чудесное место Усть-Нарва! Мы послушали музыку, потом пошли прогуляться. Колкер показывал мне дома эстрадных знаменитостей — каких, запамятовал, — „а за этим забором, — показывает, приложив палец к губам, — совершенно иная музыка. Это дача Мравинского. Он каждое лето здесь рыбачит“».
В вампиловской пьесе «Прошлым летом в Чулимске» Борисов играл старика. Илью Еремеева. Автором персонаж Борисова представлен так: старик невысокого роста, сухой, чуть сгорбленный. Он узкоглаз, лицо у него темное, что называется, прокопченное, волосы седые и нестриженые. В руках он держит свою телогрейку, а рядом с ним лежит вещевой мешок, который он, очевидно, подкладывает под голову.
Роль эту Борисов называл «хорошей, чистой» (только, смеялся, голова грязная — «ее перед каждым спектаклем нужно красить»), существовавшей «как-то сама по себе». После отставного старого солдата Коня, своего киевского дебюта в горьковских «Врагах», Борисов не играл ничего похожего. В «Чулимске», конечно, была — для Борисова — фигура поинтереснее, следователь Шаманов, который когда-то вел дело сына высокопоставленного чиновника. Сынок сбил человека, Шаманов хотел его посадить, власти вмешались, «сынка» засудить не позволили, а Шаманов был вынужден сбежать в Чулимск, фактически спрятаться. Не приходится сомневаться в том, что сыграл бы Борисов Еремеева с не меньшим блеском, чем — спустя годы — следователя Ермакова в фильме Вадима Абдрашитова «Остановился поезд», следователя, драматизм которого заключался в попытке открыть заржавленный замок системы заржавленным ключом.
Борисову передали («Очевидно, целенаправленно», — говорил он) реплику из товстоноговского кабинета. Дескать, Шаманова — роль, которую дали Лаврову, — мог бы сыграть Борисов, мог бы… и Георгий Александрович добавил: «Но тогда бы пьеса стала непроходимой».
По мнению Товстоногова, безусловно открывшего в Олеге Ивановиче драматического артиста, Борисову для этой роли не хватало «советского обаяния», и он был бы принят в штыки номенклатурщиками, для которых Кирилл Лавров, в 21 год ставший членом партии, возглавлял комсомольскую организацию еще в Театре им. Леси Украинки (когда «комсомолята» решили «прокатить» его, явился человек из горкома КПСС и провел соответствующую работу), заметная в стране фигура в политической и общественной жизни, всегда был «своим». Забавно, но в 2018 году телеканал «Звезда», представляя зрителям документальный фильм об Олеге Борисове, приписал ему «антисоветское обаяние». Оказывается, и обаяние делили на «советское» и «антисоветское»…
В «Чулимске», стоит сказать, Борисову не надо было как будто бы ничего придумывать и изобретать. Драматург создал характер на редкость мягкий и притягательный, полный трогательной и мудрой непосредственности, но далекий от наигранной и ничего не стоящей простоватости.
«Борисову, — отмечал Сергей Цимбал, — посчастливилось — с поразительной точностью и внутренней сдержанностью написал Александр Вампилов своего Еремеева, как будто бы предрешив его интонационное и пластическое своеобразие и как будто заранее адресуя этот характер актеру тонкому, проницательному, безошибочно уловившему авторскую неповторимость.
Самая возвышенная и счастливая форма самостоятельности актера таится в обретенной им возможности во всем, что он ищет и находит, что ему удается нафантазировать, обогатить, как бы раздвинуть вширь или уточнить в воплощаемой им роли, следовать за автором и опираться на него. Как раз, я думаю, такая возможность представилась Борисову в роли Еремеева. Все, что он расслышал и разглядел в этом доверчиво и печально разводящем руками старике, все, что сочувственной улыбкой отозвалось в зрителях, в его странной манере повторять только что услышанное, то ли переспрашивая, то ли соглашаясь, уже было в Еремееве, том, который существовал на страницах вампиловской пьесы.
Так уж получилось, что Еремеев — Борисов вызывал в зрительном зале и сочувственную улыбку, и веселый смех.
Многое в Илье Еремееве должно было показаться бесконечно знакомым, как извечно знакома людям ребячливая и беззащитная доброта, как знакома эта отрывистая и как будто односложная речь, которая на самом деле вовсе не односложна. Напротив, она очень многоцветна и сложна именно потому, что слов в ней мало и они то и дело повторяются, а отзывается в них вся жизнь человеческая, ее боли и радости, все, что в ней совершилось и не совершилось. И опять-таки все это угадал в своем Илье Вампилов и все это сыграл с полнейшей внутренней самостоятельностью Олег Борисов. Сыграл по-стариковски разболтанным шагом, сыграл, усевшись спиной к зрителям, — тут у него и спина обрела дар слова, — сыграл, со всем пониманием слушая Афанасия — „это было давно“, и каждый раз, когда мы встречались с его взглядом, в нем светилась удивленная и чуть лукавая готовность согласиться. Не так уж прост был борисовский Илья, хоть столько в нем оказалось завораживающей и перемешанной с мудростью детскости.
Его привычка отвечать на вопросы, дважды повторяя одно и то же слово, могла бы в конце концов надоесть, если бы в этих повторениях не звучала особая душевная музыка. Как будто понадобились ему эти повторения только для того, чтобы не сбиться с внутреннего ритма, и для того, чтобы к первому значению произнесенного им слова присоединить второе. Ритм получил решающее значение в речи вампиловского Еремеева; в игре Олега Борисова он сам стал речью — то по-ребячески торопливой, лишь бы поскорее отозваться движением рук или улыбкой, то вдруг превращающейся в целый ряд пауз, соглашающихся или отрицающих, обращенных в далекое прошлое или откликающихся на то, что происходит сию минуту.
Борисов наделил Еремеева особого рода обманчивой насмешливостью; он как будто удивляется и тому, что долго живет, но всерьез не принимает собственной бесприютности и того невеселого обстоятельства, что он „старый, старый“. Он охотно соглашается, что дела обстоят именно так, но согласие это особого рода. Еремеев будто смотрит на все со стороны и с какой-то ему одному доступной высоты, достигнув которой, уже не нужно печалиться. Поведение его совсем непохоже на смирение человека, отжившего свое, исчерпавшего все запасы желаний и надежд. Скорее это какая-то новая, согласная с годами и обстоятельствами, ими питаемая мудрость».
Когда возникала необходимость выручить театр, Борисов не отказывался. Он играл Робеспьера в «самом обкомовском», «сувенирном» спектакле «Правду! Ничего, кроме правды!..», поставленном Товстоноговым к очередному юбилею революции. Петр Наумович Фоменко назвал «Правду!..» «депутатским спектаклем человека, который стал депутатом через компромиссы».
Роль у Борисова была такой небольшой, что ему разрешили — в порядке исключения — не дожидаться общих поклонов и после первого акта уходить домой. Разрешили «негласно», без афиширования, только на рядовых спектаклях. На тех, что были приурочены к знаменательным датам, он должен слиться вместе со всеми.
Однажды накануне одной из таких дат — годовщины Октябрьской революции — Кирилл Лавров, исполнитель главной роли, угодил с женой в больницу. Во многом благодаря этой роли, надо сказать, Лавров постепенно стал, пошагово, приближаться к получению титула «видный общественный деятель». Отменить такой спектакль невозможно. Товстоногов вызвал Борисова. На все
