Из Сороки разведчики — Спирька и Филька — вернулись пи с чем. Непопятно, кто там теперь: белые или красные. Многие рабочие ушли за Блюхером, некоторые бежали в леса. И оружием там разжиться негде.
Филька на станции познакомился с молодым рабочим. Спирька по этому поводу чуть не поскандалил со своим неизменным другом. Он побоялся, что свяжутся они с каким-нибудь провокатором да и угодят в руки врага, комиссар предупреждал их быть осторожнее. Тогда же он сказал ребятам:
— Если придется заночевать в Сороке, то ищите пристанище возле станции! Помните, рабочим верить можно!
В отряд юные разведчики вернулись втроем. Спирька и Филька привели с собой еще и товарища Горшкова, мечтавшего стать партизаном. Филька, раньше всегда любивший пускать полову по ветру, на этот раз не стал хвастать и умолчал о начавшейся было ссоре со Спирькой, но потом не выдержал:
— Спиридон привел нас в лес под конвоем, — смеялся он. — Мы с товарищем Горшковым разговариваем между собой, идем рядом, а он сзади шагов на пять-шесть. Притворился, будто нога болит, захромал даже. Оглянусь незаметно — нет, идет нормально, не хромает, а всю дорогу руки из кармана не вынул! Вы, товарищ Осоки и, револьвера больше ему не давайте. Он в другой раз и меня пристрелит, не разобрав, что к чему.
Комиссар похвалил обоих: Спирьку — за то, что по потерял бдительности, Фильку — за находчивость: не растерялся, привел в лагерь нужного человека. Больше славы досталось хитроумному Фильке. Но комиссар все-таки Спиридону доверял больше: он теперь его даже иногда одного посылал в разведку, к тому же и револьвера не отобрал. Позже по этому поводу ему пришлось все-таки пожалеть.
Но заданию ревкома Спирька отправился в село Мокшу — разыскать Малинина. Обходя Вязовку кружной тропой, раньше, чем следовало, вышел на дорогу. Его заметили из села: тут же нагнал его всадник. Солдат. Молодой. Русский.
— Кто? Откуда? Куда идешь? — стал он расспрашивать малого, преградив ему дорогу конем.
— Вязовский. Никуда не иду. Лошадь свою ищу, — объяснил Спирька, поглядывая исподлобья.
— Почему при тебе уздечки нет? Вернись обратно. В селе проверим. Смотри: соврал — расстреляем!
Пока солдат выяснял его личность, Спирька не вынимал руки из оттопыренного кармана. Солдат внезапно заметил, что карман у паренька выпирает больше, чем следует.
— Руки вверх! — приказал он, хватая винтовку из-за спины.
Спирька не стал ждать дальнейших действий солдата, мгновенно достал из кармана револьвер и выстрелил. И не одну пулю выпустил, несколько раз бабахнул…
На выстрелы из села прискакали еще двое. Один спешился, подбежал к раненому, другой — пустился в погоню за юркнувшим в ивняк Спирькой.
Добравшись до мелколесья, Спирька, не оглядываясь, чуял — всадник почти догоняет его: за спиной совсем близко тяжело дышал конь.
Солдат, человек из других краев, плохо знал окрестные места. Не мог предположить, что дорога по крутому обрыву сбежит вниз. Вершины ивовых деревьев по оврагу издали можно было принять за кустарник. Перед том как въехать в этот ивняк, солдат было уже поднял саблю, чтобы опустить на спину беглецу, как вдруг конь громко фыркнул и резко повернул вправо. Солдат вновь направил его вперед и снова очутился у обрыва, но опоздал: малец, удиравший что было сил, уже успел прыгнуть под обрыв и скрыться.
Каратель возблагодарив бога, что не свалился в обрыв вместе с лошадью, поскакал обратно — в Вязовку.
Спирька угодил в кусты и лежал там недвижимо до тех пор, пока не услышал, что всадник восвояси повернул к селу. Но и поднатужившись, Спирька оторваться от земли не мог, — когда прыгнул, повредил ногу. Вновь попытался подняться и чуть не взвыл волком.
Помог счастливый случай — недалеко, за оврагом, на голе, работали трое: Вись-Ягур, Палли и Поликарп. Они давпо наблюдали за Спирькой, но вмешаться вовремя не могли, чтобы не выдать себя.
Вись-Ягур и Палли, спустившись под обрыв, перенесли Спирьку в другое, более падежное место — за ним могли вернуться каратели. В село Мокшу разыскивать след нужного человека пришлось послать Хведюка. Ягуру не хотелось отпускать Хведюка в столь опасный путь, но он побоялся возражать комиссару: мог поставить вопрос о неподчинении Вись-Ягура на ревкоме. Великан остался до наступления ночи охранять Спирьку. В сумке с харчами у пего хранились и наган, и гранаты. Ночью неудачливого разведчика доставили в табор.
Часть леса, где скрывались партизаны, они сами назвали табором. Ни заядлые грибники, ни опытные охотники не обнаружили бы приюта смельчаков, если бы даже искали.
К табору партизаны пробирались никому не известными тропами. Дорога была отмечена секретными знаками. Чтобы не проторить тропы, партизаны никогда не ходили гуськом, не ступали второй раз по одному следу. Возле табора и на заранее установленных местах были расставлены патрули. При опасности патрульный обязан был сигнализировать. Сразу рядом с табором начинался глубокий ров. Коли потребуется, по густо заросшему лесом рву можно перебраться подальше. Угол здесь укромный, однако партизаны не навечно здесь обосновались, и зимовать тоже не намеревались. До наступления осенних холодов решено было подаваться на соединение с Красной Армией.
И все-таки кое-где партизаны рыли и оборудовали землянки. В одной из них сидели захваченные в Чулзирме каратели. Жестоко расправляться с ними партизаны по намеревались: в городе в штаб карателей была подброшена записка: «У нас в руках заложники. Если каратели вернутся в Чулзирму или нагрянут на какое-нибудь еще селение, заложники немедленно будут расстреляны».
Уж, видимо, так: пока партизаны не включились в активную борьбу, штаб отряда еще не становится настоящим штабом. Осокин ведет работу по линии ревкома. Дело организации отряда целиком легло на плечи Федотова.
Отправив разведчика в Мокшу, Осокин долго ходил взад-вперед по лесной поляне. Забот у Осокина достаточно. Вести неутешительные. В Мокшу вот-вот могут нагрянуть каратели. Нацелились они и на Чулзирму и Самлей.
Раннее утро. Федотов еще спит. Осокин подошел к его шалашу, тихо ступая, чтобы не потревожить Леонида, остановился у дыры, заменяющей дверь, и снова задумался.
Удивительный человек Леонид Федотов! Очень красив лицом, но еще краше душой. Такой человек привлекает к себе людей. Молодой, выглядит еще моложе — строен, ловок. Казалось бы, что особенного в его облике: русоволосый чувашский парень. Даже брови светлые. Сейчас, когда Леонид спит, — кажется обычным. Но как только он проснется и своими улыбчивыми губами что-нибудь скажет, — собеседник невольно радуется — словно лучи утреннего солнца обласкали. Если такой человек с тобой заодно — это уже радость! Друга порой любишь как невесту. Удивительно! Леонид и Михаил — земляки, но раньше не сталкивались. Познакомил их Кояш-Тимкки!
А Воробьев, а Захар Тайманов! Молодцы оба.
Тут же Осокин вспомнил мичмана Павлова — он во время боев с Дутовым командовал фронтом. Намного моложе Осокина, а у Ленина несколько раз бывал. Павлову Совпарком всегда поручал ответственные задания. После разгрома дутовской армии Павлова вновь вызвали в Петроград. Осокин и не думал, что Павлов — чуваш, об этом он вчера совсем случайно узнал от Леонида…
Вот проснется Леонид, надо будет его подробнее расспросить о Павлове.
Леонид, словно угадав мысли товарища, открыл глаза.
— Коли проснулся, вставай, Леонид Петрович, — сказал Осокин. — Поговорить с тобой захотелось!
Семен Мурзабаев, привыкший рано подниматься, подсол к товарищам, расположившимся на траве у буерака. Неподалеку журчал родник, солнце заглядывало сквозь густую листву…
Осокип расспрашивал Федотова о Павлове. Симун, тоже воевавший на Оренбургском фронте, удивился, когда узнал, что их молодой командующий был чувашским парнем. Очень уж лицом непохож.
— Чуваш-то он вроде меня, — улыбнулся Федотов. — Говорить по-чувашски не умеет. Его отец — чуваш, мать — русская. Женился отец Павлова где-то на Тамбовщине и на постоянное жительство переехал в Питер, стал рабочим. Таким образом, сам Сергей Дмитриевич родился и вырос в Питере. Я с ним встретился в Москве, в школе прапорщиков. Тогда еще и я, и он мало в чем разбирались и все же внимательно прислушивались к словам большевиков.
— Постой, Леонид Петрович, не путаешь ли ты? — перебил его Осокин. — Ты, наверно, о каком-то другом Павлове говоришь. Ты говоришь, что он учился в школе прапорщиков, а наш Павлов — не пехота, как ты, а мичман. Весь чин его и звание заключены в двух словах: мичман Павлов! Так же славно звучит, как, скажем: «Адмирал Макаров!» Из Питера привел он матросов, матросов революции! А прапорщик — что это?! И ты прапорщик, и я мог стать прапорщиком. И Симун вон едва не стал им. Так, что ли, Семен Тимофеевич?
