над дверью в подвал, а внизу поставил туфли. Весь остаток утра у меня перед глазами это опустевшее платье. Время от времени ветер задувает в открытое окно, и платье колышется.
Похоже на привидение.
Я думаю о той, которая облачалась в это платье, и о той, которая вскоре в него облачится. Что я почувствую, увидев мамино платье на той, другой? И думаю, что именно за дверью, на которой оно висит, я, спустившись по лестнице, ведущей в подвал, найду ответы на все вопросы.
В этой двери никогда не было замочной скважины, не было и ключа. Только дверная ручка. Но я слишком робею, чтобы пойти и проверить.
Я возвращаюсь в свою комнату, ложусь на кровать, смотрю в потолок и задаюсь вопросом: почему из подвала не воняет? Но самой постановкой вопроса пытаюсь себя утешить. Если бы мама и папа были там, мы бы ощущали трупный запах. Но Белла все время возвращается туда и скребется в дверь, будто что-то учуяла. Я по-прежнему ее оттаскиваю, чтобы орк не заметил и снова не предложил мне накормить собаку маминым снотворным. Может, лучше опять их подсыпать ему, эти таблетки? Все, сколько есть. Смешать с едой и отравить его. Но боюсь, что на этот раз он заметит. Не потому, что хитрый. Я сначала думал так, но потом понял, что он просто глуп. «Ум глупцов – в недоверчивости», – всегда повторяла мама. Когда глупцы чего-то не понимают, они сразу становятся подозрительными. Поэтому их можно облапошивать до определенного предела. Потом их все настораживает, они перестают доверять, и переубедить их никак нельзя. Самое скверное то, что с такими типами никогда не знаешь, на что они способны, какой реакции ждать от них. Поэтому из всех людей глупцы наиболее опасны.
– Ты не должна больше подходить к двери в подвал, – приказываю я Белле, а та сидит у моей постели и смотрит на меня, склонив голову, с самым невинным видом.
У собак особый нюх, все это знают. Особенно у золотистых ретриверов. Что притягивает Беллу? Там, внизу, одно горючее, твержу я себе. Но тела, возможно, плавают в чане. И запах перебивается вонью от керосина. Я должен спуститься вниз, поднять крышку и посмотреть. Но папа не разрешал мне. Говорил, что от запаха может закружиться голова, я могу потерять сознание. И тогда задохнусь или упаду в чан. Может, мысль и неплохая. Так я положу конец страху, грызущему меня изнутри. Я не хочу больше это терпеть. Прошу тебя, Боженька, пусть это прекратится. Но, возможно, скоро все станет еще хуже.
Платье в цветочек колышется, подвешенное над дверью. Рыжая с поляроидного снимка вот-вот приедет.
С завтрашнего дня их будет двое против одного. Ничего хорошего это не сулит. Если сейчас у меня мало шансов выпутаться из сложившегося положения, через несколько часов их станет еще меньше. Когда мама с папой вдвоем обрушивались на меня, я не мог сопротивляться; что говорить о сумасшедшем и подружке ему под стать?
Надежды нет.
Может быть, правда спуститься в подвал, открыть крышку чана с горючим, лечь на пол и уснуть навсегда? То-то огорчится ублюдок, когда найдет мой труп. Медвежонок должен будет придумать, что сказать Кисоньке, после всех своих обещаний.
И тут до меня доходит. Почему я раньше об этом не подумал? Подарок – вовсе не платье, тем более не туфли и не сумочка. Дар – это я. Поэтому он не может причинить мне вред.
Не может.
Я не силен в стратегии, но это дает мне какое-то перед ним преимущество, разве нет?
Если подытожить: он не может причинить мне вред, а я себе – могу. И если я причиню себе вред, он утратит любовь женщины, которая едет сюда.
Чем больше я над этим думаю, тем сильней убеждаюсь, что так будет лучше всего.
Жду у себя в комнате, когда наступит вечер. Около семи спускаюсь и готовлю ужин. Яичница на сале, с томатным соусом. Мама объясняла, что, если жарить на сале, получится вкуснее, даже папин башмак можно приготовить и съесть с аппетитом. И я смешиваю ингредиенты на сковородке, не выверяя пропорции, от щедрого сердца. Тем временем мама наблюдает за мной от двери в подвал. Потому что, если посмотреть краешком глаза, кажется, будто она одета в платье, которое там висит.
Уверен, она одобряет то, что я делаю.
Когда орк показывается на пороге, тарелка с яичницей уже на столе. Он предстает передо мной совсем другим. Улыбка, обнажающая гнилые, искривленные зубы, сияет на гладко выбритом лице.
– Ну как я тебе? – спрашивает орк, проводя рукой по щекам. Он даже вымылся, мокрые волосы причесаны на косой пробор. Прихорашивается перед приездом рыжей с поляроидного снимка. – Принял классную ванну, – заявляет он, потом таращится на ужин, выкатывая глаза. – Вот здорово!
Садится, поглощает яйца и сало. Орудует вилкой, будто лопатой, заталкивает еду в рот, давится. Хоть бы подавился совсем. Но знаю, что этого не случится, – таким, как я, никогда не везет. Все сожрав, орк откидывается на спинку стула, поднимает голову, хлопает себя по животу и громко рыгает, обращаясь к небесам.
– Вкуснятина! – хвалит меня.
Я молчу.
Потом орк встает и тащится к дивану, на свое обычное место. Пока он смотрит телевизор, я ставлю тарелки в раковину, тщательно их мою. Закончив, драю конфорки и мраморную доску. Все вытираю досуха. Привожу Беллу под крыльцо, даю ей поесть. Обнимаю, целую, оставляю ее там и возвращаюсь в кухню. Гашу свет и сажусь за стол. Жду. Под аккомпанемент какого-то мультика наблюдаю за амбалом, прилипшим к экрану, и спрашиваю себя, что творится у него в голове. К тому времени я уже принял решение.
Знаю: он снова захочет есть. И тогда придет в кухню, станет рыться в холодильнике, ища, чем перекусить.
Но прежде чем это случится, у меня полно времени.
Когда я чувствую, что готов, встаю и подхожу к двери в подвал. Зарываюсь лицом в мамино цветастое платье и делаю глубокий вдох, во всю силу легких, надеясь ощутить ее аромат. Где-то глубоко остался неясный след. Это изумляет меня и трогает.
Потом я берусь за ручку и наконец открываю проклятую дверь.
Подвал как будто делает выдох навстречу мне. Пахнет скорее сыростью, чем керосином. Света внизу нет, ни единой лампочки. Но я все равно спускаюсь по лестнице. Насколько помнится, там двадцать ступенек. Трупный запах, вопреки моим ожиданиям, не ощущается. Я мог бы взять папин фонарик, но предпочитаю спускаться в темноте, чтобы не видеть того,