С другой стороны, следующее именинное стихотворение, безусловно, принадлежит перу Тибулла (iv, 6):
В день рожденья прими, Юнона, ты ладана ворох,Что изящной тебе дева приносит рукой,Ныне оделась она для тебя, для тебя причесалась,Чтобы приглядней стоять ей пред твоим алтарем.Хоть, богиня, в тебе она ищет причину наряда;Есть, однако, кому нравиться хочет тайком.Ты же, святая, устрой, чтоб любви их никто не расстроил,А обоюдную цепь юноше тоже сготовь.Так ты сведешь хорошо; никакой он лучше не можетДеве служить, да и ей лучшего мужа не знать.Дай, чтоб недремлющий страж не мог влюбленных застигнуть,Пусть для обмана путей тысячи кажет Амур.Дай согласье, кивнув, и явись в пурпурной одежде;Трижды дадим тебе яств, трижды, богиня, вина.Матери дочь подсказать старается то, о чем молит;Та ж про себя о другом молится, вся уж твоя.Ибо пылает она, как пышущий камень алтарный,И не желала б, хоть будь можно, здоровою стать.
Как бы в противовес этому стихотворению, поэт приписывает Сульпиции следующие слова (iv, 5):
Вот этот день, что тебя даровал мне Церинт, он священным
Будет всегда и в числе праздничных дней для меня.При рожденьи твоем возвестили новое рабствоПарки всем девам, тебе ж дали высокую власть.Больше пылаю я всех, но я рада, Церинт, что пылаю,Если взаимным огнем сам ты исполнен ко мне.Будь же взаимна, любовь; о том ради неги украдкой,Ради твоих я очей, Гения ради молю.Мощный Гений! Прими благосклонно моленья и ладан,Если и он, обо мне мысля, пылает и сам.Если ж, быть может, теперь о других он любовно вздыхает,То от неверного ты, чистый, беги алтаря.И правосудна ты будь, Венера! Или оба пусть служатВместе тебе, иль мои узы уже облегчи.Но пусть лучше мы оба надежною свяжемся цепью,Чтобы затем никакой день нас не мог разлучить.Ведь и юноша молит о том же, как я, только скрытней;Стыдно открыто ему эти слова говорить.Ты же, Гений, которому все, как богу известно,Все подтверди, не равно ль тайно иль явно молить?
Наконец, поэт желает (ii, 2, 17), чтобы эта любовь закончилась браком и была благословлена рождением детей:
Вняты мольбы: посмотри, как на трепещущих крыльяхДля супругов несет желтые узы Амур!Узы, которым всегда пребывать, хоть ленивая старостьУже морщин наведет и посребрит волоса.День рожденья – деда сойди; позаботься о внуках,Чтобы у ног здесь твоих сонм заиграл новичков.
Кроме этих стихотворений, Тибулл сочинял характерные элегии, восхваляющие деревенскую жизнь и ее разнообразные радости; но в этой главе мы больше не будем говорить о его сочинениях. Аналогично опустим слабые подражания Тибуллу, помещенные среди элегий Лигдама в третьей книге его стихотворений, так как они не содержат никакой новой информации о римской сексуальной жизни.
Теперь попытаемся нарисовать живой портрет величайшего из римских элегических поэтов Секста Аврелия Проперция.
Хотя нелегко дать не имеющему классического образования читателю представление о характере и работах таких поэтов, как Гораций или Вергилий, еще сложнее описать Проперция, этого мрачного и задумчивого мастера латинской речи. Мы не можем перевести сочинения Проперция как они есть, можно лишь попытаться посредством тщательно отобранных строф донести до читателя смысл его элегий.
О его жизни мы знаем лишь то, что поведал он сам. Он родился в 50 году до н. э. в Ассизи, рано лишился родителей, жил почти исключительно в Риме на доходы со своих поместий. Он входил в число поэтов, собравшихся вокруг Мецената, и Гораций с Вергилием были его друзьями. Первую книгу стихов выпустил примерно в тридцатилетнем возрасте; она называлась «Цинтия», по псевдониму его любовницы, и была первой книгой сочинений, дошедших до нас под его именем. Он стал известен и пользовался большой популярностью, особенно среди образованных римских дам. Позже он издал и другие элегии, а потом и небольшое собрание патриотических стихотворений – написать их поэта убедил Меценат, как он же убедил Горация написать «Римские оды».
Здесь мы рассмотрим лишь любовные элегии Проперция. Как уже сказано, в основном на эти стихи вдохновил его образ женщины, которую поэт называет Цинтией; говорят, ее настоящее имя было Гостия. Но мы окажем ей слишком много чести, если попытаемся продемонстрировать, как раскрывался ее характер во время романа с Проперцием и какой она была на самом деле. Поэт специально отпугивает любопытных читателей, ясно говоря (iii, 24, 1):
Женщина, лжива твоя на красу такая надежда,Ты на моих же глазах стала отменно горда.Цинтия, наша любовь таких тебе хвал расточала,Стыдно теперь, что тебя так превознес я в стихах.Сборною часто тебя и различной красой восхвалял я,Чтобы, и чем ни была, стала в глазах ты любви.
Поэтому даже не будем пытаться нарисовать точный образ Цинтии, поскольку ее характер, проявляющийся в стихотворениях, непоследователен и противоречив. Достаточно знать, что судьбой ей было предначертано разжечь огонь в сердце Проперция, этого одаренного и страстного человека, раздуть тайную искру поэзии в пламя, стать его музой. Благодаря ей он познал все высоты и глубины любви, все ее радости и печали, ее высочайшие наслаждения и жесточайшие разочарования, и все это поэт зафиксировал в незабываемых строках. Любимая женщина Проперция не была столь молодой, как возлюбленная Катулла, или столь грубой и распущенной, как возлюбленная Овидия; сердце поэта наполняла истинная и могучая страсть, любовь столь же великая, как в «Новой Элоизе» или в «Вертере». Жизнь Проперция была страстной, полной наслаждений, гнева и торжества, но трагическая любовь не сломила его. Он гордо отвернулся, заставив сердце спокойно размышлять и изучать. Его любовь с самого начала превратилась в трагедию – иначе и быть не могло, ибо сердце поэта жаждало бессмертной любви, а находило лишь жалких смертных любовниц. Он разделил участь Лоэнгрина: влюбленный сгорает в пламени высочайшей идеальной любви и жаждет навсегда предаться ей всем своим существом; но и от своей возлюбленной он ожидает истинной любви и нерушимой верности. Однако возлюбленная Проперция была обычной куртизанкой, смышленой и утонченной, но все же куртизанкой. Такова была Цинтия, какой мы видим ее в стихотворениях ее любовника.
Она жила со своей матерью и сестрой в знаменитом квартале Субура (iv, 7, 15). Поэт рассказывает нам, что (ii, 14)
Тщетно другие, стучась, к владычице громко взывали.Томно ко мне головой дева склонялась сама.
Он приносит жертву Венере, когда его любовница дарит ему целую ночь. Его отношение к Цинтии в целом выражается в элегии ii, 32, 29:
Но если в долгой игре провела ты ночь иль другую,То не взволнуют меня малые эти грехи.
Удивительно ли, что Цинтия часто становилась объектом злобных сплетен? К несчастью, они были более обоснованными, чем предполагает Проперций. Ему хватало причин для ревности, когда она отправлялась в Байи, знаменитые своими свободными нравами, или ходила в храмы, которые, как мы говорили выше, зачастую служили местом свиданий и ухаживаний. Ее даже можно было купить за деньги (ii, 16):
Цинтия к связкам[84] не идет, ей почестей вовсе не нужно,У влюбленных всегда пазухи дорог ей вес.
Была у нее в том числе и интрижка с богатым претором.
Конечно, она получила разностороннее образование, что отличало женщин ее типа от респектабельных матрон. Она не только умела танцевать, петь, играть на лире, как и подобные ей женщины, но способна была и на поэтическую критику и, разумеется, сама сочиняла стихи:
Ты всемогуща красой, в искусствах ты служишь Палладе,Деда ученого ты славою ярко блестишь, —
говорит Проперций в элегии iii, 20.
О ее облике нам мало что известно. Очевидно, она принадлежала к женщинам гордого и доминирующего типа, так как поэт часто подчеркивает бесчувственность Цинтии в любви, называя ее dura puella («жестокая девица»). Она была очень независима: могла на публике появляться в тонких прозрачных одеяниях, могла кататься по Аппиевой дороге, сама управляя лошадьми (iv, 8). Когда любовник не угождал ей, она давала волю яростным вспышкам гнева, но все это только усиливало страсть поэта. Многие его строки звучат так, словно ему были свойственны мазохистские черты, например (iii, 8):
Сладостен был мне раздор при последнем мерцаньи лампадыИ безумная брань всех нареканий твоих.Как, разъярясь от вина, ты стол толкаешь и кубкиПолные прямо в меня мечешь шальною рукой.Ты в волоса-то мои уже отважно вцепиласьИ ногтями пометь дивными мне ты лицо.Ты мне выжечь глаза угрожай, подсунувши пламя,Пазухи мне разорвав, ты обнажи мою грудь,В этом проявятся мне несомненные признаки страсти,Ибо без сильной любви злобы у женщины нет.Ежели женщина мечет ругательства речью безумнойИ у Венеры в ногах станет валяться затем,То на ходьбе окружит себя толпой провожатых,То вдоль улиц одна, словно Менада, бежит;Ежели часто ее безумные сны устрашают,Иль на картинке ее, бедную, дева мутит,То по мученьям души таким предсказатель я верный;Признаки в том я любви ясные видел не раз.Верности прочной там нет, где сил не дает ей обида.Девой холодной мои пусть обладают враги.Пусть на шее моей укушенья соперники видят,Пусть указует синяк им, что я девой владел.Я желаю в любви стенать, или слушать стенанья,Или уж слезы свои видеть иль слезы твои…Сны ненавижу я те, которых не мучают вздохи.Я перед гневом ее вечно желал бы бледнеть.
Сам Проперций в любви был весьма женственным (в обычном смысле слова), например (ii, 5):
