Ее надо убить. И тогда никто ничего не узнает. И тогда Филипп сможет жить. Какое же это счастье! Жить, а не завидовать отцу, задыхаясь от ненависти и понимая, что он подсознательно перенимает его манеры, привычки. Идет его путем, вместо того чтобы искать собственный. Но найти свою дорогу невозможно, когда тебя душат любовью, заботой, советами. А на самом деле – эгоизмом. Самовлюбленностью.
Властность, жажда подчинения, полного и беспрекословного повиновения. Только это на самом деле движет родителями, которые всегда знают, что лучше для собственных детей. Но никогда не спрашивают их мнения по этому поводу. Им такое и в голову не приходит!
…Сколько Филипп себя помнил, отец никогда не оставлял ему ни единого шанса принять самостоятельное решение. В детстве его это устраивало. Он очень радовался тому, что отчим, не родной папа, – а так о нем заботится. Но даже тогда забота больше напоминала террор.
– Филипп, смотри, кого я тебе принес!
Голос отца звенит от гордости. Филипп радостно взвизгивает. У него день рождения, он просил подарить котенка, и вот у папы за пазухой кто-то шевелится.
– Я подумал, зачем тебе кот! Собака – это намного лучше! Ты будешь с ней гулять, это пойдет на пользу твоему здоровью! – говорит отец и удивленно вглядывается в его глаза. – Почему ты плачешь? Ты только посмотри, это же настоящий бультерьер!
Щенок маленький, беленький. С противной крысиной мордой. Едва оказавшись на полу, он делает лужу, брезгливо ее переступает, тоненько тявкает и бросается на Филиппа.
– Спасибо, папа, – растерянно бормочет он, возненавидевший щенка с первого взгляда. Как тяжело скрыть разочарование… – Но за котиком проще ухаживать, и кошки не кусаются.
– Ерунда. Щенок быстро вырастет. Ты займешься его дрессировкой. Он станет отличным другом!
Никакой дружбы, разумеется, не вышло. Мерзкий пес загадил квартиру, погрыз портфель. Филипп боялся его до одури. Ежедневные прогулки стали сущей пыткой, так как уже месяца в четыре Буля пытался сожрать каждого встречного и никакие объяснения и увещевания не помогали.
Если отца и, как ни странно, мамину подругу Нино гнусная псина еще хоть как-то слушалась, то Филипп стал для нее врагом номер один. Он не мог открыть холодильник, когда папы не было дома, не мог зайти в туалет. Буля, охраняя свою территорию, угрожающе рычал, его маленькие глазки наливались кровью. Как-то Филипп просто не выдержал. Подозвал пса, стал гладить одной рукой, а другой потихоньку занес над мощным затылком кастет. Наивный, кого он думал перехитрить! Буля увернулся от удара и вцепился ему в ногу, повис, как пиявка, не стряхнуть, не освободиться. Заорав от боли, окровавленный Филипп выскочил в коридор, столкнулся с соседом, тот сбегал за ножом… На бедре до сих пор шрам, в душе – ненависть и панический страх перед любой собакой.
Филипп хотел заниматься плаванием – отец отдал его на бокс. Вместо бодрящей прохлады воды – сломанный нос, вечно разбитые губы, ссадины.
Он собирался поступать в ГИТИС, отец настоял на нархозе. Ни любимой литературы, ни дрожи от предстоящей встречи с публикой, ни дурманящей атмосферы театра. Экономика, математика, цифры, расчеты.
С Игорем дружить нельзя, у него «хвосты» по зачетам и экзаменам. Вася, отличник, – вот настоящий друг. Встречаться с Леной – ни в коем случае, она же провинциалка, на московскую жилплощадь зарится. Только Таня – девочка из хорошей семьи состоятельных москвичей.
Все всегда было под контролем. Знакомства, личная жизнь. Потом и бизнес, ненавистный Филиппу. Но так хотел папа…
Он женился на Даше Гончаровой исключительно из чувства протеста. Но в загсе вдруг понял, что выбрал девушку, напоминающую маму. Идеал отца. И даже к Дашиной дочери он относится так же, как папа относился к нему. С патологическим вниманием. Нежность к Светланке разъедает сердце, хочется защитить ее от всех проблем, уберечь, сделать счастливой. Но при этом его совершенно не волнует, чего хочет сама Света, что думает Даша.
Он вел себя, как отец, и не мог отделаться от ощущения, что проживает чужую жизнь. В которой все, начиная от многочисленных любовниц и заканчивая трогательной заботой о дочери, не имеет к нему ровным счетом никакого отношения. Это была чужая жизнь, и в ней было невыносимо тяжело. Потому что жить по папиным правилам, не будучи таким, как он, невозможно.
Филипп другой! У него другой характер, интересы, желания. Да все – другое. Но есть вот эта чужая жизнь. Которая вросла в него настолько, что порой кажется собственной.
И единственный, кто в этом виноват, – отец!
Все началось со вполне логичного желания подложить дорогому папаше свинью.
– Юрий, деньги у меня собраны. Я уже купил билет в Витебск, забронировал номер. Встретимся в гостинице «Витьба», – говорил отец в прихожей.
Филипп уже хотел нажать на кнопку звонка, однако, заинтригованный, замер и обратился в слух.
– Но если полотно окажется фальшивкой, то с коллекционером, собирающим работы Шагала, вы будете разбираться сами. Предупреждаю: мало вам тогда не покажется!
Он совершенно напрасно подслушивал. Это был единственный случай, когда Иван Никитович рассказал сыну все. Обычно он никогда не посвящал Филиппа в подробности своих дел, но тогда его переполняла радость.
– Сынок, я куплю полотно Марка Шагала! Нутром чую: это подлинник, сенсация! И уже есть покупатель, он готов выложить триста тысяч долларов! У меня будет двести процентов прибыли!
«Не будет», – пообещал себе тогда Филипп.
И тусклые серые дни сразу же наполнились смыслом. Украсть картину, чтобы насолить папе, надменному, красивому, всегда выигрывающему. Это было единственным, чего он хотел на тот момент.
Филипп появился в Витебске на несколько дней раньше, чем отец. Приехал на машине, заранее страхуясь от возможных проблем с милицией. Проезд в Белоруссию свободный, никакой таможни, но при покупке билета в базе железнодорожных касс фиксируются имена пассажиров.
Установить, где живет Юрий Петренко, не составило труда, Филипп просто проследил за ним, когда тот возвращался из музея. Невзрачный рыжеволосый мужчина провел в комнате не более часа. А потом отправился на свидание с девушкой. Угостил ее мороженым, сводил в кино, после сеанса провожал домой, на окраину Витебска.
«Вечером я без проблем проникну в общагу, – решил Филипп. – Судя по всему, это его обычный распорядок, он уже два дня придерживается этого графика. А с папой искусствовед встречается только послезавтра…»
Однако, видимо, отец созвонился с Юрием и перенес встречу на день раньше.
Филипп терпеливо дождался, пока Петренко вернется с работы, примет душ, перекусит. Когда мужчина ушел, он еще выжидал пару часов, дожидаясь, пока с дорожки перед общежитием исчезнут случайные прохожие. Потом забрался через открытое окно в его комнату, рассчитывая найти если не полотно, то хотя бы какие-нибудь записи, подсказывающие, где спрятана картина. Но буквально сразу же на подоконник шлепнулся портфель, кто-то проник внутрь.
Растерянность, паника. Это было все, что запомнил Филипп. Стальной кастет, который он всегда носил с собой на случай, если шпана в темной подворотне попросит закурить, опустился на череп человека мгновенно, неосознанно.
«Это Петренко», – понял Филипп, приходя в себя.
И в нем сразу же словно загрузилась программа на самосохранение. Он в перчатках, отпечатков пальцев не останется. Никто не видел, как он забрался в комнату. Надо уходить, уходить быстро. Но как же быть с полотном?
Филипп растерянно огляделся по сторонам, потом схватил портфель.
Он оказался битком набит деньгами. Это означало одно: сделка состоялась…
Выглянул в окно: никого. Но в ночной тишине явственно раздаются голоса приближающейся компании. Придется поторопиться.
Перемахнув через подоконник, Филипп вздрогнул.
– Ты совсем спятил, у студентов красть. Я-то тебя не заложу, сам только с зоны пришел. Но если менты тебя раскусят… – раздалось из-за чахлых деревьев. – На зоне п… как хреново!
Молодые звонкие голоса звучали все отчетливее, и Филиппа охватила паника. В целях конспирации он оставил машину очень далеко от общежития, и сейчас из его головы выветрилось все: и где находится автомобиль, и в какую сторону надо двигаться. Казалось, фонарей слишком много, ну просто возмутительно много, они превращают ночь в яркий день.
– Мужик, давай сюда.
Филипп почувствовал, как крепкая рука тянет его за рукав. Он влетел в кусты и едва устоял на ногах, звякнула какая-то сумка внушительных размеров.
Когда заливающаяся хохотом компания прошла мимо, Филипп вытер вспотевший лоб и уставился на своего спасителя. Небритый, плохо одетый, отвратительно пахнущий. Пальцы машинально нащупали кастет.
– Не боись, – шепотом сказал бомж, – я тебя не сдам. Надеюсь, тот парень, он не того? Оклемается, дело молодое. И как, много поднял-то у студентов?
