Наряду с больницами общего профиля все чаще стали появляться специализированные больницы. В 1860 году в одном Лондоне существовало 66 специализированных больниц. Четыре из них предназначались для лечения грудных болезней. Бромптонская больница, рассчитанная на 300 мест, была основана в 1842 году, однако по меньшей мере половина мест обычно пустовала из-за отсутствия медсестер или фондов. Лондонская больница грудных болезней, основанная квакерами в 1848 году, была рассчитана на 160 кроватей, однако ее преследовали те же самые проблемы, что и Бромптонскую. Больница с громким названием Королевская национальная больница грудных болезней располагала только двадцатью кроватями. Северо-лондонская туберкулезная больница, основанная в 1860-е годы, обанкротилась: кто-то сбежал, прихватив с собой значительную часть ее фондов; это событие назвали «докторским рэкетом».[583] Но все же некоторые специализированные больницы работали хорошо. Например, Детская больница на десять кроватей, основанная в 1852 году (больница до сих пор располагается на Грейт-Ормонд-стрит). Туда принимали детей от двух до тринадцати лет. Детей до двух лет лечили амбулаторно. К 1880-м годам в отделении для девочек уже лежало 75 маленьких пациенток. Там стояли «прелестные детские кроватки веселых расцветок с перилами вверху, по которым скользит широкая доска с игрушками и книжками, расположенная на такой высоте, чтобы сидящему ребенку можно было до них дотянуться. Все здесь веселое, аккуратное и приятное на вид, даже сестры», и в каждой палате весело горит камин.[584]
Тесное взаимодействие медицинских учебных заведений и больниц было неотъемлемой частью представлений девятнадцатого века. При больнице Св. Варфоломея с 1842 года имелся медицинский колледж с проживанием, призванный «предоставить студентам наряду с удобствами моральные преимущества проживания в стенах больницы», так как студенты-медики, как правило, в моральных преимуществах нуждались.[585] Больница Св. Марии в Паддингтоне на 150 кроватей была основана в 1851 году. Три года спустя при ней открылось медицинское училище для трехсот студентов. В 1826 году был создан Университетский колледж вместе с больницей и медицинским факультетом. При больнице Чаринг-Кросс, основанной в 1815 году, с 1822 года действовало медицинское училище. В 1834 году вступило в строй ее новое здание на 60 кроватей.
Кингс-Колледж также имел свою больницу и медицинский факультет на Портьюгал-стрит. После того, как в 1836 году открылся Лондонский университет, студенты медицинского факультета для получения ученых степеней, которые раньше присуждались только Оксфордом и Кембриджем, смогли работать в лондонских больницах. На приобретение профессии врача уходило около 400 фунтов, эта сумма складывалась из ежегодной платы за обучение (около то фунтов), а также стоимости книг и расходов на проживание (около 50 фунтов) за четыре-пять лет. Чтобы оплатить часть расходов, студент мог устроиться на одну из вспомогательных должностей в больнице, подрабатывать уроками, сочинительством или в качестве помощника частного врача.[586] В то время некоторые профессии нередко передавались по наследству, особенно профессия врача. Студент мог выбрать старую систему обучения, существовавшую до появления медицинских учебных заведений, и год-другой жить дома, учась у своего отца или другого члена семьи. Так он избавлялся от платы за обучение и других расходов и вместе с тем мог наслаждаться материнской заботой (следует заметить, что самое скромное существование обходилось в 50 фунтов в год).
Получив диплом в возрасте около двадцати одного года, молодой доктор стремился поступить в одно из престижных учреждений: Королевский колледж хирургов или Королевский колледж терапевтов, которые зорко следили за иерархией в своей профессии. Годам к тридцати он мог получить в больнице место ассистента хирурга или ассистента терапевта, если колледж давал ему хорошую рекомендацию, а члены правления не предпочли другого кандидата — при зачислении в штат процветала коррупция, претендентам приходилось энергично за себя хлопотать. Годам к сорока он мог надеяться стать полноправным хирургом или терапевтом в штате больницы. Эти назначения вели к полезным и выгодным контактам за пределами больниц для бедных. Если врач хотел заняться частной практикой, ему необходимо было получить аттестат хирурга-фармацевта, вывесить табличку со своим именем и ждать пациентов. Именно к такому фармацевту Джейн Карлейль послала свою незадачливую служанку, когда к той в ухо влез черный таракан. Фармацевт извлек его с помощью мыльного раствора. «Там могли остаться одна-две ножки», — сказал он, предлагая промыть ухо на следующий день, но со служанки было уже достаточно.[587]
Джон Сноу, личный анестезиолог королевы Виктории, начал свою карьеру в 1854 году, работая хирургом в единственной комнате на Фрит-стрит в Сохо, на людной улице, где практиковали еще четыре хирурга. Иногда он подрабатывал в клубах для больных и тред-юнионах, которые в ту пору росли, как грибы, или участвовал в вакцинации населения, работал хирургом в полиции или тюремным врачом. Сноу так и не женился, хотя многие молодые врачи полагали, что жена придаст им вес и респектабельность, ценимые пациентами. Врачебную практику можно было покупать и продавать через профессиональные журналы. По мере того, как известность врача росла, его начинали приглашать для дачи показаний в суде, особенно после нескольких громких дел об отравлениях, поместивших Центральный уголовный суд под прицел викторианской прессы.[588]
Медсестры не всегда были «веселыми, аккуратными и приятными на вид», но они постепенно становились более квалифицированными, более уверенными в себе, менее невежественными и менее склонными искать утешение в джине. В 1850–51 годах Флоренс Найтингейл посетила Институт диаконис в Кайзерверте, Германия. Свое обучение она продолжила в парижских больницах, находившихся под началом монахинь.[589] Она глубоко сожалела о том, что в Англии нет организаций, подобных кайзервертским или парижским больницам, где английские девушки могли бы учиться на сестер. Несмотря на сопротивление семьи, в 1853 году она наконец-то смогла погрузиться в темные воды сестринской профессии, поступив на службу в Больницу для тяжело больных благородных дам на Харли-стрит, дом 1. Там ее организационные способности развернулись столь бурно и стремительно, что леди и джентльмены из опекунского совета не понимали, что вокруг творится, — и это повторялось на протяжении всей ее жизни.
Вскоре разразилась эпидемия холеры, и Флоренс Найтингейл добровольно вызвалась руководить уходом за больными в больнице Миддлсекса. Затем страну постигло еще более страшное бедствие: Крымская война. Эйфория, охватившая британскую публику в первые дни войны, сменилась ужасом, когда Уильям Рассел из «Таймс» описал нечеловеческие условия, в которых находились пациенты госпиталя в Скутари. Мисс Найтингейл получила предложение отправиться туда с командой из сорока сестер и сделать все от них зависящее. Это была разношерстная компания: леди, служанки и опытные сестры. Тогда и встал мучительный вопрос, многие годы не терявший своей актуальности. Что должна делать сестра милосердия? Оглядываться на религиозные предписания и предлагать больному духовное утешение вместо судна, в котором он нуждался? Или заботиться об их кишащих паразитами, дурно пахнущих, измученных телах и выполнять назначения доктора (а также мисс Найтингейл)? Кем ей быть, леди или палатной служанкой?
В 1856 году мисс Найтингейл вернулась в Лондон, терзаясь мыслями о несчастной судьбе британских солдат. Через год напряженной борьбы и закулисных переговоров ей удалось добиться создания правительственной комиссии, призванной изучить состояние здравоохранения в Британской армии. Мисс Найтингейл пожертвовала 45 000 фунтов, собранных английской публикой в благодарность за труд в Крыму, на создание сестринских курсов при больнице Св. Фомы. Это дало толчок развитию профессии. Медсестры стали трезвыми, честными, надежными, пунктуальными, спокойными, дисциплинированными, чистыми и опрятными и добросовестно вели записи. К этому времени мисс Найтингейл превратилась в затворницу — самую энергичную затворницу в истории, — но каждую неделю читала блокноты медсестер и делала в них пометки.
* * *
Медицинские знания быстро распространялись. На смену старой мантре «Кровь, чаша и пластырь, слабительное, отвар и клистир» пришли научные методы лечения.[590] Слово «чахотка», веками означавшее угасание пациента, после открытия туберкул в легких уступило место слову «туберкулез». Освященный веками тщательный осмотр пациента по-прежнему оставался самым распространенным методом лечения, но появились и новые средства диагностирования. Недавно изобретенный термометр был шести дюймов в длину, но через пять минут точно показывал температуру пациента. В 1816 году французский врач Лаэннек столкнулся с пациенткой, страдавшей грудной болезнью. Этикет запрещал ему слушать шумы в ее легких, просто приставив ухо к груди, поэтому он изобрел стетоскоп, деревянную трубку, которую удобно было носить в цилиндре. Кровяное давление можно было измерить при помощи ранней версии сфигмоманометра. Все более сложным становился микроскоп.
