После обсуждения с Котом и английским послом вопросов эвакуации мы 7-го вечером вылетели в Янги-Юль. Андерс настойчиво добивался от английского посла, чтобы тот со своей стороны заручился согласием советской стороны на эвакуацию семей военных. Свою просьбу он обосновал тем, что разлука с семьями негативно скажется на моральном состоянии солдат. Английский посол самым определенным образом обещал всем этим заняться.
Утром на аэродроме в Ташкенте советские представители сообщили Андерсу о получении телеграммы, в которой Советское правительство выражало свое согласие на вывод Польской армии из пределов СССР.
Почему Советское правительство пошло на такое решение вопроса? Советская сторона знала, какая атмосфера царила в нашей армии. Правительству СССР было известно, что командование армии не хочет, чтобы она использовалась на Восточном фронте. Советское правительство также хорошо знало, что эта армия предельно враждебно относится к Советскому Союзу. Не была тайной и разведывательная деятельность, проводившаяся нашим военным атташатом и представителями общественной опеки. Перед лицом всех этих фактов Советское правительство не могло не прийти к выводу, что, собственно, на Польскую армию оно рассчитывать не может, что это не дружественная, а явно враждебная армия. К тому же английское правительство со своей стороны нажимало на СССР, добиваясь вывода польских войск. Этим вопросом, по словам Гулльса, занялся лично Черчилль.
Обрадованный изъявленным СССР согласием на вывод Польской армии, премьер Черчилль в телеграмме от 17 июля 1942 года выражал Советскому правительству признательность за передачу польских дивизий для защиты Ближнего Востока[70]. Характерно, что Черчилль не выразил благодарности за польские части ни польскому правительству, ни Сикорскому.
После получения разрешения на вывод войск Андерс немедленно поставил в известность все подчиненные ему соединения и части об эвакуации из Советского Союза.
Сикорский в течение всего этого времени ни о чем не знал. Он не был информирован ни Андерсом, державшим этот вопрос в глубокой тайне от него, ни Котом, который также не считал своим долгом докладывать правительству о задуманном плане. Сикорский узнал о выходе Польской армии из Советского Союза лишь в разгар эвакуации, когда большинство частей уже находилось в Иране. Это известие застало его врасплох.
Вот как было осуществлено исключительно важное по своим последствиям решение о выводе польских войск из Советского Союза.
Я считал это катастрофой для польского дела. Разговаривал об этом с генералом Раковским, а также с епископом Гавлиной, который, развлекаясь тогда в одной компании с Андерсом, оказывал на него значительное влияние.
Единственным результатом подобных разговоров явились резкие упреки в мой адрес со стороны Андерса: я-де бунтую, осложняю ему обстановку, мешаю осуществлению его планов, и в результате он вынужден после моих разговоров объясняться с рядом людей, которые, ссылаясь на меня, сомневаются в правильности его решения.
Были и иные последствия таких бесед. Как-то на одной из товарищеских встреч у нас в штабе в Янги-Юле я обсуждал с несколькими офицерами вопрос о выходе нашей армии. Сразу после встречи один из офицеров помчался к Андерсу и доложил ему обо всем мною сказанном, особо подчеркнув при этом мою нелояльность в отношении генерала.
Андерс немедленно вызвал к себе ротмистра Кедача, также присутствовавшего на встрече, и потребовал, чтобы он сказал, действительно ли так было. Ротмистр Кедач, будучи моим приятелем, прекрасно понимал как мои намерения, так и возможные неприятности по поводу моих высказываний. Он постарался преуменьшить значение нашей беседы и представил ее иначе. От Андерса он сразу зашел ко мне и предупредил, что генерал знает обо всем и его тоже расспрашивал. Затем он передал состоявшийся разговор и высказал предположение, что Андерс наверняка меня вызовет. Однако в тот раз дело до объяснений не дошло.
Не могу не вернуться здесь еще раз к телеграмме, которую обещал прислать мне начальник штаба 6-й дивизии после нашего с ним разговора. Действительно, майор Ливийский прислал телеграмму, но не мне, а начальнику 2-го отдела штаба армии подполковнику Бонкевичу, а затем отправил с курьером ему же письмо, в котором доносил, что я готовлю в армии мятеж. Он сообщал также, что 6-я дивизия сохраняет верность Андерсу.
К счастью, офицер-шифровальщик являлся моим товарищем, был рекомендован на эту должность мною и разделял мои взгляды. Поэтому, получив телеграмму, он не побежал к Бонкевичу или Богушу, а прежде всего показал ее мне. Я взял у него телеграмму и попросил пока что никому о ней не говорить, пообещав, что все устрою сам. Мне было ясно, что я должен быть готов к разговору с Бонкевичем, так как я нисколько не сомневался, что все равно через несколько дней он будет обо всем знать.
Поэтому спустя три-четыре дня я пошел к нему поболтать. Изложил ему вопросы, с которыми пришел и которые он в общем хорошо знал. Он реагировал в том духе, что ему известно, что приказ и инструкции Сикорского говорят одно, а Андерс делает совершенно иное, но его это не касается. Лично он политикой не занимается, поэтому будет делать вид, что ничего не знает о подобных делах, и не станет в них вмешиваться. В конце беседы он показал мне письмо, полученное им от Ливинского. При этом он добавил, что хорошо осведомлен о моей позиции, но вмешиваться не думает.
Разговаривая о намерениях Андерса с другими офицерами— ротмистром Юзефом Чапским, майором Владиславом Каминским, поручиками Дзеконьским, Ентысом, Раценским, Баумом и другими, — я, как правило, встречал понимание и положительное отношение. В целом, однако, такие беседы ожидаемых результатов не дали. В то же время мои действия в этом направлении, хотя они полностью соответствовали духу приказа и планов Сикорского, были квалифицированы как попытка организовать в армии мятеж. Так информировали об этом Сикорского[71].
31 июля 1942 года по взаимному согласию польской и советской сторон было созвано совещание, на котором были установлены окончательные условия эвакуации: решены вопросы передачи имущества, определены количество людей, подлежащих эвакуации, время и способ их отправки и прочее.
Не буду описывать весь ход совещания, остановлюсь лишь на самых важных моментах.
Вот что было сказано в самом начале протокола:
«В соответствии с постановлением Советского правительства, решившего удовлетворить просьбу командующего Польскими вооруженными силами в СССР генерала Андерса об эвакуации Польских воинских частей из СССР, эвакуации подлежат все без исключения соединения, части, подразделения и все солдаты Польских вооруженных сил в СССР, равно как и члены семей военнослужащих в количестве 20–25 тыс. человек, а всего, считая солдат и членов их семей, 70 тыс. человек».
Словом, вторично было подтверждено и самим Андерсом подписано, что эвакуация производится лишь по его личной просьбе. Позже (протокол был скреплен подписями всех участников совещания) этот пункт был скрыт от Сикорского Андерсом и Котом.
Как явствует из протокола, в ходе дальнейшей дискуссии Андерс, желая сохранить хотя бы некоторую видимость приличия, обратился с просьбой разрешить ему оставить в Советском Союзе для проведения дальнейшего призыва в Польскую армию небольшой штаб, на что получил совершенно ясный и недвусмысленный ответ:
«Представитель правительства СССР заявляет, что такая просьба не может быть удовлетворена, ибо правительство Польши, вопреки договору между СССР и Польшей, не считает возможным использовать на советско-германском фронте польские части, сформированные в СССР. Поэтому Советское правительство не может дать своего согласия на дальнейшее формирование в СССР польских частей…»
Итак, Лидере взял на себя также смелость заявить, что «правительство Польши вопреки договору… не считает возможным использовать на советско-германском фронте польские части, сформированные в СССР».
Подписывая этот пункт, наш командующий тем самым шел на сознательный срыв договора, заключенного между двумя правительствами. Он мог еще в момент подписания протокола не согласиться с такой формулировкой и заявить: «Если вопрос ставится так, то мы остаемся в Советском Союзе и идем на фронт». Но это противоречило бы тому, что он обещал англичанам, и он решил, что лучше принять на себя всю ответственность за срыв договора, чем «обмануть возлагаемые на него англичанами надежды», как он сам говорил.
Затем было согласовано, что эвакуация будет осуществлена в период с 5 по 25 августа. Планы перевозки по железной дороге и морским транспортом были разработаны офицерами связи Советской Армии при штабе и представлены нам для согласования.
