— Эй, иди сюда! — крикнул он. — Ты же мой друг. Ты останешься со мной.
Веспасиан торопливо бросился к двери, не зная, какое преимущество принесёт ему статус друга самого императора. И принесёт ли вообще что-то.
ГЛАВА 14
![]()
азмеры дворца Августа поражали воображение. Веспасиан подумал, что в атрии легко уместился бы целиком его дом в Аквах Кутиллиевых. Дворец превосходил даже дом Антонии или её дочери Ливиллы, два самых больших дома, в которых ему доводилось бывать на Палатине. Но ведь для того он и был построен, этот символ могущества того, кто стал первым среди равных в римском правящем классе, — повергать в трепет любого, кто переступал его порог.
Вместе с тем в нём не было ничего кичливого. Это был архитектурный символ власти, но отнюдь не выставка роскоши и богатства. Колонны, что поддерживали высокий потолок атрия, были из белого мрамора. Пол украшала причудливая мозаика, изображавшая сцены из «Энеиды». Казалось, будто её персонажи находятся в постоянном движении, такими похожими на живых людей они были.
А вот мебель, украшения и статуи были достаточно скромными. Каждый предмет — небольшой шедевр, не броский, однако мастерски выполненный. Качество говорило само за себя и не нуждалось ни в позолоте, ни в драгоценных камнях или дорогих тканях, — свидетельство вкуса и политической прозорливости того, кто этот дворец построил. Он не стал опустошать римскую казну, чтобы жить в восточной роскоши, когда значительная часть населения едва сводила концы с концами. Он возвёл этот дворец с одной целью: сразить тех, кто прибывал в Рим, чтобы заручиться в их лице дружбой и поддержкой всего римского народа. И он построил его по образу и подобию Рима: крепкий, гордый, практичный и, самое главное, без показной роскоши.
— Уныло, не правда ли? — пожаловался Калигула, когда Веспасиан поравнялся с ним. — Август совершенно не умел показать своё богатство. Придётся потрудиться, чтобы как-то оживить это унылое место.
— А, по-моему, дом прекрасен. Я бы не стал ничего в нём менять.
— Что ты понимаешь в красоте? — фыркнул Калигула. — Ты, деревенщина, да ещё с сабинским говором? В любом случае твоё мнение никому не интересно. Император я, ты же мой подданный.
— Верно, принцепс.
— Гай, мой дорогой, — раздался женский голос. Это в дальнем конце огромного атрия появилась Антония. — Я уже заждалась тебя. Подойди ко мне, дай взглянуть на нового императора, которого я не видела целых шесть лет.
Калигула замер на месте.
— Это ты подойди ко мне, бабушка. Теперь распоряжения отдаю я, а не ты.
Антония с застывшей улыбкой приблизилась к нему и, встав напротив внука, взяла его лицо в ладони и заглянула в его запавшие глаза.
— Хвала Юноне, ты хорошо выглядишь. Я уже давно молила богов об этом моменте, и вот он наконец настал. Мой малыш Гай — император.
— Я вознагражу тебя за твои молитвы, бабушка, хотя, сказать по правде, в них не было необходимости. Пурпур был мне предначертан судьбой. Я уже приказал Сенату проголосовать для тебя за титул «Августы».
— Твоя щедрость безгранична, Гай, для меня это честь. — Антония машинально подняла руку, чтобы взъерошить ему волосы, как когда-то делала, когда он был ребёнком, однако тотчас отдёрнула, заметив, как сильно они поредели.
— Это всё твоя дурацкая привычка, — огрызнулся Калигула. — Осторожней, женщина, то, что я в один момент одарил тебя такой высокой честью, это вовсе не помешает мне в другой потребовать твоей смерти. Теперь я могу поступить с любым человеком так, как мне заблагорассудится, — сказал Калигула и ушёл. Антония с тревогой посмотрела на Веспасиана.
— Всё гораздо хуже, чем я опасалась, — тихо сказала она. — Он накличет смерть на нас всех.
* * * Калигула зашёлся в приступе истерического хохота.
— Ну, разве они не хороши? — наконец произнёс он. — Я выписал их из Александрии четыре года назад. Они обошлись мне в целое состояние. Но они стоят каждого потраченного на них денария.
Веспасиан вежливо наблюдал за выступлением группы обнажённых карликов-акробатов. Сейчас они показывали то, что, он надеялся, было финалом программы.
Шестнадцать мужчин образовали пирамиду в пять карликовых ростов, вверх по которой, используя их пенисы в качестве ручек и опор для ног, карабкались четверо карлиц. Сопровождали это действо барабанная дробь и завывания шести полубезумных барабанщиц с вытаращенными глазами, которые были едва видны из-за своих инструментов.
— Тиберий их обожал, — заявил Калигула, — особенно, когда они начинают совокупляться друг с другом и не могут остановиться.
— Представляю себе, — сказал Веспасиан, из последних сил изображая воодушевление.
Оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь это мерзкое действо завершится.
Увы, судя по тому вниманию, которое карлицы оказывали каждой такой ручке, его ждало разочарование. Впрочем, не меньше разочаровало его и то, как на протяжении всего ужина Калигула вёл себя по отношению к Антонии. Он при каждой возможности отпускал в её адрес язвительные замечания или высмеивал её мнение, причём явно делал это из желания унизить, а не потому, что она была неправа. Антония невозмутимо терпела его насмешки даже тогда, когда в ответ на её совет держаться подальше от сестёр, Калигула принялся в подробностях описывать, что он будет делать с каждой их них, когда они вернутся в Рим.
Веспасиан натужно пытался найти золотую середину. С одной стороны, не хотелось раздражать опьянённого властью императора, и не выглядеть льстецом в глазах Антонии — с другой. В конце концов, он выбрал первое. Похоже, Антония его поняла — по крайней мере, в те мгновения, когда внимание Калигулы было направлено на что-то другое, он прочёл в её взгляде сочувствие.
Последние полчаса, в течение которых Калигула с извращённым интересом упивался представлением карликов, стали для них обоих испытанием на крепость нервов. Было видно: Калигула задался целью вызвать у бабушки омерзение и добился своего.
— Гай, я не уверена, что это представление способствует хорошему пищеварению, — заметила Антония, не в силах больше терпеть омерзительное зрелище.
Чтобы хоть как-то оградить себя от него, она взяла яблоко и принялась его медленно чистить.
— Да будет тебе, бабушка, дуться, это просто смешно. Можно сказать, детские забавы по сравнению с тем, что они вытворяли для Тиберия на Капри.
— Гай, дорогой, здесь не Капри. Здесь Рим. Здесь нужно соблюдать известные приличия.
— Какие ещё приличия? Приличия аристократов? Приглашать кулачных бойцов, чтобы они, потные и окровавленные после того, как отлупят друг друга, задержались и, как только гости уйдут, устроили схватку иного рода? Это твои приличия, и я тебя за них не сужу, если это то, что тебе нравится. Мне же нравятся мои карлики. Они поднимают мне настроение. Так что не советую тебе упрекать меня. По крайней мере, я честен и не скрываю своих вкусов. Более того, возможно, я самый честный из всех рождённых в сенаторском и всадническом сословии в этом лицемерном, словно двуликий Янус, городе.
Антония положила на тарелку наполовину очищенное яблоко и поднялась на ноги. То, что Калигула в присутствии Веспасиана озвучил её собственные сексуальные предпочтения, явно стало для неё последней соломинкой.
— Я не упрекаю тебя за это, Гай. Я просто не хочу это видеть. Я устала, как и положено старой, разочарованной женщине. Поэтому позвольте пожелать вам обоим доброй ночи. Спасибо, это был в высшей степени интересный вечер.
С этими словами Антония, не оборачиваясь, быстро зашагала прочь.
— Я попрошу Веспасиана, чтобы он прислал своего приятеля Магна. Вот кто тебя развеселит, бабушка! — крикнул ей вслед Калигула, когда она вышла из триклиния, после чего с торжествующим смехом повернулся к Веспасиану.
азмеры дворца Августа поражали воображение. Веспасиан подумал, что в атрии легко уместился бы целиком его дом в Аквах Кутиллиевых. Дворец превосходил даже дом Антонии или её дочери Ливиллы, два самых больших дома, в которых ему доводилось бывать на Палатине. Но ведь для того он и был построен, этот символ могущества того, кто стал первым среди равных в римском правящем классе, — повергать в трепет любого, кто переступал его порог.