Далее Андерс заверил, что тотчас по приезде в Пехлеви части перейдут в распоряжение английских властей, с которыми имеется на сей счет полная договоренность.
На этом в основном и закончились переговоры об эвакуации. В числе прочих были затронуты также вопросы хозяйственные — о передаче имущества и т. п. Необходимо подчеркнуть, что Андерс по собственной инициативе предложил передать в распоряжение советских властей излишек английского обмундирования, который имелся в Польской армии и составлял около тридцати тысяч комплектов. Это, однако, не помешало ему впоследствии распространять версию, будто обмундирование самовольно задержал Берлинг.
Переброска войск в Иран, продолжавшаяся около двух недель, проходила нормально. Еще в самом начале эвакуации прошел слух, что эта эвакуация — последняя и следствием ее явится срыв условий договора между нами и Советским Союзом. Андерс испугался волнений среди солдат и несколько раз выступил в частях, заявив, что призыв в армию будет продолжаться и предстоит еще одна эвакуация. Это, конечно, был обман, рассчитанный лишь на успокоение солдат.
Тем временем эвакуация польских войск шла полным ходом. Главной базой эвакуации в Красноводске продолжал руководить по поручению польского командования Зигмунт Берлинг.
Почти ежедневно несколько тыс. польских солдат грузились на предоставленные Каспийской военной флотилией корабли, которые доставляли их в иранский порт Пехлеви, где уже действовали лагеря под английской опекой.
* * *
Примерно 10 августа в Москву для переговоров с Советским правительством прибыл Уинстон Черчилль в сопровождении начальника имперского генерального штаба Алана Брука и генерала Уэйвелла.
Премьер Черчилль хотел также встретиться с Андерсом и с этой целью пригласил его в Москву. 12 августа мы вылетели из Ташкента в Москву, где остановились, как и в предыдущий приезд, в гостинице «Националь».
В это время отношения между нашим штабом и советскими офицерами связи уже были прохладными, но внешне вполне корректными. Поддерживались лишь необходимые контакты — и только официально. Находясь в Москве, Андерс ни с кем из представителей советских властей не разговаривал, да, собственно, и говорить ему было не о чем. Все было кончено. Никто его не встречал и никто не провожал.
Черчилль тоже не имел времени для беседы, так как был целиком поглощен переговорами с Советским правительством. Два-три раза Андерсу удалось побеседовать лишь с английским послом Керром, жившим рядом с нами, и однажды — с фельдмаршалом Бруком и генералом Уэйвеллом. Разговоры касались главным образом возможностей сопротивления советских войск на фронте. Польские дела не затрагивались, лишь один раз Брук спросил, как идет эвакуация, когда закончится и когда солдаты смогут быть готовы к боевым действиям. Андерс заявил, что эвакуация проходит четко, никаких задержек нет, а солдаты будут готовы к боям, как только получат оружие и освоят его.
Черчилль назначил Андерсу аудиенцию на последний день своего пребывания в Москве. Андерс ожидал его с семи часов вечера до трех часов утра. Черчилль вернулся из Кремля очень усталый, но довольный. Было заметно, что переговоры закончились успешно. В шесть часов этого же утра Черчилль должен был вылететь в Каир.
Поздоровавшись, Черчилль сразу же заявил, что глубоко сожалеет, но не располагает временем для беседы с генералом Андерсом. Все же несколько минут он нам уделил. Но это была не полноценная встреча, а лишь беглый обмен фразами. В помещении в течение всей аудиенции без конца сновали какие-то офицеры — английские и американские.
В разговоре Черчилль совершенно не интересовался польскими делами. Он хотел лишь узнать, как Андерс оценивает Советскую Армию и военный потенциал Советского Союза.
Андерс же к этой теме не был подготовлен, так как полагал, что речь пойдет лишь о Польской армии и намечаемом ее использовании. Поэтому на задаваемые вопросы не мог дать сколько-нибудь вразумительного ответа, никаких цифр не приводил, ибо ничего не знал о положении ни на фронте, ни в тылу. Английского премьера особенно интересовали бои на подступах к Волге и Кавказу, но Андерс ничего о них сказать не мог, кроме того, что они идут.
Черчилль был поражен полным невежеством Андерса в этих вопросах. Общая оценка, какую давал Андерс боеспособности Советского Союза, была весьма отрицательной. Однако Черчилля не интересовала общая оценка, тем более что он с нею не соглашался, а голословные утверждения его не удовлетворяла Поэтому он очень скоро прервал разговор и на прощанье пригласил Андерса в Каир, где, как он сказал, представится возможность поговорить более обстоятельно[72].
На следующий день после отъезда Черчилля мы вылетели в Ташкент. С нами, как всегда, был неразлучный Гулльс. В Янги-Юле Андерс упаковал свои вещи, в том числе огромное количество драгоценностей. Их было так много, что генерал побоялся лично провозить такое количество, опасаясь возможного досмотра. Поэтому он старался часть из них, например кольца, раздать тем, кто отправлялся самолетом. Например, одной военнослужащей, летевшей с нами, он дал провезти несколько колец, в том числе перстень с тремя брильянтами, купленный поручиком Косткевичем за восемь тыс. рублей.
НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ
Итак, 19 августа мы покинули советскую землю, чтобы уже никогда туда не вернуться. Мы летели через Ашхабад в Тегеран. В тот же день после полудня приземлились в Тегеране.
Эвакуация заканчивалась. Большая часть воинских подразделений уже находилась на иранской земле.
Андерс расположился под Тегераном в красивой гостинице «Дербент». Меня он вновь оставил при себе в качестве того же офицера для поручений, хотя официально я занимал должность Командира 12-го полка. Словом, я, как и прежде, был при генерале и продолжал принимать участие в различных заседаниях, совещаниях, Конференциях, визитах и инспекциях. Кроме того, я теперь почти Каждый месяц самостоятельно ездил в Каир и Палестину, где имел несколько принципиальных разговоров с Котом.
В Тегеране состоялась встреча Кота с Андерсом.
Кот понимал, что его политическая ответственность за нынешнее положение большая, чем Андерса, поскольку последний фактически был подчинен ему как представителю президента и правительства (являясь послом в Москве, Кот продолжал оставаться и министром, входящим в состав правительства). Он не мог оправдываться своей неосведомленностью о происходящем в штабе, так как в течение всего времени имел там своего представителя. Сначала им был доктор Хауснер, а затем инженер Енич. Кроме того, Андерс часто информировал посла непосредственно, да и вообще они редкий месяц не «совещались» по крайней мере раза два.
На этом этапе Кот снова начал помышлять о разделении функций премьера и Верховного Главнокомандующего, намечая себе пост премьера. Вместе с Андерсом они решили, что впредь Сикорский не должен совмещать оба поста, и стали добиваться разделения функций. Но при этом каждый из них шел своим путем и, конечно же, рассчитывал добиться выгоды для себя: если Кот желал занять пост премьера, а Сикорского оставить на посту Верховного Главнокомандующего, то Андерс стремился к тому, чтобы в случае разделения функций Сикорский сохранил за собой пост премьера, а обязанности Верховного Главнокомандующего передал ему.
Позже Андерс под влиянием англичан отказался от этого замысла и стал стремиться к полному устранению Сикорского из нашей политической жизни, а затем и к его физическому уничтожению. Но не будем опережать событий.
Кот отчетливо видел, что Андерсу присущи необузданная амбиция и властолюбие, что у него ограниченный ум и полное отсутствие политической подготовки. Поэтому он предполагал, что игра с Андерсом будет несложной. Он не учитывал, однако, что игру придется вести не с Андерсом, а с англичанами, в руках которых Андерс являлся лишь орудием.
Помню, как в день нашего приезда в Тегеран Гулльс сообщил Андерсу, что на следующее утро будет готов английский самолет для поездки в Каир.
А вечером мы сидели за ужином, в котором принимали участие Кот, Андерс, наш посол в Тегеране министр Бадер, Гулльс, я и еще несколько лиц. Во время ужина, проходившего на террасе, к нам подошел капитан Мареш, руководитель филиала 2-го отдела верховного Командования в Тегеране, и подал Андерсу телеграмму с грифом «Вручить лично». Прочитав ее, генерал сначала сморщился, а потом усмехнулся, подал ее Коту, а затем мне. Это была телеграмма от Сикорского. В ней говорилось:
«Запрещаю вам, господин генерал, поездку для встречи с премьером Черчиллем и ведение с ним каких-либо принципиальных переговоров. Это подрывает мой авторитет и весьма отрицательно влияет на общее положение польских дел.
