class="p1">Однако скептицизм Бальди оставался несокрушимым.
– Значит, вот чем ты занимался до сих пор, – заметила она. – Из-за этого угрожал отозвать экспертное заключение?
– Это не было угрозой, меня вынудили, – поправил ее Джербер, впадая в отчаяние.
– Возможно, ты убедишь меня, если покажешь видеозаписи сеансов с Николином. – Старая знакомая вроде бы снизошла к нему.
– Я их не вел, – смущенно признался Джербер. – Сказочник выразился ясно: все сказанное должно оставаться между нами.
Бальди, казалось, это ничуть не трогало.
– Похоже, у нас есть две версии, – спокойно начала излагать она. – Твоя, с похитителем-гипнотизером и прочим. И карабинеров, которые, напротив, считают, что мать и сын, после того как прокололи шину, бросили автомобиль и вернулись к прежнему образу жизни, только еще более неблагополучному: блуждали по лесам Муджелло, останавливаясь то здесь, то там; крали еду и одежду или же находили все, что им нужно, непосредственно на помойке; все это они проделывали и раньше, до того как исчезли. Это длилось, пока их случайно не обнаружили, сначала мальчика, а потом женщину, с интервалом почти в неделю. – Бальди сделала паузу. – Будь ты на моем месте, в какую реконструкцию событий ты бы больше поверил?
В ее речах явно звучал сарказм. Но Джербер не имел ни малейшего намерения сдаваться.
– Почему бы не выслушать владелицу конюшни, которая чувствовала, будто ее «заставляют» ездить в Долину ада, где она в конце концов нашла Нико? Почему не спросить егеря о рисунке, который он сделал на стене горящим угольком, не испытывая при этом боли? И, раз уж на то пошло, поговорите с Заккарией Ашером – пусть объяснит, с чего это его супруг Филип высвободил его среди ночи из смирительной рубашки, прекрасно зная, какую бурную реакцию это может вызвать. – Он помолчал, потом добавил: – Сказочнику даже удалось манипулировать сознанием Лавинии, четырнадцатилетней девочки, которая лечится у меня.
При словах, что и юная пациентка оказалась в это дело вовлечена, во взгляде Бальди появилась серьезная озабоченность.
– Надеюсь, ты не поставил под угрозу здоровье девочки, – произнесла она.
– Разумеется нет, – вспыхнул тот.
– Хорошо бы это было правдой, иначе мне придется принять меры. – Женщина оглядела его с ног до головы, и губы ее скривились: виной тому, как и в первый раз, когда она вошла к доктору в кабинет, явно был его жалкий облик. – Посмотри на себя, Пьетро, я тебя просто не узнаю. – На этот раз суждения ее были куда безжалостнее: она обращалась с ним, как с человеком, дошедшим до нервного срыва. – Ты весь мокрый, на тебе лица нет. Почему бы тебе не оставить это дело и не вернуться домой?
– А вы почему не хотите поверить мне? – спросил Джербер; от ярости у него на глазах выступили слезы. Никогда он не чувствовал себя настолько бессильным. – Не хотите искать сказочника – ладно. Но только я могу вывести Николина из затерянной комнаты. Умоляю, позвольте мне продолжить лечение. Иначе вы приговорите мальчика к тому, что он останется запертым в себе самом до конца своих дней…
Несколько мгновений Бальди молча смотрела на него.
– Пойдем со мной, я хочу тебе кое-что показать.
40
Пьетро Джербер и Анита Бальди прошли по длинному коридору под немыми взглядами присутствующих, которые оборачивались им вслед. Психолог чувствовал себя выставленным напоказ, уязвимым. Раньше, бывая в суде, он имел достойный или, по крайней мере, презентабельный вид. Сейчас он стал тенью самого себя и немного этого стыдился.
Судья привела его к себе в кабинет, не промолвив ни слова. Джербер задавался вопросом, что такого важного в помещении, где он бывал десятки раз.
Они вошли, судья закрыла дверь и сразу направилась к письменному столу; даже не присев, начала шевелить компьютерной мышью. Фреска, изображавшая круг ада, вздымалась за ее спиной и, казалось, нависала над Джербером, который стоял перед столом в ожидании. Хотя фреску частично покрывал коллаж из рисунков, подаренных судье детишками, психолог отвел взгляд, не в силах вынести адских видений.
– Вот, можешь убедиться воочию, – сказала старая знакомая, разворачивая монитор в его сторону.
Джербер сделал шаг вперед и увидел, как по экрану скользят кадры, снятые скрытой камерой. Показался Николин рядом с щуплой, неухоженной, опустившейся женщиной лет пятидесяти, стриженой, преждевременно поседевшей. Его мать, сразу догадался Джербер. Мира, по-видимому, была счастлива снова увидеть сына: она плакала, то и дело целовала и обнимала его. И Нико, окруженный такой любовью, тоже казался довольным. Но психолога поразило то, что мальчик, хотя и ошеломленный внезапным появлением матери, уже не казался потерянным.
Николин говорил.
Они разговаривали на албанском, своем родном языке. Тем не менее в смысл их речей было нетрудно проникнуть. Наверное, оба думали, что потеряли друг друга навсегда, и вот соединились снова. Страшное приключение завершилось счастливым концом.
– Что-то мне не кажется, будто он в кататонии, – заметила Бальди, имея в виду ребенка.
Последнее, что помнил психолог, были вопли, которыми разразился Николин в конце их последнего сеанса, когда Джербер его обманул. Пообещал, что он скоро увидит Миру. Но теперь гипнотизер понял, что вид матери разрушил чары сказочника.
Нико вышел из затерянной комнаты. И теперь регулярно моргал.
Мира стала ключом от его темницы.
Психолог не мог решить, был ли это спонтанный эффект или театральный трюк, предусмотренный сказочником, этим искуснейшим иллюзионистом. Но понял, что с данного момента он сам уже не нужен.
– Что с ними будет теперь? – спросил Джербер.
– Препоручим их социальным службам, – может быть, кто-то по-настоящему займется ими, найдет им дом, предоставит постоянную работу матери, а для Нико подберет подходящую школу, обеспечит ему будущее.
Джербер пожалел другого ребенка, того, что остался с орком: будто бы, раз история осталась без конца, тот двенадцатилетний так и застрял в старом кошмаре более чем двадцатилетней давности.
Тем временем на экране мать Николина обхватила руками лицо сына и заглянула ему в глаза. Что-то спросила у него, и он ответил: «По мами».
Заговорил о чем-то еще, все время называя женщину мами.
– Странно, – заметил Джербер. – Я думал, что на их языке «мама» звучит как «мамаи».
Именно это слово лепетал Нико, когда психолог пытался пробудить его с помощью игрушечного телефончика Марко.
Бальди кинула на него недоумевающий взгляд: неужели он считает, что такая подробность заслуживает внимания? Конечно нет, но они дошли уже до такой черты, что вряд ли стоило обвинять судью, даже если она и считала Пьетро параноиком.
– Мне жаль, – сказал он совершенно искренне. – Хоть я никак не могу доказать правоту моих слов, прошу поверить, что я действительно хотел помочь Николину.
