одном пиру, на котором присутствовал и Озирис, и тут же объявил Тифон, что подарит его тому, кому придется по мерке; все стали по очереди ложиться в ящик, но пришелся он по мерке одному Озирису, для которого и был приготовлен; как только Озирис улегся в нем, Тифон захлопнул крышку и бросил ящик в Нил. Замечательно, что в русской нашей былине попадается на пути двум богатырям, Святогору и Илье Муромцу, большой гроб:Наехали путем-дорогою на великий гроб,На том гробу подпись подписана:«Кому суждено в гробу лежать,Тот в него и ляжет».
Лег Илья Муромец:
Для него домовище и велико, и широко.Ложился Святогор богатырь:Гроб пришелся по нем.
Говорит богатырь таковы слова:
«Гроб точно про меня делан.Возьми-тко крышку, Илья,Закрой меня».
В сказке «Три вьюноши» оклеветанная супруга закладывается в столб каменный с окошечком для подачи пищи, а по другим вариантам зарывается в мать сыру землю до пояса; подобному же наказанию подвергается от калик перехожих и Касьян Михайлович за наведенную на него напраслину со стороны княгини Апраксеевны. Есть, наконец, и хорутанская сказка, по которой герой, подстерегший купавшихся вил, взят был ими и посажен в дупло, где кормили они его сахаром.
Все эти заточения в мрачные погреба, закапывания и закладывания в землю, столбы или колоды, низвержения в подземные пропасти и пленения в мрачных пещерах – многоразличные иносказания одной коренной мысли: сонного отдыха земной природы и охлаждения солнечных лучей во время зимнего периода.
Ту же мысль выражает убиение нашего Ивана-царевича братьями, разрезавшими его тело на мелкие части, что вполне уподобляет его смерть с древнейшим преданием об Озирисе и Адонисе. В греческом мифе Уран изуродывается прежде, чем низвергается со своего небесного престола, а часть его тела, упавшая в море, порождает богиню любви (Венеру), и точно тем же эротическим представлением становится Нил эмблемою всеоплодотворяющего Озириса. В валахской сказке о Флориане растерзанное на тысячи кусков тело его разбрасывается около озера, где купающиеся ночью вилы находят его сердце в самой воде, собирают по берегу остальные части его тела и тем возвращают ему жизнь.
Возвращенный к жизни подобным же образом Иван-царевич обыкновенно восклицает: «Как долго я спал!» И действительно, чародейный, непробудный сон принадлежит в наших сказках к эпическим приемам, выражающим собою сои природы зимой до известной указанной минуты ее весеннего пробуждения.
В одной сербской сказке герой ее, разлученный со своей невестой чародейством злой колдуньи, доехал до одного озера, где каждый день купались девять павн, между которыми скрывалась и его возлюбленная; но когда они прилетали, на царевича нападал непробудный сон: восемь павн купались, а одна садилась к нему на коня; миловала царевича, но не могла его добудиться. В стихе о Елизавете Прекрасной, спасенной Егорием от лютого морского зверя, читаем:
Тогда молодая прекрасная,Змея лютого испугалась,Не посмела разбудить Егория храброго;Она плакала зело рыдала,Обранила свою слезу святому на бело лицо.Оттого святой просыпается, и пр.
Тот же самый случай встречается и в наших простонародных сказках, например: Марфа-царевна, чтобы разбудить при появлении змея заснувшего на коленях ее Ивана-царевича, принуждена ножичком ранить его в щеку, чем и узнает позднее своего избавителя, по оставшемуся шраму на лице его. В другой же сказке о Фенисто-ясно-сокол-перушке царевна ездит добывать своего улетевшего сокол-перышка (царевича). Ей нужно увидать его одного ночью, чтобы он признал ее; но он в своем царстве женат на другой, и приходится нашей царевне проситься у супруги его переночевать в его опочивальне, на что супруга три ночи сряду соглашается из-за чародейных подарков, но царь так крепко спит, что наша героиня только на третью ночь в состоянии его добудиться.
Космогоническому значению пробуждения героя от чародейного сна соответствует и так называемый сидень Ильи Муромца и Ивана крестьянского сына в лубочной сказке под этим заглавием. Сидень – именно лишение всякого движения и совершенное бессилие и онемение, из коего разом выходит Илья на богатырские свои подвиги.
Сну и сидню соответствует также и отъезд на дальние ратные подвиги и всякого рода удаления и разлуки. Мачеха старается погубить свою падчерицу во время отъезда купца, мужа ее, на дальнюю ярмарку; жена Добрыни Никитича замуж идет за Алешу Поповича во время отлучки супруга; в отсутствие Марьи Марьишны (а в сербской сказке – соответствующей ей вилы) освобождается закованный у ней Огненный царь неосторожным непослушанием царевича и увлекает с собою Марью Марьишну.
Во всех этих преданиях о сиднях, плене и временной смерти нельзя не обратить внимания на явное содействие водяной стихии при возвращении жизни или свободы. Живая и мертвая вода срастает члены растерзанного Ивана-царевича; Илью Муромца калики перехожие тем излечивают от тридцатилетнего сидня, что заставляют его испить ковшик воды, и с каждым новым ковшиком вырастает и богатырская сила нашего героя. Совершенно то же рассказывается и про Ивана крестьянского сына в упомянутой выше лубочной сказке, когда в другом варианте чародейный старичок поит царевича вином и тем одаряет его неимоверной силой. Этот же старик представлен в начале сказки закованным в темнице у отца царевича; он просит через окошечко тюрьмы у проходящего Ивана дать ему напиться и, выпив поданную ему воду, вдруг освобождается от оков и плена. Точно так же и Еракского короля (Огненного царя) застает Иван во дворце жены своей Марьи Марьишны окованным девятью обручами, которые все распадаются, как только царь вкушает поданной ему Иваном воды. Царевич Флориан (валахской сказки) и соответствующий ему в русских сказках Иван Водович оба зарождаются от чародейной воды, выпитой их матерями.
В сказке «Настасья Адовна» преследуемый тестем своим Иван-богатырь оборачивается в прудок, а жена его в уточку; супруг лягушки добывает ее в мокром болоте, а Михайло Потык Иванович встречает свою суженую на море в виде белого лебедя. Понятие о земле и ее плодородии постоянно связывается, таким образом, с понятием влажной стихии воды и сырости, от чего, вероятно, и наше эпическое выражение: мать сыра земля.
Во сне и смерти, сидне и разлуке чувствуется какой-то свыше предназначенный неминуемый срок. Яснее выражается это в сказке о царевне-лягушке, которая, когда муж сжигает ее лягушачью шкурку, прямо упрекает его за то, что не мог дождаться уже близкого времени, когда бы она сама сложила с себя этот уродливый вид, и в наказание его нетерпения восклицает: «Теперь ищи меня за тридевять земель!» – и разлучается с ним.
Как лягушачья шкурка скрывает человеческий образ Василисы, так в Деве-Лебеде человеческая ее форма зависит от белой ее сорочки или золотой цепи: если во время ее купания в реке лебедем украсть эту сорочку или чародейную цепь, то Дева-Лебедь уже навсегда должна оставаться в этом пернатом виде. Чрезвычайно любопытно сравнить с этим поверьем
