Направляя эту телеграмму, которой предшествовало несколько других, но не столь тревожных, Андерс старался оказать на Сикорского давление и принудить его не только дать согласие на вывод войск из пределов Советского Союза, но и самому вмешаться в это дело как через правительство Англии, так и непосредственно.
Андерс был уверен, что этой телеграммой он заставит Сикорского принять решение. Через несколько дней пришел ответ, однако совершенно не такой, какого ожидал Андерс: Сикорский категорически запретил польским войскам покидать пределы Советского Союза.
«Во имя высших политических целей армия обязана остаться в СССР», — писал Сикорский. Он приказывал не только как Верховный Главнокомандующий, но и как премьер-министр. По этому вопросу он даже прислал Андерсу решение Совета министров от 14 июня, предлагавшее ему оставаться в Советском Союзе. Обе эти телеграммы мы получили в Янги-Юле 15 июня.
Требуя в своем приказе, чтобы Польская армия безусловно осталась в Советском Союзе и вместе с Советской Армией воевала против Германии, Сикорский предлагал повысить моральное состояние солдат и офицеров и обращал внимание на то, что всяческие трудности, если они и имеются (однако он не верил, что они доходили до размеров, описываемых Андерсом), вполне возможно преодолеть, так как на фронте могут быть еще более тяжелые условия. Он писал также, что гражданское население находится в значительно худшем положении, чем организованные войсковые части, и тем не менее справляется с трудностями. Далее он подчеркнул, что, по его мнению, Андерс сильно все преувеличивает.
В принципе Сикорский не согласился с Андерсом ни по одному пункту телеграммы и расценил намерения своего подчиненного попросту как желание бежать, равносильное дезертирству с поля боя. Он был просто возмущен такой постановкой вопроса.
В инструкции, составленной на основе постановления правительства, Сикорский писал, что взаимоотношения с Советским Союзом необходимо довести до уровня не только хороших, но самых лучших, и что именно борьба на фронте может и должна устранить всяческие недоразумения и укрепить дружбу. В заключение он предложил обсудить свой приказ и инструкцию на совещаниях высших офицеров.
Получив такой ответ, Андерс страшно вознегодовал на Сикорского.
— Что он там мне приказывает и поучает, я его еще самого научу! — возмущенно говорил он. А позже похвалялся, что приказ и инструкцию Сикорского просто выбросил в корзину.
Увидев, что Сикорский занимает твердую и непримиримую позицию, и отдавая себе отчет в том, что с этой стороны он не получит никакой помощи, Андерс удвоил усилия, направленные на реализацию намеченных планов.
Он начал оказывать нажим на Гулльса. Обсуждая с ним приказ Сикорского, он высказался в том духе, что стремится предоставить англичанам много хороших воинских частей, а Сикорский не понимает, какую огромную услугу он этим окажет англичанам, и хочет, чтобы армия оставалась в Советском Союзе. Зачем? Для чего? Вероятно, лишь на погибель. Гулльс со вниманием выслушал все жалобы Андерса и на следующий день заверил его, что наша армия наверняка уйдет из Советского Союза, что это уже решено. Он сообщил также Андерсу, что сам едет для окончательного решения этого вопроса в Москву, вернется через несколько дней и тогда подробно обо всем расскажет.
Андерс после разговоров с Гулльсом по собственной инициативе послал Советскому правительству письмо с просьбой дать согласие на вывод Польской армии на Ближний Восток. Мотивировал он свое ходатайство уже известными нам и неизменно повторявшимися аргументами: трудности с продовольствием, недостаток оружия, климатические условия и т. д. Обещал, что армия вернется в Советский Союз, как только будет завершено обучение и оснащение.
Конечно, Сикорский об этом ничего не знал. Через два-три дня Гулльс действительно вылетел в Москву. По дороге задержался в Куйбышеве, где беседовал с послом Котом о выводе польских войск на Ближний Восток. Он считал это дело необходимым, так как в середине июня английские войска на Ближнем Востоке потерпели серьезное поражение и возникала опасность, что вся оборонительная система в этом районе может не выдержать. Поэтому Польская армия была там крайне нужна.
Отзвуки этой беседы чувствуются в телеграмме Кота Андерсу от 30 июня 1942 года. Кот телеграфировал: «Как вы считаете: целесообразно было бы поддержать усилия англичан, добивающихся перевода ваших дивизий на Ближний Восток?»
Одновременно Кот несколько раз обращался к Андерсу с предложением приехать в Куйбышев для обсуждения срочных дел. Однако Андерсу некуда было торопиться, так как пока что ему не с чем было ехать, и поэтому он всячески оттягивал свою поездку.
В то же время он объезжал воинские части и заверял всех в скорой эвакуации, еще больше распаляя этим и без того огромное возбуждение. Обещал всем подряд, что с момента прибытия в Иран для каждого наступит отдых и сущий рай.
Помню, как мы, приехав в 6-ю пехотную дивизию, располагавшуюся в Шахрисябзе, знакомились с районом ее расположения. Там действительно было очень много больных. В переполненных госпиталях мест не хватало, людей клали на матрацы на открытом воздухе. Лекарств имелось совсем немного, но врачи заверяли, что число заболеваний постепенно сокращается. Говорили, что с эпидемией уже справляются. Тем не менее в Шахрисябзе умерло около трех с половиной тыс. человек. Умерших хоронили в общих могилах по десять-двадцать человек.
Таков был результат перевода армии сюда, на юг, совершенный вопреки ясному предостережению советской стороны на совещании 3 декабря 1941 года, что в этом районе нездоровый и малярийный климат.
Имелся там и женский лагерь. Женщины жили в «ульях». Это были землянки, построенные в виде улья, с комнатками на два или четыре человека.
Тем не менее здоровые солдаты проходили подготовку, и общее настроение было неплохое. После ознакомления с частями Андерс провел в штабе дивизии совещание с офицерами, на котором поведал о планах вывода армии из Советского Союза, рисуя заманчивые картины будущего и заверяя, что в самое ближайшее время солдаты и офицеры окажутся в значительно лучших условиях. Своим выступлением он вызвал энтузиазм у присутствующих, так как бездеятельность и болезни деморализовали многих и сказывались на боевом духе дивизии. Об указаниях Сикорского Андерс, конечно, умолчал.
После совещания я пригласил к себе начальника штаба 6-й дивизии майора Ливийского и имел с ним беседу, продолжавшуюся около часа. С майором Ливийским я находился в сердечных отношениях и считал его очень хорошим и рассудительным офицером, политически зрелым, человеком стойких убеждений и большой смелости. Я старался убедить его в том, что решение об уходе из Советского Союза будет иметь трагические последствия. Больше того, показал ему постановление польского правительства и инструкцию Верховного Главнокомандующего по этому вопросу. Он был поражен, так как ничего не знал. Мы условились, что он пришлет мне телеграмму после разговора с некоторыми офицерами дивизии.
Я узнал также, что командир 6-й дивизии Токаржевский принял решение самостоятельно пробиться к афганской границе и издал даже соответствующие приказы. Подготовка к такой акции велась давно. Под предлогом обучения высылались на далекое расстояние патрули для изучения пограничного района, расположения советских гарнизонов на случай возможного нанесения удара для захвата оружия и продовольствия. Все должно было произойти следующим образом: дивизия, находившаяся в ста с небольшим километрах от афганской границы, начнет проводить учения, связанные с дальними маршами в сторону границы. Под предлогом обучения дальним переходам Токаржевский намеревался за несколько дней подойти к самой границе, а затем одним махом обезвредить пограничную охрану и перейти границу. Совершенно очевидно, что все госпитали и больные были бы брошены на произвол судьбы. Точно так же семьи военных и гражданские лагеря, находившиеся при дивизии, остались бы без всякой помощи.
Солдаты, конечно, ни о чем не знали — они лишь выполняли приказы. У них были самые лучшие намерения, и они всегда были готовы идти сражаться на фронт.
Затем мы поехали в 7-ю дивизию полковника Окулицкого. Там мы также знакомились с районом расположения, оказавшимся еще хуже, чем в 6-й дивизии. В Кермине и Гузаре, где дислоцировался запасной полк армии, командиром которого являлся полковник Леон Код, заболеваний было еще больше. Половина личного состава была неспособна нести какую-либо службу: несколько тыс. болело, а еще несколько тыс. находилось на положении выздоравливающих.
После возвращения в Янги-Юль Андерс стал ожидать приезда Гулльса. При этом он не забывал принимать меры, которые, по его мнению, должны были принести ему успех, поднять его авторитет и популярность.
