походные лежанки прямо на полу.
Уже был конец августа. И по ночам стало прохладно. А в шатрах и палатках к тому же было сыро.
Утро. Они собрались было уже сниматься с ночлега, как тут раздались крики и топот сотен копыт, и выстрелы, но редкие… На их ночной стан лавиной шли гусары… Бой со стрельцами был не долгим. Те и не думали отстаивать обоз посольских, без драки отдали его, ушли в леса и скрылись.
Марина уже сидела с дамами в повозке, когда начался весь этот шум. И так, не вылезая из неё, они с тревогой ждали, что будет дальше.
К её повозке, где собрались все Мнишки, их родственники и слуги, с намерением защитить её, свою царицу, подскакал полковник, а с ним рота гусар. Все они были рослые, горячие, читалась удаль на их лицах.
— Пан Зборовский! — представился полковник, молодой, пожалуй, лет под тридцать.
Так Доротея, оценив уже его, подумала, взирала с восхищением на всех этих смельчаков, уже готовая им строить глазки.
А он отыскал взглядом её, Марину, как видно, знал уже в лицо.
— Государыня! — обратился он к ней, почтительно приложив руку к шапке. — Я имею поручение от государя Димитрия: доставить, Вашу светлость, к нему, в лагерь под Москвой! Там, Вашу светлость, ждут преданные Вам полки польских воинов! И мы готовы вернуть, Вашей светлости, московский трон, которого Вас лишили силой!..
И вот поехали они обратно к Москве. Повёл их теперь Зборовский. Кто были они теперь? Свободные!.. А может пленники опять. Всё это было пока что неизвестно.
Вокруг же её повозки теперь скакали гусары. Иногда к ней подъезжал и сам Зборовский, осведомлялся, не нужно ли что-нибудь ей, царице. Он был вежлив и галантен, на удивление куда-то исчезла его грубость, какой он славился в полках. Пан воевода, её отец, тоже, как и она, ехал в таком же тарантасе. Отсидев всего два дня в седле, когда они покинули Москву, он сослался на свой возраст и перебрался на более устойчивое место. Но каждый день он являлся к ней в шатёр или избу, когда они останавливались в каком-нибудь селе, а то бывало в поле, и вёл себя как истинный её придворный. Всё остальное время она была на попечении служанок и дам, бесцельно заполняя, чем придётся, пустые дни. Сначала были разговоры, потом они, однообразные, наскучили.
— Diabeł!..[49] Кто нас сюда занёс?! — ворчала, чуть ли не каждый день, рядом с ней пани Барбара.
А она, чтобы не слушать и её, стала созерцать окрестности. Но природа не трогала её, не занимала, а сумрачные леса внушали только страх. Нездешним чем-то веяло от них. Там будто кто-то скрывал свой тёмный лик за хвойным лесом, дремучий такой же и угрюмый, как этот лес и эта страна, в которую она приехала царствовать… «Да, да, только царствовать! Иначе зачем же забираться в такую глушь!» От этих мыслей она вздрогнула и отвернулась от чужого ей ландшафта.
И вот опять стоянка в деревне, на берегу чудесной речки, заросшей ивами. Их не коснулась ещё осень своими яркими цветами.
— Любенице, государыня! — ответил на её немой взгляд ксёндз Антоний, бернардинец, её духовник, немолодой уже, но смотрелся ещё бодро. Он ехал верхом как настоящий гусар, но только в рясе.
А на следующий день к их стану подъехали запорожцы.
Вскоре ей донесли, что всего в четырёх милях, под Царёвом-Займищем, стоит пан Сапега с войском. Узнав, что она, царица, находится рядом от него, он выразил желание увидеться с ней.
Она ответила на это согласием.
Сапега приехал с большой свитой и вошёл к ней в шатёр.
Она ждала уже его со своими придворными дамами. Здесь же был её отец и брат Станислав. Пан Олесницкий тоже находился при её особе, как посол короля, но и как её родственник. Мартын Стадницкий, её гофмейстер, и тоже родственник, представлявший её персону на вот таких приёмах, а с ним и его брат Андрей откололись от них уже две недели назад. Они примкнули к Гонсевскому и где-то сейчас, возможно, на пути в Польшу. И его место занял её брат Станислав, он встал рядом с ней. И тут же был князь Константин Вишневецкий. Тот, с тех пор как они наконец-то все соединились ещё под Москвой, был молчалив, подавлен после ссылки.
Его, Яна Петра Сапегу, она не видела ни разу и с интересом ожидала встречи. Тем более что она устала от скучных придворных дам, болтающих лишь о пустяках и о мужчинах. Ах, эти разговоры женские, как ей опостылели они… Но она была наслышана о нём ещё в ту пору, когда жила в Самборе, до своего знакомства с царевичем Димитрием. Сейчас же она вглядывалась в него просто из любопытства.
Сапега оказался моложе, чем она представляла его себе. Он выглядел мальчишкой. Озорство в его глазах ещё не вытравила жизнь. Он был стройным, среднего роста, с лицом открытым. Ум и смелость запечатлела в нём природа и ещё что-то, что ускользало от неё.
Гость поклонился и представился ей.
— Государыня, Ян Пётр Сапега, гетман войска! Иду к государю Димитрию. Он приглашал меня. С ним переписку веду уже давно. И пан Рожинский тоже заверил в своём послании, что ждёт, надеется на встречу. Он считает, что так, поставив снова Димитрия в Москве, послужим мы нашей Польше и, государыня, тебе!
Он замолчал и улыбнулся своим каким-то мыслям, и так добродушно, что невольно хотелось улыбнуться и ему. Он был миловиден: усы, острая бородка, нос крупным был, а брови устремились крыльями вразлёт, лоб гладкий, выпуклый, высокий, а сверху волосики, прямые, мягкие свисали на него. Негусто было их уже, как лопушком они накрыли череп с правильными формами. Когда же улыбался он, то у него в глазах ещё сквозила наивность юности, не так давно прошедшей.
Все эти его качества в глаза бросались сразу же. Хотя она и не старалась разглядывать особенно его. Всё это вошло в неё помимо её воли. Такие вот мужчины, однако, не нравились ей. Она, как слабое и хрупкое создание, искала бессознательно в них силу. Порою грубость прельщала её больше, чем красота и тонкость или вычурность ума.
Затем он рассказал ей о придворных слухах, о короле и о столице, рассказывал, а сам косил глазами незаметно на Доротею.
А та, стоя среди придворных дам, взирала на него, на молодого гетмана, и видела его в несколько ином свете: «Широк в плечах и узок
