— Идите сюда, и покончим с этим, желтые дьяволы! — проревел я, боясь, что, если они тут же не набросятся на меня, меня одолеет слабость. Тогда они зарежут черного медведя как овцу.
И тут внезапно комнату заполнили люди, появившиеся из другой двери. Я заметил их в самый последний момент — слабость одолевала израненное тело. Один из них приблизился ко мне, и я замахнулся на него пустым пистолетом, прежде чем разглядел мундир китайского полицейского.
— Полегче, мой друг, — сказал он успокаивающе. — Мы друзья, разве ты не узнаешь меня?
— А, это ты, Кан Яо. — Я был потрясен неожиданным появлением своего старого приятеля. — Извини, кровь заливает глаза… Помоги мне сесть.
Он помог мне доковылять до дивана. Тут я, наверное, потерял сознание.
Когда же в голове у меня прояснилось, я огляделся вокруг и увидел, что в комнате полно китайских полицейских и солдат. Они окружили слуг Йотая Юна, которые стояли в наручниках, с унылым видом покорясь судьбе. Кан Яо нагнулся над двумя заговорщиками. В черного ламу я попал лишь раз, но он был мертв. В Йотая Юна попали три пули, однако он еще оставался в сознании.
Раненый заговорщик перевел взгляд на неподвижное тело сообщника, и его губы искривились в язвительной усмешке.
— Один человек может разрушить еще не родившуюся империю, — прошептал он. — Мы смеялись над черным медведем, но черный медведь растерзал нас обоих… его месть положила конец… мечтам об империи…
Кровь хлынула изо рта торговца, и он умер.
— Позволь мне заняться тобой, уважаемый друг, — сказал Кан Яо со свойственной восточным людям учтивостью. — У тебя много ран…
— Я ранен в ногу, руку, плечо и грудь, — пробурчал я. — Но ничего серьезного. Однако скажи мне, как ты оказался здесь.
— Благодаря ему. — И он указал на человека в одежде слуги. Это был тот, кто сторожил вход в туннель. На его виске запеклась кровь.
— Йотай Юн выстрелил в него и велел бросить тело в реку. Но пуля прошла вскользь. Когда же этого негодяя бросили в реку, он пришел в себя. Он выбрался на берег и, стремясь отомстить своему жестокому хозяину, тут же явился в полицию и рассказал о заговоре. Он же привел нас в Дом Дракона. Когда мы услышали выстрелы внутри — тут же ворвались в дом… Но кто же на самом деле этот монгольский лама?
— Сорви с него маску, — сказал я. — Мне и самому хотелось бы это знать.
Кан Яо нагнулся и сорвал с ламы маску. С его губ сорвалось изумленное восклицание; кожа монаха не была ни желтой, ни коричневой. Черный лама оказался белым человеком — Эриком Брандом!
Как избавиться от труса
Судьба, играя жизнями людей, склоняет их порой к совершению самых вздорных, самых нелепейших поступков; под влиянием отчаяния они нередко бросаются с головой в те самые омуты, которые всю жизнь старательно обходили стороной. В полицейских архивах хранится дело одного самоубийцы: не желая драться на дуэли, где бы ему пришлось ставить судьбу перед равным выбором, он предпочел простое, недвусмысленное решение и пустил себе пулю в лоб за несколько часов до поединка…
— Это ж надо! Всю жизнь только и делал, что на задних лапках ходил, раболепствовал, пресмыкался, — сокрушатся Джо Донори, — всю жизнь скулил и плакался, всю жизнь был тряпкой!
Он умолк, точно ждал, что ему ответят, но ответа, разумеется, не последовало. За окном лачуги со скорбной монотонностью шевелил листву ветерок; никакой другой звук не нарушал тишины. Тому имелось весьма простое объяснение — Джо нынче изливал душу, а этому занятию он предавался исключительно в минуты уединения. Никто не мог бы попенять Джо за то, что, давая волю чувствам, он отыгрывается на людях, что повышает голос. В присутствии посторонних или недоброжелателей он был глух и неразговорчив; да и немногих своих друзей Джо редко баловал многословием. Стоило же ему задуматься над причинами такой замкнутости, как начинало казаться, что в его черепную коробку кто-то вбивает длинный-предлинный гвоздь. И Джо Донори голосил горько и безутешно, оплакивая свою никудышную участь:
— Вот-вот! Тряпка я, тряпка! И слова-то не могу поперек сказать! Они меня гробят, помыкают мной, травят, как таракана, а я?.. Хоть бы раз им что ответил! И чем старше становлюсь, тем мягче: одно дело пацану оплеуху отвесить, другое — с мужиком связаться. Это ж надо таким слизняком уродиться!
Джо жадно вцепился в горлышко бутылки, что зловещей тенью нависла над его локтем; пьяные слезы щипали ему глаза. Он запрокинул бутылку одним свирепым махом, внимая, вместе с чувственным, гортанным бульканьем, происходящим в недрах бутылки, теплой волне расслабления, обдавшей его собственные внутренности. Однако передышка была недолгой. Некоторое время Донори угрюмо глотал спиртное, а затем решил возобновить свои сбивчивые излияния, и сбивчивость эта грозила превратить монолог в полномасштабный бред.
Наружностью Джо Донори обладал скромной и невыдающейся. Сколько ему было лет, приходилось только догадываться, но повадками он отличался совсем не юношескими. Это был низенький, худощавый, хотя и жилистый малый, чуть сутулый в плечах. Рябое, наводящее тоску лицо спасала вполне приличная оправа отвислых бакенбард, которые Джо по праву мог считать своим единственным достоянием. В целом жизнь его была не жизнь, а одна сплошная мука. Если ты родился и вырос в тех краях, где большинство мужчин щеголяют бицепсами и горделивой осанкой, скромные телесные габариты заранее ставят тебя в невыгодное положение, но несчастья Джо не исчерпывались только физическими изъянами.
— Не в том беда, что я таким мышонком уродился. Мало ли коротышек на свете, которые ведут себя, будто тонну поднять способны! Да вот, к примеру, хотя бы Крошка Билли, он же ни на дюйм меня не выше… Гора мяса — это еще не все! Главное, нужно наглость иметь, а вот ее-то у меня и нет. Почему, а? Сколько меня шпыняли? Если для кулачной разборки весом не вышел, так уж лучше стать крутым, чтобы чуть что — нож в сердце или пулю в лоб. А я нож увижу — смирным делаюсь, как барашек. Если же дуло мне показать, так и вовсе могу в штаны навалить. Лучше бы и дальше торчал на ранчо у моего старика. На Болотистом Выгоне меня, по крайней мере, народ знал, и я бы своей рожей глаза никому не мозолил… — Джо сделал очередной глоток и вскричал: — Ну чем я плох! — Как многие одинокие люди, он привык разговаривать с собой на повышенных тонах. — Давай рассмотрим. Руки золотые, рудокоп, каких поискать, хоть и ростом мал! Ну, кто из этих громил может о себе такую вещь сказать? Мало, что ли, народу зазря в земле ковыряется, и в ковбоях такие есть, да и среди рудокопов встречаются… А теперь скажи — сколько ты на одном нормальном месте можешь продержаться? Да нисколько! Сразу явится какая-нибудь харя, начнет приставать, пока всю душу наизнанку не вывернет. Или до того тебя доведет, что все из рук начинает валиться, а чуть работу запорешь, хозяин тут же расчет несет! И ведь, по правде говоря, мог бы такие деньги зарабатывать, о каких здесь, в Медном Бассейне, другие и мечтать не могут! А вместо этого что? Ни цента за душой, и взять неоткуда, жрать скоро будет нечего, а еще тут эта сволочь Грохер Гробер, совсем проходу от него не стало, на какую работу ни пойди, хоть судомойкой, все равно припрется, начистит тебе рыло, просто так, потехи ради… Будь я крутым или просто нормальным мужиком, не посмотрел бы, Гробер он там, Грохер или еще кто… Всадил бы в него обойму-другую — сразу бы отстал… Иначе будет он надо мной глумиться, как сегодня… Так грохнул по спине кулаком, что меня едва не стошнило, а он стоит себе и ржет, как конь!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
