обиду.
Они помолчали.
— Ну, идём, — сказал Паша.
Они молча вышли. Вадим достал сигарету, закурил.
— Тебе куда? — спросил Паша.
— Мне — туда, — Вадим указал большим пальцем себе за плечо.
— Ну… давай.
Они пожали друг другу руки. Паша вдруг обернулся:
— Вадим!
— Что?
— Постой… А как же жена?
— Жена? — переспросил Вадим, безобразя улыбкой рот. — Жена у меня красавица.
ДВА ДНЯ ДО СМЕРТИ
Поезд прибыл в четыре утра, было ветрено и тепло, а рассвет еще только брезжил. Я пошел по Невскому, решил пройти его весь, шел и курил, отворачиваясь от ветра.
Миновав несколько каналов, я постоял на гнутом мостике, опираясь о парапет, бросил окурок в дрожащую воду, а потом вошел в открытое кафе. Там было еще сумрачно, душно, медленно вращался у потолка вентилятор, а бармен спал за стойкой лицом на раскрытой книге. Я сел в дальнем углу и сразу веки мои стали смыкаться. Чтобы не заснуть, я закурил, а потом смял сигарету и сплющил ее с неприятным скрипом в пепельнице. Подойдя к спящему, я тронул его за плечо, намереваясь спросить кофе. Бармен поднял голову и взглянул на меня широко открытыми глазами. На мятой влажной щеке этого человека я увидел слабые отпечатки букв книжного текста.
Некоторое время мы смотрели друг на друга. Он смотрел так, словно что-то читал во мне. Я же поневоле рассматривал отпечатавшийся на его щеке текст книги — но ни понимал ни слова.
Попросив меня обслужить, я вернулся за свой стол, достал письмо к Полине и стал его дописывать, вырвав для этого пятый листок из еженедельника. Я писал о том, что, кажется, придумал верное определение любви. «Любовь напоминает мне шагреневую кожу…»
Когда бармен принес кофе, я поднял голову и наши взгляды снова совпали. Он приподнял двумя пальцами чашку с кофе и вдруг уронил ее, опрокинув в блюдце. Несколько капель попали мне на брюки. Мне показалось, он сделал это нарочно. Помедлив, я громко спросил у бармена, что собственно во мне такого, а?
— Да у тебя такое лицо…
— Какое?
— Да такое, словно тебе, парень, жить осталось два дня, — он слегка выпятил губы и отвел взгляд. — Я сейчас принесу другую чашку.
Я выдохнул и понял, что медленно просыпаюсь.
Бармен стоял рядом и, насмешливо выпятив губы, смотрел на меня:
— Вот ваш кофе, — произнес он.
— Что вы сказали? — спросил я, выпрямляясь на стуле. Он облизал толстые губы и улыбнулся, качая головой:
— Я сказал — ваш кофе…
На улице было еще темно, а воздух серебрился. В выщерблинах асфальта сидели съежившиеся голуби и воробьи, женщина в куртке с капюшоном и в кроссовках медленно шла, толкая перед собой детскую коляску с поднятым верхом, рядом с ней семенила привязанная такса. Большой темно-синий «Линкольн» бесшумно прокатил мимо и завернул в арку подъезда. Мне хотелось найти зеркало или подходящую витрину, но потом я вспомнил о письме и зашел во двор, огороженный с четырех сторон желтыми домами с маленькими окнами наподобие бойниц. Здесь росли высокие деревья, я сел на скамейку под одним из них и стал дописывать письмо, забыв уже, где начало и где блуждает конец.
«Любовь сильно похожа на шагреневую кожу. Когда она съеживается, мы пугаемся, хотя на самом деле следовало бы радоваться. Когда кожа перестает съеживаться, мы сходим с ума от счастья — а ведь это говорит о том, что осуществленное уже нельзя осуществить».
Слева от меня, там, где была детская площадка, сидел на краю песочницы человек в грязном ватнике и вязаной шапочке. Воротник был наполовину оторван и свисал с его плеча будто офицерский погон. Человек курил, у его ног стояла недопитая бутылка вина. Я смотрел на него, думал о том, что же написать ей еще, а потом поднял голову. Ветка дерева висела прямо над головой, и было видно, как движется по листу прозрачная от утреннего света гусеница.
Мужчина, сидящий на краю песочницы, качнул головой и забубнил:
— И молодо-о-го, коного-о-на… несу-ут с разбитой го-ло-вой…
Взглянув на часы, я встал.
Я шел через дворы, скверы и детские площадки незнакомого мне города, а на одном из проспектов остановил такси и попросил отвезти меня к Финскому заливу. Водитель — седой человек со шрамом на затылке — спросил, первый ли я раз в Питере.
— Да нет… — сказал я, — раньше часто приезжал. Сейчас вот в гости на пару дней, а друзья еще спят.
Водитель кивнул и вдруг, заметив что-то слева, ткнул тонким указательным пальцем в окно:
— Эй, парень, вот здесь я родился, видишь?
— Где? Где?
— Сейчас развернусь…
Мы развернулись и медленно поехали мимо четырехэтажного дома.
— Этот дом, парень, так с войны и не тронули, — рассказывал водитель, — вот в этом самом подъезде, тогда блокада была, мать стала рожать, прямо на лестнице. Только из квартиры, парень, успела выбежать. В это время лейтенант один по лестнице поднимался. Видит, баба рожает, и принял роды. А потом он мне батей стал. Настоящий-то отец погиб, парень. Съездил в отпуск, мать мою оприходовал, и на обратном пути — под бомбежку. Вот как бывает, парень.
Он сбавил скорость и еще раз медленно объехал вокруг коричневого четырехэтажного дома.
— Вот какие дела бывают, парень, — говорил он, — вот… какие дела…
Мне показалось, ему не нравится, что я молчу.
— Ну а дальше? — спросил я.
— Что — дальше?
— Как дальше-то было?
— А… дальше… — я увидел в зеркале его маленькие сощуренные глаза. — Дальше жизнь была. Сын у меня на батю моего похож, на того, второго, который ненастоящий. Видишь, парень, чудеса какие бывают. Ты вот веришь в чудеса?
Я из вежливости кивнул.
— Ну, а сам как живешь, парень?
Я заставил себя улыбнуться.
— Да нормально.
— Жена есть?
— Нет.
— А невеста?
Я покачал головой.
Он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и подмигнул:
— Не переживай, парень, еще поживешь.
Когда мы приехали, я расплатился и пошел по мокрому песку и скользким камням к пристани, куда уже подходил, предупреждая гудками, пассажирский катер.
Одна из туч в небе стояла прямо надо мной и закрывала солнце. Я купил билет, поднялся по трапу и сел в кресло на левой стороне палубы. Пассажиров было не так много: пожилая женщина в дождевике с сумкой-тележкой, и компания молодых людей — трое парней и две девушки, они негромко смеялись и пили шампанское, передавая бутылку из рук в руки.
Катер отчалил и поплыл вдоль берега. На пристань, откуда мы только что отъехали, брызнули лучи солнца. Минут через пять солнечный свет догнал наш катер и один
