Между прочим, я противник запрета курения и вообще всех запретов на вещества, употребляемые трудящимися классами. Но это пагубная привычка, убивающая огромное число людей и вредящая еще большему количеству, поэтому то, что теперь она контролируется, представляет собой шаг вперед.
Корр.: В августе 1996 года Г. Уэбб поместил в «Сан-Хосе Меркьюри ньюс» статью из трех частей, потом выросшую в книгу «Темный альянс». Он обвиняет ЦРУ в сбыте кокаина в черных пригородах Лос-Анджелеса и считает его виновным во взрыве «крэковой» наркомании в 1980-х годах. Как я заметил, вы держитесь в стороне от таких сюжетов, — во всяком случае, пока вам не зададут прямой вопрос в интервью. Вы не тратите на них много энергии.
Просто у меня на это свой взгляд. Рассказанная Уэббом история по сути верна, но о замешанности ЦРУ в распространении наркотиков по миру известно уже лет двадцать пять, после книг Ала Маккоя например, «Политика героина: ЦРУ в глобальном трафике». Это началось сразу после Второй мировой войны. Сначала были «французские связные» в Марселе (попытки ЦРУ помешать влиянию профсоюзов путем возрождения мафии и штрейкбрехерства), потом «Золотой треугольник» в Лаосе и Бирме, Афганистан и т. д.
Многое раскрыли десять лет назад Боб Пэрри и Брайан Барджер. Они говорили правду, и им быстро заткнули рот. Вклад Уэбба заключается в том, что он пролил свет на кое-какие подробности, в частности на пути доставки кокаина в гетто.
Когда ЦРУ утверждает, что оно не в курсе дела, то это правда. Зачем им вдаваться в такие подробности? Замысел не в том, чтобы наркотики попали в гетто — это происходит естественным образом. В сообщества, способные себя защитить, наркотику пути нет. Его назначение — гибнущие кварталы, где людям приходится бороться за выживание, где дети предоставлены сами себе, потому что родители в поте лица добывают хлеб насущный.
Конечно, между ЦРУ и наркотиками существует прямая связь. США были замешаны в международном терроризме во всей Центральной Америке. Все происходило тайно (то есть важные люди во власти и в прессе знали о происходящем, но все было устроено так, что они могли делать вид, будто остаются в неведении). За неподотчетными деньгами и головорезами нашему правительству, естественно, приходилось обращаться к наркодилерам, вроде Норьеги (как вы помните, он был нам большим другом, пока не стал слишком самостоятельным). Все это не секрет и не должно удивлять.
Но я в отличие от многих считаю, что ЦРУ занималось всем этим не по собственной инициативе, а по приказу из Белого дома. Оно использовалось как инструмент государственной политики, для проведения операций, сам факт которых правительство не желает признавать.
Масс медиа
Корр.: В вашей с Э. Германом книге «Изготовление согласия» (1988) перечислены пять фильтров, через которые пропускают новость, прежде чем она доходит до нас. Один из этих фильтров — антикоммунизм, — вероятно, подлежит замене.
Во всяком случае, на время. Тогда он воспринимался узко. Если говорить шире, то это идея о том, что нам грозит нападение страшных врагов, поэтому необходима защита в виде внутренней силы.
Людей надо чем-то запугивать, чтобы они не стали обращать внимание на то, что с ними на самом деле происходит. Необходимо, чтобы они испытывали страх и ненависть, отводя гнев — или даже просто недовольство, — порождаемый общественно-экономическими условиями.
В начале 1980-х годов стало ясно, что коммунизм ненадолго останется такой угрозой, поэтому администрация Рейгана, придя к власти, тут же сосредоточилась на «международном терроризме». Сначала «подвесной грушей» им служила Ливия.
Всякий раз, когда требовалась дополнительная поддержка для «контрас» или еще кого-нибудь, они провоцировали конфронтацию с Ливией. Нелепость дошла до того, что в один прекрасный день Белый дом окружили танками, чтобы уберечь бедняжку президента Рейгана от ливийских убийц. Это превратилось в международный анекдот.
К концу 1980-х годов во врагов превратились латиноамериканские наркоторговцы; теперь к ним присоединились иммигранты, чернокожие преступники, мамаши, получающие пособие по «социалке», и куча других опасных элементов, осаждающих нас со всех сторон.
Корр.: В конце книги «Изготовление согласия» вы делаете вывод, что «общественное значение масс медиа заключается... в защите экономических, социальных и политических интересов привилегированных групп, доминирующих в нашем обществе и государстве». Не желаете ли что-нибудь к этому добавить?
Это такой трюизм, что его необязательно передавать словами. Было бы удивительно, если бы это оказалось неверно. Уже сам свободный рынок — или то, что его напоминает, — принуждает к такому выводу.
Корр.: В журнале «Зет» Эд Герман размышляет о живучести идеи о свободе прессы.
Эд совершенно прав в своей предпосылке: значение имеют желания людей, владеющих прессой и контролирующих ее. Только я не совсем с ним согласен в части их нелиберальности. По-моему, такие общенациональные газеты, как «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», отвечают определению либеральности. Иногда я даже согласен с тем, что там пишут.
Например, «Нью-Йорк таймс» удивила меня редакционной статьей в поддержку расширения прав рабочих в Индонезии (в противовес мнению правых, что индонезийских рабочих надо душить, потому что так на них можно больше заработать). Некоторые обозреватели «Нью-Йорк таймс», например Боб Герберт, гораздо лучше тех, кто писал в газете сорок лет назад, иногда из-под их пера выходят очень приличные статьи.
Но в целом пресса, принадлежащая к господствующей тенденции, исходит из общих предпосылок, вроде необходимости сохранения государства благоденствия для богатых. При соблюдении этих рамок существует простор для столкновения мнений, и крупные органы массовой информации вполне могут принадлежать к либеральной тенденции. Собственно, при хорошо отлаженной пропагандистской системе им там самое место.
Самый хитрый способ добиться от людей пассивности и покорности — это резко ограничить спектр допустимых мнений, зато внутри этих рамок дозволять пламенные дебаты и даже поощрять наиболее критические, диссидентские взгляды. Это дает людям ощущение торжества свободомыслия, но при этом краеугольные камни системы дополнительно укрепляются благодаря неукоснительному соблюдению пределов допустимой дискуссии.
Так что вполне позволительно спорить, должен ли «мирный процесс» на Ближнем Востоке начаться немедленно или с задержкой, уступает ли Израиль слишком много или в самый раз. Но ни в коем случае нельзя заводить речь о том факте — а ведь это неопровержимый факт, — что этот самый «мирный процесс» перечеркнул двадцать пять лет международных дипломатических усилий по признанию национальных прав обеих противоборствующих сторон и привел к торжеству американской позиции — отрицания наличия этих прав у палестинцев.
Проясним, что подразумевают слова «либеральная пресса». Предположим, 80 процентов всех журналистов голосуют за демократов. Значит ли это, что они — либералы в содержательном смысле этого слова или что они находятся слева в рамках крайне узкого правоцентристского спектра? (Я только и делаю, что критикую либеральную прессу, ставящую левый предел приемлемого мнения.)
Сделаем еще один шаг. Представим, что 80 процентов журналистов — пламенные радикалы, мечтающие писать для «Зет». Значило ли бы это, что радикальна сама пресса? Только в том случае, если считать, что в ней возможно свободное выражение мыслей (ее репортерами).
Но ведь именно об этом идет спор, и это невозможно установить простым заявлением. Преобладают эмпирические свидетельства ложности этого тезиса, а серьезных попыток оспорить его как-то незаметно. Нам просто предлагается исходить из того, что пресса свободна для высказываний. Такая логика побеждает только в условиях концентрации власти и покорности образованных слоев населения.
Корр.: Издательство Иллинойсского университета напечатало книгу видного австралийского ученого Алекса Кэри «Демократия без риска». Одна из ее глав называется «Пропаганда для корней и для верхушек». Что подразумевал Кэри?
«Пропаганда для верхушек» — это как раз то, о чем пишем мы с Эдом Германом. Речь об элитарной прессе, нацеленной на образованные слои населения, больше участвующие в принятии решений, в установлении рамок и целей, которые остальным остается принимать. «Пропаганда для корней» предназначена для презренных масс, ее цель — отвлечь их и обезвредить, убрать с общественной арены, где им нет места.
Корр.: Вы не находите иронии в том, что такую важную работу об американской пропаганде написал австралиец?
