Мы ездили к Гигантским Канделябрам Паракаса, трехзубому дереву жизни шестисотфутовой высоты, высеченному на берегу пустынного, бесплодного полуострова в заливе Паракас-Бей в трехстах километрах к югу от Лимы. В течение многих столетий шаманы и искатели знания приходили сюда медитировать, обретать видение — преображающее видение, которое дало бы цель и смысл их существованию. Там орел, который выслеживал и рвал меня на протяжении многих лет, обнял меня своими крыльями. Эдуардо видел кондора, гигантского кондора, который был птицей силы его учителя, дона Флорентино Гарсиа, хранителя священных лагун Лас Хуарингас.
Из Паракаса мы направились на altiplano возле Наски, пустынное высокогорье, где никогда не бывает дождей, где неизвестные художники прорубили красноватую верхнюю корку плато, обнажив чистый белый песок, и таким способом вырезали огромные изображения рыб, рептилий, птиц, млекопитающих, человеческие силуэты и геометрические фигуры, заполнившие площадь около 350 квадратных километров. Там, на этой столовой горе, обители животных силы, мы выпили Сан Педро, и Эдуардо видел, как сгорают духи моего прошлого, взрываются среди пламени и как я исчез, двигаясь по кромке гигантской спирали, уходившей в песок. Работа на Южном пути. Там мы вверили наши души друг другу как compadres, как воины сердца.
А затем мы отправились к Мачу Пикчу. Мне надлежало возвратиться к древнему городу инков, Городу Солнца. Эдуардо войдет в его ворота впервые. Мы вместе будем постигать его смысл.
*18*
Путешественник следует по Пути Дракона на Север, чтобы открыть мудрость предков и заключить союз с Богом.
Антонио Моралес Бака
29 апреля 1979
Вот и опять Камень Смерти. Я должен передать на бумаге сладость воспоминаний.
Я предложил Эдуарду отправиться в пещеру под Храмом Кондора, за пределами руин — место, где я много лет тому назад сам исполнял свою огненную церемонию. Он переполнен впечатлениями. Он посещал Мачу Пикчу в сновидениях, а теперь город стоял перед ним, впереди и внизу, во всей красоте серо-зеленой композиции лишайников и гранита. Он почти задыхался, и дело было не в высоте. Что-то зловещее висело в воздухе, мы оба чувствовали это; раза два Эдуардо взглянул на меня с детской заговорщицкой улыбкой: «Ты чувствуешь силу, compadre?» Я люблю его, как брата. Иногда это старший брат. Странное чувство: я знаю, что он, простой индеец, работает в своей общине как обычный шаман-целитель; но со мной он каким-то образом находит возможности и средства выпрямиться во весь рост и переживать по-настоящему драму седых легенд, по которым он учился.
Он ушел, чтобы приготовиться к своей работе на Западном пути; это будет здесь, у Камня Смерти. Мне тоже нужно немного побыть одному.
И вот я сижу на траве, Камень Смерти передо мною — безупречной формы гранитное каноэ, плывущее по морю зеленой травы и диких желтых цветов.
Антонио. Панорама памяти подсвечивается, и вот я вижу себя здесь, так много лет тому назад, со своим высокомерием, с целым набитым рюкзаком западных предрассудков и скептицизма; я смотрю на руины Города Света впервые; сумерки, такие же, как сейчас, и туман из поймы Урубамбы поднимается все выше, переливается через кромку обрыва. Лежа на Камне Смерти, Антонио поет над моими чакрами, я слышу его печальный свист и шелест травы. Это здесь мы «поставили смерть на повестку дня». Он говорил мне, что я вернусь на это место. Что я войду в город и начну понимать его тайны. Где он теперь? Я не чувствую его присутствия. Я тоскую о нем. И вот я здесь. Я снова сбросил свое прошлое в Паске. Юг. Я снова буду лежать на Камне Смерти. Запад. Где же Северный путь?
Я закрыл дневник вместе с авторучкой, засунул его в сумку. Я продолжал сидеть среди травы и диких цветов, дышал животом, и холодный ночной воздух ласкал мое загорелое лицо.
Прошел час. Лежу на Камне Смерти. Подготовлен. Эдуардо поет надо мной. Мои обнаженные плечи и поясница ощущают холод гранита. Я слушаю, как Эдуардо высказывает наше уважение к Четырем Сторонам Света, просит, чтобы мой дух был принят Западной стороной, стороной тишины и смерти, чтобы его унес туда ветер Юга, чтобы мог возвратиться с Востока, где восходит Солнце, чтобы я мог родиться в духе как дитя Солнца.
Сначала была его очередь. Я не продумывал свои заклинания, дав волю инстинктивным формулировкам. Я освободил его чакры, отступил на шаг и наблюдал за ним, не двигаясь. Я увидел, как что-то неясное, неярко светящееся — это был Эдуардо, но стройнее и, видимо, моложе, — освобождается, отдедяется от его объемистого живота, двигавшегося в такт дыханию.
Позже я говорил ему, что он носит с собой слишком большой вес, слишком много мякоти. У меня часто возникало чувство, что его Южная работа неполноценна, что он примирил себя со своим прошлым, со своими предками, но по-прежнему носит этот груз на себе.
Он рассказал мне, что у него было чувство, что oн уходит в камень, а внутренности его скованы мощным страхом, ужасом преждевременного погребения. А потом он увидел далеко внизу свет, и свет разрастался, близился, и когда Эдуардо погрузился в его белизну, я вернул его оттуда. Он был поражен моим мастерством.
Сейчас он освобождает мои чакры, касаясь моего лба, шеи, сердца. А я размышляю о рождении и смерти. Где разница? Смерть, свет в конце туннеля; рождение, свет в конце канала, свет нового мира, в который мы вступаем. Может быть, подумал я, страх смерти, если отбросить ассоциативные страхи потерь и боли, — это просто рудиментарная память первого страха, страха рождения, страха неизвестности в конце туннеля.
Дышу. Нормальный, медитативный ритм сердца. Ветер шелестит в траве. Я открываю глаза, улыбаюсь, поворачиваю голову, чтобы увидеть стоящую рядом фигуру — руки протянуты надо мною, ладонями вниз, золотой браслет с пером, нарукавная лента из чеканного золота. Мое дыхание прерывается, останавливается высоко в груди. Лицо: словно изваянное коричневое лицо инка, обрамленное двумя перьями; серьги в мертвых ушах головы ягуара, которая вместе с частью черной шкуры хищника покрывает голову и плечи человеческой фигуры. Я импульсивно протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, моя, рука свободно проходит сквозь его руку, его глаза открываются, но их не видно, они слишком темны, он отворачивается и уходит, в то время как я вскакиваю, сажусь, свесив ноги с Камня Смерти, и… вижу Эдуардо. Он сидит скрестив ноги, в траве у основания камня, возле кормы гранитного каноэ.
— Эдуардо!
Он недоуменно смотрит на меня снизу вверх, а я киваю головой в ту сторону, где жрец-ягуар шагает, нет, лучше сказать движется, вниз но склону холма к Воротам Солнца, ко входу в руины.
Было уже за полночь, когда мы вошли в руины Мачу Пикчу. Мы потеряли из виду призрак, спускавшийся по склону холма, и теперь в полном одиночестве стояли в Воротах Солнца.
Мы специально так рассчитали заранее, чтобы провести здесь ночь в полнолуние. Лунный свет серебрил грани гранитных глыб, из которых были сложены стены; во дворах за стенами таилась темнота.
Я направился к Храму Кондора мимо поваленных стен, за которыми открывались комнаты, каменный тротуар с дикими травами в щелях между плитами и, наконец, открытая площадь: три массивные стены и каменный помост — это все, что осталось от Великого Храма.
— Вот! — Эдуардо кивнул головой в направлении центральной стены. — Это место полета духов.
Мы пересекли круглый двор, спустились по короткой каменной лестнице с правой стороны и оказались среди развалин Храма Кондора, прямо над пещерой, в которой я когда-то исполнял свою работу Южного пути.
Под нашими ногами из земли выступает странный треугольный камень, напоминающий очертаниями кондора; голова этого фантастического кондора обращена назад и вниз, как будто он всматривается в себя, и я вижу, что кровь по бороздам каменного клюва будет стекать и капать на шею, за воротник из перьев.
В одном из самых необъяснимых порывов моей жизни я выхватываю из кармана швейцарский офицерский ножик и разрезаю себе кончики средних пальцев на обеих руках.
Я складываю руки в жесте перевернутой молитвы, ладони друг к другу, концы пальцев соприкасаются и устремлены вниз, кровь капает с пальцев на гранитный клюв кондора.
— Что ты делаешь, compadre?
Я и сейчас не знаю. Когда-то мне явился кондор на узком песчаном берегу лагуны за хижиной Рамона. Он удивил меня, удивил Рамона, он склевывал капли моего лица, стекавшего в серебристый песок. Он питался маской, которую я носил. Сейчас, когда кровь обагрила серый гранитный клюв, я понял, что тот кондор и орел, донимавший меня все эти годы, — одно и то же, дух Востока, видения, Антонио; это он не дает мне покоя, требуя завершения моего пути.
И я понял еще одну вещь в это мгновение. Я понял, что работа на Западном пути состоит не только в том, чтобы предать себя смерти и таким образом открыть дорогу для призыва жизни; главная готовность состоит в том, чтобы отдать свою жизнь тому, во что ты веришь.
