так, в 6-м стрелковом полку служили многочисленные немцы, а в 91-м — ряд испанцев. Если учесть все разнообразные категории иностранного контингента, то получается, что к 1813 г. таких рекрутов насчитывалось не меньше 53.000 человек.
Если обратиться к способам проведения сражений, то консервативный характер военных усилий Британии становится ещё более явным. По существу, только британские военачальники так и не отказались от линейного строя XVIII столетия. Будь то наступление или оборона, пехота, образующая костяк армии, привычно сражалась в линейном строю, вследствие чего дисциплина и подготовка имели гораздо большее значение, чем было бы в противном случае, а надежду на успех при таком построении давала только стойкость солдат. Конечно, линия ожидала наступления французских колонн не в изоляции: напротив, Веллингтон, в частности, широко использовал стрелков для прикрытия своих войск, находящихся в сомкнутом строю, и отражения наступления противника. Однако лёгкие пехотинцы всех видов, используемые в этом качестве, были всего лишь прямыми потомками привилегированных специалистов прежних войн — элитных частей, в которых почти исключалось дезертирство и которые были достаточно хорошо подготовлены, чтобы действовать без непосредственного управления офицерами (под влиянием сэра Джона Мура (John Moore) и нескольких других реформаторов у отдельной лёгкой пехоты, которая появилась в начале 1800-х гг., начали воспитывать сильный кастовый дух: здесь, в отличие от остальной армии телесные наказания были почти полностью отменены, а солдат поощряли к тому, чтобы они гордились своим положением и своими частями).
Итак, в том, что касается реальных сражений, основную тяжесть войн Британии несли либо иностранцы, либо презираемое и относительно изолированное меньшинство. Что же касается техники, то в армии, по крайней мере, она в основном относилась к прошлым эпохам, в таком же порядке было всё при полном отсутствии боевого пыла. Всё же нельзя отрицать, что армии, находившиеся под командованием Мура, Чатама (Chatham) и Веллингтона, отличались от других подобных армий XVIII столетия гораздо большей численностью (Мальборо, например, привёл к Бленгейму лишь 15.000 британских войск). В то же время очевидно, что если бы французы когда-нибудь пересекли Ла-Манш, им пришлось бы столкнуться с совершенно отличным видом боевых действий. В течение всей войны довольно большая часть личного состава британских армий была выделена на оборону страны. Важнейшей силой здесь в военном отношении, хоть и не многочисленной, было ополчение. Оно возникло ещё во времена «подготовленных отрядов» (trained bands) XVI и XVII столетий, и его ни в коем случае не следует считать ответом на военное развитие Франции. Да оно и не могло соперничать с французскими достижениями. Формально все были обязаны служить в ополчении, но на практике
