Они ели шашлык по очереди и понимающе улыбались друг другу. Пахло дымом, мясом и дёгтем шпал. Растянутые в обе стороны рельсовые пути неслышно звенели от напрасного нервного напряжения. Над ржавой крышей вокзала и над проводами станции носились и верещали жаворонки.
Марина отдала шампур и привалилась спиной к плечу Германа.
— Хоть так к мужику прислониться, — притворно вздохнула она.
Герман искоса поглядывал на неё, видел в вырезе футболки её тяжелые груди и вспоминал: Марина — разведёнка, мать‑одиночка, сестра Мопеда…
А потом она поднялась и отправилась обратно в буфет, и Герман тоже снова двинулся на площадь, чтобы ещё с кем‑нибудь накатить.
Парни на площади были уже пьяные: они кучами сидели на горячем асфальте, как настоящие афганцы в кишлаках. В одной такой толпе резались в карты на фофаны; другая толпа, не замечая шансона по радио, подпевала Ване Ксенжику, который бренчал на гитаре; в третьей толпе отжимались от кирпича на спор и, лёжа в траве на пузах, состязались в армрестлинге. Чича устроил тир: раздал духовые пистолеты и продавал пульки; стрелки хлопали по голубям, что ходили по площади среди бутылок и арбузных корок. Кто‑то спал, обгорев до красноты. Кто‑то обливался возле водоразборной колонки. В железных коробах поваленных и ограбленных ларьков шуршали собаки. По трансляции над площадью гремели глумливые раскаты: «Чтоб с какой‑то лярвой я время проводил? Был бы кореш старый, он бы подтвердил!»
Рассматривая площадь, Немец вспомнил Серёгу. Всё‑таки чувствуется, что его тут нет. Что‑то здесь не то. Вроде примерно так же всей дивизией ужрались после заселения «на Сцепу», но… При Серёге они понтовались по принципу «кто круче сделает», а сейчас по принципу «кто круче сломает». Эта разница пока была почти незаметна, однако Герман её уловил.
Вечером на привокзальную площадь с шоссе съехали два автобуса ПАЗ — наконец‑то пожаловала милиция. Однако менты оказались не громилами из ОМОНа, а обычными и потому будто бы недоделанными: в синей форме и городских ботинках, а не в камуфляже и берцах; бронежилеты и каски точно чужие, щитов нет. «Пазики» остановились на дальней стороне площади. Менты, все распаренные от жары, выбрались наружу и стояли гурьбой — курили, пили воду из пластиковых бутылок и рассматривали «афганцев».
«Афганцы», словно израненный гарнизон, устало сидели и лежали по обочинам замусоренной площади, в сквере и в тени под стеной вокзала. Их было раза в три больше, чем ментов. При виде противника «афганцы» ожили, зашевелились, принялись опохмеляться. На площадь выперся голый по пояс Джуба — Жиенбек Джубаниязов, пьяный и злой; он ходил мимо ментов туда‑сюда, фантастически ловко вертел вокруг себя нунчаки и, задирая локти, быстро перехватывал убийственные палочки то под мышкой, то на загривке.
К «пазикам» подкатил ещё и милицейский «бобик» с мигалками, оттуда вылез полковник Свиягин. Не обращая ни на что внимания, словно был свой и ничего не боялся, Свиягин в одиночку деловито прошёл в вокзал. Он как‑то сразу понял, где искать руководителей акции. В многолюдном зале ожидания пахло пролитым пивом, специями китайской лапши и анашой — здесь хавали, кто проголодался, и отдыхали от жары. Свиягин пересёк зал, перешагивая через ноги, и открыл дверь с табличкой «Служебное помещение».
Шансон по трансляции вдруг прекратился, и на всю площадь захрипели какие‑то трескучие шорохи, потом раздался огромный хмельной голос:
— Лёха, пусти, бля… Сюда говорить? Алё‑алё… Раз, два, три. Внимание! Говорит военная база! Объявление для ментов! Все менты — пидоры!
В динамиках заржали. Это в диспетчерскую к Бакалыму влезли шутники — Зюмбилов, Фоча, Голендухин, Лещёв. Парни‑«афганцы» на площади тоже заржали. Отпихивая друг друга, шутники принялись орать в микрофон:
— Боец, который не может встать, наступает лёжа!
— Пьяный десантник страшнее танка!
— Первый удар — это удар, остальные — издевательство над трупом!
— ВДВ, бля!!! Молитесь, падлы!!!
Воробьи шарахнулись с площади в небо. Менты хмуро слушали.
— Пьяный десантник сшибает самолёт кирпичом!
— Менты, суки, щас узнаете, из какого места адреналин выделяется!
— Очко десантника в полёте перекусывает колючую проволоку!
— Где кончается ад, начинается Афган!!!
В это время в кабинете начальника вокзала полковник Свиягин, закрыв дверь, без свидетелей разговаривал с Егором Быченко. Иван Робертович был жутко раздражён: после разгрома «Юбиля» он отчитался, что ликвидировал «афганскую» ОПГ и ждал поощрения или повышения, а тут — захват станции. Значит, ОПГ не ликвидирована. Более того, бандиты перекрыли железную дорогу, а за такое Свиягину вообще звёзды свинтят! Но полковник не хотел показывать Быченко, насколько действенной была угроза «афганцев».
— Как же вы меня заебали, парни! — добродушно вздыхал Свиягин.
Он делал вид, что «афганцы» для него — как бы пацаны, сорвиголовы, мелкие и юркие хулиганы; они не опасны всерьёз, но дерзкие и назойливые: то и дело отвлекают важного и занятого дядю, дёргая за штанину.
— Давай, значит, так, сынок, — Свиягин похлопал Бычегора по ручище. — Сейчас к вам высылаю электричку, и вы дружно освобождаете станцию.
— Ты про наших на киче забыл, — свысока напомнил Быченко.
— Так вечер уже! — с досадой ответил Свиягин. — Администрация СИЗО сдала дежурство! Всех ваших выпустим завтра, не обосрутся. Слово офицера.
— Мне твоим словом подтереться. Если завтра наши не откинутся, мы вам снова жопу на глаз натягивать будем.
— Вот ведь какие вы все молодые‑горячие! — по‑стариковски посмеялся Свиягин, хотя с большей охотой влепил бы этому амбалу пулю в лобешник.
«Афганцы», наглецы и отморозки, никого не уважали, ломили своё силой, нарушали порядок и нагло залезали туда, где принимают решения. Сам Свиягин протискивался сюда три десятилетия, выслуживался и угождал командирам — а эти заскочили, как на подножку вагона попутного поезда.
Свиягин понимал, что сейчас «афганцы» переиграли ментов. Лидеров «Коминтерна» надо выпустить. «Афганцы» должны уйти со станции сегодня, и тогда акцию в Ненастье полковник спишет на десантуру, оборзевшую в день ВДВ. Если хулиганит десантура, то к Свиягину нет претензий, у всех так, а если «афганцы» — значит, полковник соврал, что ликвидировал ОПГ.
Быченко и Свиягин выпили коньяка, и Свиягин пошёл к своим. Вскоре на привокзальной площади менты побросали недокуренные сигареты и с явным облегчением полезли в автобусы. «Пазики» развернулись и уехали.
Над площадью по трансляции загремел голос Бычегора:
— Внимание, приказ по фронту! Победа, мужики! Мы их сделали! Завтра наших выпустят из СИЗО! — Вокзал и площадь взревели. — В общем, всем дембель! Скоро нам подгонят электрон, так что готовьтесь к погрузке!
Гроза всё‑таки докатилась до станции Ненастье. Потемнело, как ночью, и похолодало, будто осенью. Герман успел перетаскать обратно в автобус неизрасходованные продукты из буфета и укрылся от грозы в «барбухайке». Марина тоже оказалась в салоне. Они сидели рядом на клеёнчатом диванчике и смотрели, как по всем окнам снаружи одинаково струится вода. Крыша автобуса рокотала, и «барбухайка» чуть раскачивалась, словно корабль.
Ливень столбами стоял со всех сторон, как шумящий лиственный лес. Вдали в небе за кронами сквера иной раз широко и бледно освещались какие‑то бесформенные взрытые пустоты — мокрые молнии мелькали там с треском и шипеньем в быстрых корчах среди клочьев пара. Здания и деревья при вспышках казались кособоко отлитыми из чёрной стекломассы. В подвижной глубине дождя огни станции шевелились, будто длинноволосые звёзды.
— Чего ждём, почему не едем? — насмешливо спросила Марина.
— Если честно, то мне нельзя, я же пьяный, — ответил Герман.
— Кто тебя увидит? Возьми да сделай! — Марина говорила с вызовом, с двойным смыслом, с жаждой подчиниться беззаконию. — Не мужик, что ли?
— При чём тут мужик или не мужик? — хрипло сказал Герман.
Марина умело потрогала его пальцами поверх штанов.
— Короче, Немец, — с весёлым и опасным напором зашептала она, — или сейчас мы с тобой трахаемся, или я за себя не ручаюсь!
Она состояла из округлостей, которые бесстыже выпукло отсвечивали в полумраке. Герман загребал их в ладони, словно собирал горячие плоды на тучных райских плантациях, словно отрясал отягощённые ветви сказочных яблонь, словно снимал фрукты в оранжерее, переполненной урожаем.
И после для Немца началась новая жизнь. Марина Моторкина сделалась его женщиной, а Егор Быченко — его командиром. Дело в том, что третьего августа власти и вправду выпустили из СИЗО активистов «Коминтерна» — всех, кроме Лихолетова. Он остался за решёткой, один за всех «афганцев». А «афганцы» на ближайшем собрании выбрали Егора Быченко, освободителя пленных, командиром «Коминтерна» — вместо отсутствующего Серёги.
