– Да что там, черт возьми, случилось?!
– Нельзя быть слишком любопытным, – Сиверов захлопнул дверцу и, махнув на прощание охраннику рукой, вырулил со стоянки. Проезжая мимо входа в клуб «Титаник», Глеб коротко просигналил. Трусов он не любил, они вызывали у него буквально физиологическое отторжение.
«Ну и мерзкий же он тип! Небось, сейчас примется охрану распекать, будто бы не сам им приказал не предпринимать никаких действий. Да, тяжело признаваться в собственных ошибках».
Информации Сиверов добыл не так уж много, зато она была исчерпывающей: имя, фамилия, адрес, правда, старый, по которому Эмма Савина уже не жила. Но и это – кое-что. Обычно такие случаи занимали не более пяти минут поиска, если, конечно, под руками имеются компьютер и база данных за последние десять лет. Савина – фамилия распространенная, однако, в сочетании с именем, а имя как раз редкое, вряд ли в Москве отыщутся хотя бы две или три Эммы Савины.
Занявшись поручением генерала Потапчука, Глеб на время забыл, что у него есть жена и маленький ребенок. Такое уже случалось. Когда Сиверов сосредотачивался на чем-нибудь, остальное как бы переставало для него существовать. Он мог не спать ночами, не есть сутками, словно использовал энергию, накопленную за предыдущие дни.
Лишь для порядка Глеб еще раз проверил, нет ли преследователей.
«Гудкович оказался трусом, никого не послал за мной следом. И в милицию наверняка звонить не стал. У меня-то против него аргумент железный – наркотики».
«Вольво» въехала во двор, и Глеб припарковал ее в дальнем углу – так, чтобы сразу было не понятно, куда именно приехал человек. В доме горело всего лишь несколько окон, как-никак, время позднее, половина второго ночи. Возле двери подъезда самозабвенно целовалась парочка. Девушка с кожаным рюкзачком за плечами вынуждена была стоять на цыпочках, чтобы дотянуться до губ парня. Так и не переставая обниматься, они отошли в сторону, чтобы дать Сиверову возможность войти в подъезд, гулкий и тихий в ночи.
При каждом удобном случае Глеб непременно тренировал себя: «взойду наверх бесшумно и в то же время быстро». Он мягко ставил ноги, перешагивая через одну, а где и через две ступеньки. На третьем этаже из-за двери залаял пес.
"Вот же существа, собаки, – подумал Сиверов, – их не проведешь, они и следы по запаху отыщут, и звуки услышат, которые человеку недоступны. И все им дано от природы, без тренировок. У меня тоже обостренное чутье, чувствую опасность, когда еще на подходе, и не умом, а кожей. И все же мне кажется, что Потапчук преувеличивает.
Видится ему вселенский заговор, а возможно, никакой организации-призрака не существует. Он вышел на локальную проблему, видит только ее часть, а ему мерещится целая громада. Но с Потапчуком спорить тяжело, нюх у него не хуже моего, в чем-то даже и более чувствительный. Он сам ходит по коридорам власти, чувствует, какая погода стоит там, знает о настроениях не понаслышке. Перед грозой в воздухе всегда пахнет озоном".
Волосок, который Глеб приклеил перед уходом к дверной коробке, оказался на месте. Замок мягко щелкнул, и Сиверов вошел к себе на мансарду. Не раздеваясь, лишь расстегнув куртку, он отодвинул в сторону полку с книгами, причем сделал это торопясь, несколько книг даже упали на пол. Безжизненный пока компьютер, глянцево отливая в полумраке погашенным монитором, ждал своего хозяина.
"Груда железа, пластика, стекла, микросхем…
Но если знать, как к нему подойти, он многое может рассказать", – усмехнулся Сиверов, садясь за стойку.
В его распоряжении был архив, предоставленный Потапчуком – все данные о жителях Москвы и о тех, кто получал временную прописку в столице, за последние десять лет. Программу составили совсем недавно – полгода назад. Пока загружались данные, Глеб нервно сжимал и разжимал пальцы, готовясь отстучать на клавиатуре короткую фамилию «Савина» и один из инициалов – "Э".
Наконец на экране появилось диалоговое окно.
Сиверов набрал: «Савина Э.*» – вместо отчества он поставил звездочку, как того требовала программа. Год рождения тоже ввел с одним неизвестным. Компьютер отреагировал надписью: «Ждите». Вскоре в двух окнах, одновременно возникших на экране, высветилась нужная информация. Из сообщения в первом окне следовало, что Савина Эмма Александровна до 1994 года проживала по адресу, который дал Глебу Гудкович, владелец ночного клуба «Титаник». Но информация в другом окне была неутешительной: на сегодняшний день Савина Эмма Александровна нигде в Москве не значилась.
«Но это же абсурд, – недоумевал Сиверов, – институт прописки, конечно, гнусная штука, но свои плюсы у него есть. Если уж человек был прописан в Москве, его снимали с учета только после того, как он прописывался где-нибудь в другом месте».
Минут пять Глеб рыскал по базе данных, отыскал двух Савиных – Наталью и Татьяну, однако Эммы так и не нашел.
«Этого не может быть! – с раздражением подумал Сиверов. – О ее жизни после 1994 года информация в базе данных отсутствует. Она не умерла, не пропала без вести – на это непременно имелась бы ссылка».
Создавалось такое впечатление, что кто-то специально уничтожил все, касающееся сегодняшней Эммы Савиной, словно предполагал: наступит день, когда агент по кличке Слепой сядет за компьютер и пожелает отыскать се данные.
Сиверов зло хлопнул ладонью по компьютерной стойке, но не сильно, чтобы не повредить сам компьютер.
"Да уж, история! А ведь мы с ней в этом похожи.
Получить информацию о моей прошлой жизни ничего не стоит – был бы доступ к архивам. Но после того, когда мне, вернувшемуся с того света, сделали пластическую операцию, все документы из архива были изъяты. И теперь попробуй поищи Глеба Сиверова в Москве! Нет такого человека – ни Глеб Сиверов, ни Эмма Савина не существуют.
Но одно дело – специальный агент ФСБ, и совсем другое – проститутка. Хотя почерк и возможности у тех, кто уничтожил информацию, одни и те же.
Нет, не простые бандиты сделали это, на такое способна только спецслужба, даже для милиции это слишком сложно. А Эмма, между прочим, существует, на полном ходу, и трахается с людьми, владеющими секретами, под всевидящим оком скрытой камеры. Да, прав Потапчук, организация-призрак существует на самом деле, нюх его не подвел, как того пса, который учуял меня сквозь закрытую дверь, когда я бесшумно поднимался по лестнице. Что ж, можно уничтожить информацию в домовых книгах, в паспортных столах, стереть ее из памяти на сервере, но живой человек всегда оставляет следы.
Он живет не в вакууме. У него есть друзья, знакомые, бывшие или нынешние, всю память о нем не сотрешь. Вспомнил же Эмму бывший швейцар, не забыл ее адрес и Гудкович. Первое звено ее превращений – адрес, по которому она жила, – у меня в руках, за него и зацеплюсь".
Глеб отключил компьютер и поставил на место полку, прикрывавшую металлическую дверь.
«Два часа ночи – время позднее. Ну да ничего, зато всех можно застать дома».
Когда Сиверов спускался по лестнице, пес за соседской дверью не проявил к нему ни малейшего интереса.
«Вот тебе наука, Глеб: если идешь не таясь, собака на тебя не обращает внимания. Но стоит идти крадучись, и она непременно залает».
На крыльце продолжали целоваться парень и девушка. Казалось, они не прерывали поцелуй ни на минуту, хотя Сиверов был дома не менее получаса. Девушка, поверх плеча своего друга, покосилась на него, но не испуганно, а весело, словно хвастаясь: видите, как мы можем, а вам, старшему поколению, слабо.
"Если бы ты знала, сколько времени я провел в гулких ночных дворах, целуясь с девушками, – подумал Сиверов, – сколько мне потом приходилось выслушивать за это от отца! – он прошел к машине. – Когда я впервые поцеловал девочку? Лет в четырнадцать.., или тогда мне было двенадцать?
Нет, впервые я поцеловался в восемь лет на глазах у всего класса и сделал это не по своей воле".
Сиверов даже не заметил, как на его губах появилась блуждающая улыбка, но с удивительной силой ощутил забытое с детства чувство стыда и страшной обиды не на девочку, с которой ему пришлось целоваться, а на учительницу и ребят из класса.
"Надо же, как врезалось в память! – удивился Глеб. – Я даже вчерашний день не так отчетливо помню. Тогда, во втором классе, я специально толкнул свою соседку под локоть, когда она писала.
Толкнул, наверное, потому, что она мне нравилась, хоть я и не признавался себе в этом. Девочка в долгу не осталась и ударила меня книжкой по голове. И вот, когда мы уже вцепились друг в друга, учительница вызвала нас обоих к доске и заставила в знак примирения при всем классе поцеловаться. Мы боялись коснуться друг друга и под гудение всего класса пытались оттянуть роковой момент. До сих пор помню властный голос учительницы: «Губы в губы». Помню тот жаркий стыд, который окатил меня с головы до ног, помню, как вспыхнули щеки девочки. Это одно из самых сильных воспоминаний в жизни, несмотря на то, что мне пришлось пережить немало. Даже первая смерть, увиденная мной, не так ярко врезалась в память. Ее-то я наблюдал со стороны. Так что ваши демонстративные поцелуи на крыльце – ерунда по сравнению с тем, что в детстве довелось пережить мне".
