он, — труднейшая роль: сплошные монологи, рассказы-исповеди героя, практически нет действия — только пересказы событий. Роль, благодаря скрупулезной работе Додина, высочайшему уровню вкуса, потрясающему актерскому мастерству, преданности профессии, Олегу Ивановичу удалось сыграть блистательно. Он от начала и до конца спектакля вел нас по лабиринтам изломанной жизни и сознания героя, изменяясь на протяжении сценического времени с такой фантастической органикой и так просто, что достаточно условно-театральное решение инсценировки превращалось в абсолютную реальность происходящего, где зритель, сопереживая героям, участвовал в событиях. Неслучайно постановка „Кроткой“ стала одним из театральных шедевров тех лет.
Вспоминается и выступление Олега Ивановича в питерском университете, куда его, Додина и меня пригласили после спектакля „Кроткая“. Зал был битком набит студентами, аспирантами, преподавателями разных факультетов. Естественно, в таком месте вопросы были всякие, поначалу достаточно странные. Больше всего зал обращался к Олегу Ивановичу. Через два-три ответа все поняли, что перед ними не просто грандиозный актер, но и высокообразованный человек. А после того, как он наизусть процитировал часть знаменитой юбилейной речи Ф. М. Достоевского о Пушкине, зал устроил ему овацию».
День 22 марта 1981 года Борисов пометил в дневнике красными чернилами. Неспроста. Дата эта запомнилась ему на всю жизнь: на прогоне «Кроткой» появился Георгий Александрович. «Он, — записал Олег Иванович, — пришел с тем, чтобы раздолбать (так, во всяком случае, Борисову виделось. — А. Г.). Еще не видя, не зная. И стал смотреть. Боже! Что же это был за прогон! Двое в зале. Нет, еще Дина Шварц. Весь прогон он с Додиным разговаривал в повышенных тонах. А мы играем. Это в зальчике-то в маленьком! Нервы напряжены до предела. Как мы доиграли, одному Богу известно. И ведь это же не комиссия какая-нибудь!
Потом говорит: „Ну, идите сюда, в зал!“ Меня как прорвало, говорю ему: „К нам идите, Георгий Александрович, на сцену! У нас тут хорошо“.
Пошел, без разговоров. И началось: и то неверно, и то, и то. Получается, что мы и не работали четыре месяца, и плохо понимаем Достоевского. А от меня он вообще не ожидал такой игры!
Обидно, что несправедливо. „Может, мне вообще уйти?“ — спрашивает он. Это уже после того, как я дал ему понять, что он не в материале и вообще давно не читал „Кроткую“. Несколько примеров — и легко ему доказал.
Конечно, он этого не любит, когда с ним спорят. Но почему?..
Когда после репетиции шел домой, вот о чем думал. Актеры часто предают режиссеров — тех, кто все вынашивает, придумывает, выстраивает. Кто ради них же самих проходит через все унижения. Я часто был свидетелем таких унижений. В этом случае актеры предают и себя, и свой труд. Потом это им аукнется.
Из того, что предложил Георгий Александрович, оставили только эпизод с цилиндром. Это уже перед самым концом. Я на полу, он рядом со мной лежит. „Хорошо бы, Олег, ваш последний монолог начать в цилиндре! Это будет как-то по-гоголевски!“ — просит Георгий Александрович. Лева в знак согласия кивает головой: „Сделайте, Олег, сделайте, что он просит!“
Смотрю теперь на Додина из-под цилиндра. Вижу, он прекратил покусывать сигарету и даже заулыбался. Наверное, до него только сейчас дошло, что выиграли мы».
Борисов, пребывавший в «Кроткой» сразу в двух временных измерениях, — в прошлом и настоящем, — отстаивал перед Товстоноговым каждый шаг и жест на сцене. В БДТ эпизод с прогоном, разумеется, обсуждали. Олег Басилашвили, «Кроткую» не видевший ни разу, вспоминает, что когда Георгий Александрович «пришел, как всегда, принимать сделанную работу, там были какие-то споры, и Олег был на стороне Додина». Артиста, вставшего бы в присутствии главного режиссера на сторону режиссера приглашенного, встретить в театре практически невозможно.
«Товстоногову, — говорит Лев Додин, — спектакль наш на репетиции не понравился, о чем на протяжении всего показа он лично уведомлял — сначала механически, назидательно, мол, так не надо и так, а надо как-то совсем по-другому, потом все более раздражительно, переходя на повышенные тона, уже без каких-либо доводов и объяснений. Как руководитель театра имел на то право — я теперь его понимаю, когда в своем театре смотрю репетиции своих учеников или других режиссеров. БДТ — его детище, его зона, им завоеванная и вознесенная в абсолют. На этот счет сомнений ни у кого быть не должно, а если они возникают, то его окружение — включая присутствовавшую на том прогоне Дину Морисовну Шварц — призвано их тут же рассеять. Вот как расстреливают сейчас грозовые облака над Красной площадью…»
К чести Георгия Александровича, безусловно понимавшего, какого уровня спектакль поставлен в его театре, надо сказать, что через некоторое время отношение к «Кроткой» он изменил, всячески спектакль защищая и, по мнению Льва Додина, «кажется, даже гордясь им». Однако Борисов хотел такого отношения к своей работе с самого начала. Он истово отстаивал выстраданную режиссером и артистом точку зрения, и «удержать, усмирить его было невозможно…».
Театровед Ольга Егошина полагает, что Товстоногову действительно был «чужд сам тип театра, который создавали Лев Додин с Олегом Борисовым».
Чужих режиссеров Георгий Александрович Товстоногов не жаловал. Да и выходцев из среды БДТ — тоже. Сергея Юрского, например, поставившего на Малой сцене «Мольера» и сыгравшего в спектакле главную роль, Георгий Александрович совершенно не воспринял (приревновал?), хотя многие, в частности Павел Любимцев, считают, что Юрский «задал всем дальнейшим воплотителям этой пьесы такую высокую „планку“, до которой пока (на взгляд Любимцева. — А. Г.) не дотянулся никто».
Во время просмотра «Кроткой» буквально через несколько минут Товстоногову все это уже не нравилось, и он, по словам Анатолия Смелянского, «стал громко комментировать: и то не так, и это не так, и почему он так играет, и почему он не так играет». Закончился спектакль, и Товстоногов, выждав минуту-другую, властным голосом произнес (по версии Смелянского): «Ну, что, Олег Иванович, спускайтесь, пройдите сюда, здесь поговорим». Надо знать было Борисова, который, пребывая в состоянии крайнего напряжения, не без иронии громко ответил: «Да уж нет, Георгий Александрович, это вы пройдите сюда, на сцену, у нас здесь хорошо». «Он, мудрый змий, конечно, поднялся, — записала тогда об эпизоде Дина Морисовна Шварц, известная беспримерной преданностью Товстоногову, фактический проводник-посредник между труппой и режиссером. — Только мы все поняли, насколько же опустился Олежка. Теперь только вопрос времени, когда он нас покинет. Ибо никто и никогда не позволял себе такого тона в разговоре с Георгием Александровичем».
Это — не «опустился Олежка», а совершенно нормальная реакция человека, никогда ни перед кем не пресмыкавшегося, ступени лестницы в БДТ (и не только в БДТ) не лизавшего и лизать не собиравшегося, удрученного поведением главного режиссера на прогоне
