— Дуська… Дуська подорвался… — донеслось через шум речки.
И тут из долины, из пещер в скалах, застучали два пулемёта. Длинные светящиеся строки трассеров перечеркнули пространство и гулко загремели по танку: его мёртвая и неподвижная туша покрылась бегучими новогодними огнями от пулевых ударов. «Духи» сразу сообразили, что случилось.
Пулемёты остановились. Во внезапной чуткой тишине Герман и Серёга услышали взволнованные голоса поднятых тревогой басмачей.
С правого берега двумя короткими очередями басмачам ответил Шамс.
— Ой, деби‑ил!.. — охнул Серёга.
Герман еле успевал сообразить, что происходит. Перепуганный Шамс обозначил себя. Значит, теперь «духи» узнали, что за мостом кто‑то есть ещё. По куцей стрельбе они поняли: там не подразделение «шурави», а одиночка.
— Шамс, назад! — негромко крикнул Серёга, приставив ладонь ко рту.
— Нет! — издалека отозвался Шамс.
Герман увидел, что по лунной долине от скал с пещерами к мосту уже несутся «бородатые». Их с десяток. Одежды у них развеваются, а в руках — автоматы. Через минуту басмачи окажутся на мосту и перескочат через танк. А если они перескочат через танк, значит, Шамсу конец. Это без вариантов. И неважно, ввяжется Шамс в бой с преследователями или будет убегать от них. Если бой, то басмачи — вдесятером одного — расстреляют Шамса, а если бегство, то на дороге «бородатые» всё равно догонят беглеца и зарежут.
— Неволин, у тебя двадцать секунд, чтобы дриснуть до Шамсутдинова, — вдруг холодно сказал Серёга, поднимая со дна расщелины свой автомат.
— Зачем? — удивился Немец.
— Вдвоём вы ещё сможете добраться до наших, если повезёт.
— А ты?
— А я задержу «духов» перед мостом. Сколько получится.
Герман поглядел на Серёгу. Наглая, одичавшая в пьянке Серёгина морда была бледная от луны. Растопыренные усы срослись с грязной щетиной. Обозлённый Серёга отомкнул и примкнул обратно рожок автомата, проверяя, передёрнул затвор. Тяжело дыша, он думал, что надо пропустить басмачей по мосту на правый берег — пусть догонят и убьют Шамса: Шамс это заслужил. Зато басмачи не узнают про оставшихся в убежище… «Да чтоб он сдох, этот Шамс! — ярость прокатилась по Серёге ознобом. — Мудак! Мудак!..»
Серёга опять повернулся к реке и ладонью направил свой голос:
— Шамсутдинов, уходи! Я задержу «духов» перед мостом!
Потом Серёга уставился на Германа — отчуждённо и бешено.
— И чо мы чешемся? Поезд отправляется! Живее за Шамсом!
Герман понял, что Серёга сейчас будет стрелять по басмачам. Он же командир, вот он и прикроет огнём отступление Шамса и Немца. Для Серёги это правильно. А что делать ему, Немцу? А у него ведь всё по‑прежнему. Он — солдат. В этих пыльных глыбах на излучине афганской реки он обрёл свою крепость и своего командира. Как он может бросить крепость и командира?
— Серый, я не пойду, — просто сказал Герман.
На правом берегу Шамс убегал вверх по дороге прочь от моста.
— Так, блин, я и думал, — облегчённо ухмыльнулся Серёга. — Тогда твоя огневая на том конце расщелины. Давай туда. И жди волшебное слово…
Герман перебрался на указанную Серёгой позицию, положил рядом с собой на каменную полку пару запасных рожков и выставил автомат.
Моджахеды приближались к мосту.
— Коси их, салага! — крикнул Серёга.
Часть вторая
Глава первая
После разгрома «Юбиля» в батуевский следственный изолятор автозаки привезли чуть ли не сотню избитых «афганцев». Это был перебор, и «афганцев» начали скорее выкидывать, но сорок с лишним парней получили по десять‑пятнадцать суток за административные нарушения. В итоге к маю 1993 года в СИЗО осталось шестнадцать человек — все члены Штаба «Коминтерна», которые попались, и самые борзые драчуны.
«Юбиль» стоял посреди площади как неживой: разбитые окна закрыты картоном, развороченный парадный вход заколочен досками и загорожен строительными лесами. В здание проникали через боковой подъезд; фойе — тёмное, захламлённое и сырое — никто не ремонтировал; почти все конторы «афганцев» временно не работали, их двери были опечатаны. Немец, водитель «барбухайки», и Дюша Воронцов, водитель «трахомы», играли в «тридцать одно» на заднем крыльце «Юбиля», если пригревало майское солнце.
В мае Немца дважды вызывали в горотдел милиции на допрос, в третий раз вызвали в июне. В кабинете Герман увидел Серёгу. Тот вразвалку, руки в карманах, сидел на стуле под плакатом «Валюты государств Европы».
— Я пять минут на перекур, — недовольно сказал следователь, подёргал ящик своего стола, проверяя, заперто ли, и вышел в коридор.
— Наш, «афганец», — снисходительно пояснил про следователя Серёга и расшарашил ноги до середины кабинета. — Охранял тоннель на Саланге.
Герман понял, что Серёгина «афганская идея» помогала и тут: «афганец» выручал «афганца». В следственной бригаде нашёлся опер, который устроил Лихолетову короткую встречу с доверенным человеком один на один.
— Как Татьяна? Нормально довёл до дома?
Герман догадался, что Серёгу заботила папка, которую вынесла Таня.
— Всё нормально, Серёга, всё тогда было в порядке. А как ты?
— Заебись! — Серёга ощерился в улыбке, словно был страшно доволен, и напоказ потянулся, как после сладкого сна. — Отдыхать — не подыхать! Голодом не кормят, здоровье не болит, работаем умственной деятельностью!
Он балагурил неестественно — убеждал себя, что всё прекрасно, всё по плану, всё под контролем. Но Герман видел, что Серёга подавлен тюрьмой.
— Серый, тебе дали пять минут, — напомнил Герман. — Говори о главном.
— Короче, Немец, нас тут, бля, приделали накрепко, — тотчас негромко заговорил Серёга. — Оттопчутся, гады. Надо мостырить нам гавнистию. Я всё придумал. Слушай внимательно. Бескровный вариант, парням не подстава.
Подавшись вперёд, Серёга быстро и чётко изложил свой план действий «афганцев», чтобы вынудить начальство до суда освободить арестованных лидеров «Коминтерна». Герман в очередной раз удивился выдумке Серёги. Конечно, деятельному Лихолетову киснуть в СИЗО было невыносимо.
— Всё понятно? Запомнил? Передай Бычегору. Надеюсь на тебя, Немец.
Герман шагал по бульвару от горотдела к остановке трамвая, щурясь на солнце, разглядывал девушек, таскал фисташки из пакетика и размышлял: почему он и почему Егор? Серёга всё рассчитал точно. Из реальных лидеров «Коминтерна» на воле остались Гоша Лодягин — секретарь, Билл Нескоров, Гайдаржи, Воха Святенко и Бычегор, который во время штурма «Юбиля» валялся в больничке со швом, открывшимся, когда ломали «Чунгу» и Бобона. Но только Егорыч не зассал бы организовать то, что задумал Серёга. Однако следак не согласился бы дать с ним встречу — все знали, что за зверь Егор. И поэтому Серёга вызвал Германа: и надёжный, и властям не подозрителен.
Серёга придумал перекрыть железную дорогу, но не так, чтобы парни легли на магистраль, а занять небольшую станцию — вокзал и диспетчерский пункт. И не надо загораживать пути: начальство наверняка само не выпустит поезда на линию, где потерян контроль. А вокзал — это не «рельсы‑рельсы, шпалы‑шпалы», здесь можно держать оборону от ОМОНа. И властям не в чем будет обвинить «афганцев» — они всего лишь проникли в служебные помещения. Серёга даже указал, какую станцию надо взять, — Ненастье.
В тот же день вечером Немец пошёл к Быченко домой.
Бычегор получил квартиру в левом доме «на Сцепе» на четвёртом этаже. Герман никогда не бывал у Бычегора. В Батуеве везде ставили на подъезды железные двери, а двери в высотках «на Сцепе» пока что оставались прежние — фанерные и расхлябанные: никакие домушники не рисковали соваться к «афганцам». Немец поднялся пешком и позвонил в квартиру Быченко.
Егор был женат, Немец не раз видел его жену — маленькую, красивую и фигуристую бабёнку. Её звали Лена. Во дворе она ни с кем не дружила, не звала в гости, и её считали стервой. Она открыла дверь.
— Егорыч дома? — спросил Герман.
Лена молча закрыла дверь, и Герман опешил: как это понимать? Он постоял на площадке, не зная, что делать, а потом дверь опять открылась.
— Заходи, — сказал Бычегор, будто Герман выдержал какую‑то проверку.
Герман разулся в прихожей.
— Пусть тапки наденет, — из дальней комнаты приказала Лена.
У Быченко была большая трёхкомнатная квартира. Герман вспомнил, как Егор приносил в жилищную комиссию «Коминтерна» справки, что будет заселяться с тёщей, тестем и сестрой жены, но даже из прихожей было ясно: Егорыч с женой живут вдвоём, без родни. «Смухлевал!» — с удивлением понял Герман. Могучий Егор как‑то не вязался с мелким бытовым обманом.
— Иди в кухню, — кивнул Быченко.
Он посадил Немца за кухонный стол и грузно уселся напротив.
