Первое, что бросилось Ричарду в глаза в гостиной, – это исчезновение головоломки, ее явно упаковали в крикливую картонную коробку, стоявшую теперь на столике; исчезли и шахматные фигуры, а доска была сложена. В следующую секунду он обнаружил в комнате Пэт Добс и уже начал расплываться в дружелюбной улыбке, когда заметил, что она выглядит не столь дружелюбно, как можно было бы надеяться. Возможно, дело было в том, что она по-новому зачесала волосы.
– Ну, – сказала она, – ты ведь помнишь Гарри?
– Да, еще бы. – Теперь-то Ричард вспомнил все подробности, в том числе и то, что после последнего телефонного разговора так и не разобрался, кем Гарри его считает, душевнобольным или недоумком. В данный момент ни тем ни другим, если судить по его опущенным глазам и скорбному выражению, скорее собратом мужиком, попавшим в хреновое положение.
Насколько хреново это самое положение, он понял с особой отчетливостью, когда Пэт осведомилась:
– Ты даже не хочешь знать, где сейчас Корделия?
– Ну, я как раз собирался…
– Она наверху, – проговорила Пэт выспренне, словно речь шла о каком-то совершенно неподобающем месте, – Она ужасно расстроена.
«Почему ты так думаешь?» – этот вопрос так и вертелся у Ричарда на языке, но вместо этого он спросил, довольно неуклюже, как понял на полуфразе:
– Ничего, если я присяду ненадолго?
– Господи Боже мой, да ведь это твой… – Пэт осеклась.
– Да, на самом-то деле никакой этот дом, к чертям, не мой, верно? Ладно, ближе к делу, зачем вы меня сюда затащили, если мое место – наверху, или мой долг – быть наверху, или я должен как можно скорее…
– Не надо на меня так смотреть, – отговорился Гарри. – Я просто передал вам то, что мне велели. Слушайте, вы тут разбирайтесь, а я пошел в паб. Здесь, кажется, был один неподалеку, если только его не переделали в индийский ресторан. В здешних краях оно сплошь и рядом случается, верно?
– По-моему, тебе пора на работу. – Обращаясь к мужу, Пэт не сводила глаз с Ричарда, словно боялась, что он попытается сбежать, не получив своей доли сполна. – Совсем недавно тебя было оттуда не вытащить.
– Так то недавно. А теперь у меня уже десять минут как обеденный перерыв.
– Сиди где сидишь. – Внезапно размякнув, Пэт добавила: – Лучше потом отведи меня куда-нибудь пообедать.
Еще раз смущенно мотнув головой в сторону Ричарда, Гарри пробрался к столу и принялся рассматривать коробку с головоломкой.
Пэт усадила Ричарда на стул.
– Можно продолжать?
– Продолжать? Ну, давай продолжим, только позволь тебе напомнить, что, когда мы с тобой в последний раз беседовали, ты уговаривала меня форсировать мои отношения с Анной. Почему же и откуда теперь такое неодобрение? И не надо говорить, что мне это почудилось.
– А, понятно. – На Пэт был сильно модернизированный костюм лесника, который отлично подошел бы для развеселой телевизионной байки о Робине Гуде. – Ну, кое-что тебе наверняка почудилось. Но не все. Кроме того, ты, наверное, помнишь, как говорил мне, что тебя сильно смущают Аннины стихи и что ты считаешь их никуда не годными. До такой степени, что они представляют собой определенное препятствие, не знаю уж для чего и почему. Судя по всему, за последние дни они стали гораздо лучше? Или это больше не имеет значения? Или просто весь мир перевернулся?
– Если хочешь, я могу…
– Еще, припоминаю, мы говорили о честности. Так вот, ты волен поступать как тебе заблагорассудится с этой твоей Анной и с кем угодно, у нас свободная страна, но если тебе вдруг пришло в голову провалиться сквозь землю, изволь об этом предупреждать. Оставь записку. Вернусь в пятницу, в таком духе. В противном случае люди за тебя переживают. Всякие разные люди.
Ричард об этом уже подумал и сам себя упрекнул, но то, что этот разговор завели именно сейчас, вывело его из равновесия. С какой радости он обязан проглатывать добавочную порцию жути, пусть даже и вполне заслуженную, еще перед тем, как ему выдадут основную?
– Слушай, Пэт, – начал он, – я крайне признателен, что ты приехала и все такое, но почему бы тебе не пойти отсюда на фиг. Корделия измывается над тобой как умеет, я никак не могу взять в толк, почему ты снова и снова на это напрашиваешься, я прекрасно знаю, что ты о ней думаешь, видел по твоему выражению и поведению, ты считаешь ее стервой, и если она получит пинка под зад или дубиной по шее – то так ей, собаке, и надо, да, не спорь, так почему же ты не только злишься из-за того, что случилось, но еще и впадаешь в праведное негодование? Брось, ты сердишься вовсе не из-за того, как именно оно случилось, хотя, нет, из-за этого тоже, и ты совершенно права, но вот с чем ты не можешь примириться, так это с тем… что оно вообще случилось. Между прочим, она сама первая как сквозь землю провалилась, именно как сквозь землю, я понятия не имел, где она и что, живая или мертвая, – хотя об этом, надо полагать, тебе не поведали?
Гарри, не произнеся ни слова, во все продолжение этого монолога изображал хор, подпрыгивая и выпуская из затылка незримый пар, чтобы выразить всю полноту своего согласия, несколько приутихшую, когда дошло до праведного негодования, и рассыпавшуюся в мелких, успокоительных жестах, едва он представил себе, как туго ему придется за обедом, ведь супруга неминуемо начнет распекать его за принадлежность к тому же полу, что и субъект, произнесший две-три последние фразы. Он даже сурово посмотрел на Ричарда, но уже далеко не как на умственно отсталого/недоумка.
Пэт, в свою очередь, видимо, услышала даже больше, чем ей следовало бы.
– Ричард, я просто хотела… Я хотела, чтобы ты понял: что бы ты или кто угодно другой ни думали о Корделии, она действительно в ужасном состоянии. Не прикидывается. Она… не знаю, как часто она намеренно ломает комедию или как часто ты это замечаешь, но сейчас ни о каком притворстве нет и речи. Ты понял? Боюсь, я не очень внятно выразилась.
Ричард, собственно, еще не все сказал, например, он собирался вернуться к их предыдущему разговору об Анниных стихах, но все это свелось просто к «Да нет, все понятно». Ему и в голову не пришло произнести вслух, что когда-то он надеялся спросить ее совета как раз на предмет этих самых стихов и их значимости; теперь он понял, что никогда не спросит.
Наверху, где Ричард со всеми основаниями полагал обнаружить Корделию, обнаружилась не только она сама, восседающая на относящемся к какому-то очередному царствованию стуле в «ее» спальне – сравнительно небольшой, расположенной напротив главной, – и Годфри, стоящий рядом во весь рост, как супруг на картине девятнадцатого века, но и еще какой-то мужчина, которого Ричард никогда раньше не видел. Явление этого очередного незнакомца, который обладал настолько неброской внешностью, что почти что сливался с обстановкой, едва Ричарда не добило. У него возникло предчувствие, что он, того и гляди, согласится предать себя и все свое имущество в руки любому, кто не откажется его, вернее, их взять.
– А, вот и ты, Ричард, – проговорил Годфри.
– Совершенно верно, Годфри, – проговорил Ричард. – Вот и я.
При этом он старался не смотреть на незнакомца, в слабой надежде, что, если его не замечать, он смутится и уйдет, а также на Корделию, чтобы выгадать хоть немного времени.
Годфри всматривался в него сквозь очки, его настороженный взгляд сделался еще пристальнее обычного.
– Кажется, ты не знаком с Сеймуром Фейрбратером, – сказал он.
Ричард подтвердил его правоту, однако никто даже не намекнул, кто или что такое этот Фейрбратер – врач, психолог, адвокат, еще кто-то, – от него исходило нечто, делавшее его похожим сразу на всю эту братию, плюс неодобрение, хотя оно могло и не быть его постоянным свойством.
– Привет, Ричард, – заговорила Корделия. – Ты пришел со мной повидаться?
– Ну, я подумал…
– Я знала, что ты придешь, путик. Видишь ли, мне кажется, что я как-нибудь справлюсь. Годфри такой лапочка, приехал, как только я его позвала, бросил все и приехал. Меня всегда мучило, что я так подвела его насчет детей. Я много чего боялась и боюсь в жизни, но больше всего я боюсь заводить детей. Такие маленькие, и все время рядом, и все время будут рядом, и будут расти. Теперь я понимаю, что я не должна была поддаваться этому страху, как я поддалась, надо было по крайней мере попробовать. Доктор говорил, он мне поможет и все будет хорошо, а он был просто замечательный доктор, все так считали. И другой человек, к которому я ходила, тоже был просто замечательный, так считали абсолютно все. Хотя тебе вроде как было все равно, по крайней мере так казалось, по крайней мере ты молчал. Я ведь говорила тебе, совсем недавно, помню, что говорила, как я нарочно придумала себе собственную манеру разговаривать, ну, когда была еще девочкой. Боюсь, я слишком много времени потратила на то, чтобы довести ее до совершенства, а ведь на самом деле как ты говоришь – совсем не важно, правда? Словом, некоторое время назад я поняла, что зря это сделала. Время от времени я будто слышу свой голос со стороны, и он звучит просто смехотворно, словно я все время притворяюсь. Я же вижу, как незнакомые люди переглядываются и закатывают глаза. Но если у меня смехотворный голос, это еще не значит, что я не вижу, что происходит вокруг, что я ничего не принимаю близко к сердцу, что, если мой муж исчез, мне не станет тоскливо и одиноко, что я не испытываю ревности и не боюсь его потерять, что у меня не возникает желания покончить с собой, хотя этого я никогда не сделаю, ни за что на свете. Иногда мне кажется, если бы у меня были дети, вместе с ними я бы заново научилась говорить. Но обратной дороги нет.
