не знаешь пана Будило, у того везде свои, он с кем попало пьёт, с донцами тоже, и вообще свой человек…
А Будило, соскочив с коня, подошёл вольной походкой к весёлой компании. Налив себе водки, он хватил её одним махом по-русски, крякнул, зачерпнул ложкой икру из чашки и отправил её в рот.
— Государь, — проглотив икру, обратился он к Димитрию, — там гетман и пан Валевский у твоего шатра… Вести уж больно важные…
И он всё так же бесцеремонно уселся на лавочке рядом с ним, с царём, налил ещё водки и выпил. Затем он повернулся к Меховецкому и заговорил вполголоса с ним:
— Николай, о тебе спрашивал князь Роман. Похоже, кто-то донёс ему, что ты вернулся и скрываешься здесь. Ты будь поосторожнее.
— А тебе-то, Оська, что? — нелюбезно отозвался Меховецкий. — Ты тоже выступал за него, чтобы гетманом был он!
— Да не-ет! — скривил Будило лицо и стал оправдываться, всё так же шёпотом. — Мне что ты, что он! Мне всё равно…
Матюшка, выпив ещё чарку водки, поднялся с лавки и стал вытирать полотенцем голову. И все они, кто был с ним в бане, засобирались тоже, глядя на него. А он напялил на себя штаны и всё ту же старую, расшитую узорами холщовую рубаху. Схватив свой кафтан из грубой настрафили[47], но не надев его, он пошёл расхлябанной походкой к аргамаку, которого уже держал наготове его стремянной. Вскочил же на него он ловко, одним махом, по-казацки.
— Останься здесь, с Меховецким, и помоги ему, если что. А я с царём, — тихо шепнул Заруцкий Бурбе и подмигнул ему: мол, всякое бывает, и сабля лишней не будет при царе.
Матюшка же пустил рысцой аргамака к лагерю во главе всей ватаги, к которой присоединились и донцы. У своего шатра он соскочил на землю с аргамака и прошёл в шатёр, заметив, что поодаль, у коновязей, стоят гусары гетмана… «Принесло же! Значит, что-то серьёзное!»
Он вошёл в шатёр, за ним вошли Заруцкий, Трубецкой, и Будило не отставал от них тоже.
Гетман и канцлер сидели на лавке подле стола и о чём-то беседовали, понизив голос, чтобы не слышали холопы царя, что стояли охраной возле шатра. Они относились друг к другу холодно, но были терпимы. И было немыслимо увидеть, чтобы пан Валевский схватился с кем-то на ножах, а уж тем более с Рожинским. Но и усадить их вот так вдвоём за стол могла только важная причина. И в этом Матюшка не ошибся.
При его появлении они встали и поклонились ему.
— Государь, — обратился гетман к нему.
Но он не дал ему заговорить: «Подожди!» — и хлопнул в ладоши.
Тотчас же холопы подали напитки: квас, пиво приварное и княжий мёд.
— Царица Марина выехала вчера с отцом и посольскими из Москвы, — сообщил гетман то, с чем они приехали к нему.
— Вчера… — машинально повторил Матюшка. И тотчас же его пронзила догадка: «Пятница, 22 июля! Год и 40 дней прошло с того дня, с той пятницы, когда я вступил в Стародуб!.. Какие числа! И тоже пятница!..» Нет, он не сомневался больше в том, тащить сюда царицу или нет. В этом, в этих числах, был знак ему.
— Пан Валентин, догнать и привести их сюда! — выпалил он и подскочил к Валевскому, готовый расцеловать его и гетмана за такую новость. — Награда будет царская тебе!
— Государь, не надо бы спешить, — с сомнением в голосе сказал Рожинский. — Подумать надо: место ли ей здесь?
Князь Роман был слишком осторожен.
— Да нет же! — крикнул Димитрий, поморщившись. Он не терпел уже, когда перечили ему. — Её присутствие здесь поднимет дух у гусар! У твоих же! И волости, которые сейчас шатаются, повернутся к нам!
Рожинский смолчал. Только глубокая складка обозначила на лбу то, как сильно задел царь его самолюбие своей бестактностью.
А Димитрий тут же вытолкал Валевского из шатра: «Давай, давай действуй! Ну что же ты стоишь! Твоё, канцлера, это дело!»
И Валевский вышел из шатра, пробурчав: «Вот нетерпение какое! Напляшется ещё он с этими Мнишками!»
Он сел на коня и направился к себе в стан, поднимать свой полк. Вслед за ним и все остальные покинули шатёр царя.
Валевский знал, что говорил, предвидел ещё больше. Хотя он ушёл из лагеря в тот же день, но двинулся нарочно дальней дорогой и предупредил проводника, чтобы они непременно заблудились.
В эти же дни в Тушино приехал ещё один князь из Москвы, и тоже молодой, и тоже из знатного рода, Дмитрий Черкасский. И потом что ни день, то всё новые и новые беглецы появлялись в лагере. Они селились где придётся, разбивали шатры, палатки. Приходили они с обозами, холопами и даже с прачками, а то и кузнецов тащили за собой. И в лагере начал быстро расти стан русских бояр, людей знатных, незнатных и уж совсем мелких. Князь Алексей Сицкий, боярин Михайло Салтыков, уже старик, и тот подался сюда зачем-то. А дьяков и подьячих ближние Димитрия уже считали десятками…
Валевский же, поплутав, когда совсем и кони уже выдохлись у гусар, вернулся к царю ни с чем.
Матюшка понял, что его хотят провести. Тут же он вызвал к себе Зборовского и велел ему идти немедля в погоню за Мнишками.
— Пан Александр, ну ты-то хотя бы будь смелей, смышлёней! — обозлился он на полковников, вздумавших переиграть его… Его-то! Государя! Он видит под ними на сажень землю! Все мысли их, гусарские, ему ясны, как на ладони!..
И вот теперь Зборовский ушёл в погоню за царицей. А вместе с ним послал он и князя Василия Мосальского с казаками, чтобы тот показал ему свою службу.
Глава 8
МАРИНА МНИШЕК
Колымаги были старыми, тяжёлыми и неуклюжими. Но лошади, на удивление, легко тянули их, хотя и двигались они, как динозавры из сказаний о прошлом земли, тупо отсчитывая колёсным скрипом вёрсты просёлочных дорог. Так двигались они: посольские, семейство Мнишков, их родня, а также и прислуга. Их только что отпустил с Москвы новый царь, Василий Шуйский, отпустил, но под усиленным конвоем. Пять сотен конных стрельцов шли с ними, чтобы довести их до рубежа, до Польши. Пошли же они не прямой дорогой, а через Тверь, огибая тракт на Волок Ламский, занятый дозорами из Тушино. По просёлкам двинулись, по нехоженым лесам, где полно было зверья и в углах медвежьих жили мужики, тёмные, лохматые, испокон веков привычные к лесному быту. Впереди их
