Несколько дней спустя после того письма Юхан попросил Май позвонить Андреасу. Он считал, что у нее лучше получалось улаживать подобные дела.
Андреас сказал Май:
— Неужели отец не понял, что теперь мы чужие люди. В моей жизни его больше не существует.
И вот теперь сын сидит перед ним. Такой же худой, как отец, но лицо у него от матери. А вместе с сыном — подруга, в любой момент готовая родить. Надо бы спросить у нее, читала ли и она новеллы Марселя Бавиана. Ха-ха. Но Юхан удержался. Вместо этого он попытался улыбнуться, хотя напряжение причиняло ему боль. Больно было не от собственного лицемерия. А от движения. Губы, глаза, щеки, все мускулы на лице, которые приходили в движение, чтобы изобразить некое правдивое подобие улыбки. И голова. Давящая боль, которая никогда не проходила. От присутствия гостей боль только усилилась. Юхан чувствовал, как эта боль превращалась в одно- и двусложный речитатив: прочь-по-шли-я-не-мо-гу-не-хо-чу-не-сей-час.
— Вот мы и здесь, — сказал Андреас. — Как ты себя чувствуешь, папа?
— По-разному, — ответил Юхан, пытаясь удержать на губах с трудом получившуюся улыбку. Лицо его вот-вот готово было развалиться на части, расколоться, разбиться, разверзнуться, как гнойник на щеке. Скоро из него наверняка брызнет всякая дрянь. Он осторожно нащупал шприц с морфием. Все это видели, но никто ничего не сказал.
— Восемь лет, — сказал Юхан.
— Да, — ответил Андреас.
Обе женщины, Май и Эллен, молча сидели и слушали.
— Восемь лет, — повторил Юхан.
— Но теперь ведь ты болен, — откровенно ответил Андреас. — И это меняет дело.
Юхан хотел спросить, что именно это меняет. Может быть, Андреас пришел сюда, чтобы простить его? В таком случае он мог бы не беспокоиться. Май говорила о примирении. А не о прощении. Юхан не сделал ничего такого, за что его надо было прощать.
Он повернулся к Андреасу:
— Дело было в протечках!
Тот уставился на него с непониманием:
— Что?
— Дело было в протечках.
— О чем ты, я не…
— О даче. Ты хотел пожить там. А я отказал, потому что там шел ремонт, надо было заделать протечки. Что-то случилось с трубами в ванной. Нас затопило.
Андреас опустил глаза:
— Да-да, конечно.
Юхан посмотрел на него. Не это ли он хотел услышать? Или этого недостаточно? Как он похож на Алисе. Может дуться годами. И не сдаваться.
— А почему ты не сказал об этом тогда? — пробормотал Андреас.
— О чем?
— О протечках.
Юхан закрыл глаза. Умрешь и не встанешь. Он снова открыл глаза и посмотрел на Май. И это она называла примирением? Этот жалкий обмен редкими репликами между тощим сорокалетним сыном и еще более тощим семидесятилетним отцом? Эту пустую болтовню о протечках в избушке? Эти поганые мелкие обиды? Юхан перевел взгляд на Андреаса. Что-то в облике сына пробуждало желание дать ему пощечину. Юхану был знаком этот порыв. Он испытывал его с тех пор, как Андреас был мальчиком. Беспомощный амебоподобный ребенок с дрожащими руками, он никогда не мог ни на что решиться, а кроме того, был хвастуном. Так прозвали его одноклассники. Хвастун. Несмотря на свое малодушие, он был хвастлив. И слаб. Просто-напросто некоторых детей любить сложнее, чем других, говорила Алисе. И поэтому нам надо постараться. Рыбка наша, добавляла она.
Юхан кашлянул и, собрав все свои силы, протянул Андреасу руку.
Ведь это все-таки его рыбка, а не чья-то еще.
— Андреас, — сказал он. — Присядь.
Он сел. Юхан погладил сына по голове:
— Прости меня, если можешь.
— За что? Ты про дачу?
— И за дачу тоже. Но главное, за то, что я не был тем отцом, в котором ты нуждался. Ты простишь меня?
Андреас повернулся к Эллен и вопросительно посмотрел на нее. Она кивнула ему. Андреас сглотнул и снова повернулся к Юхану.
— Не надо. Я… Понимаешь… Я просто хотел… — Андреас осекся, как всегда, но на этот раз для того, чтобы положить голову отцу на плечо, вздохнуть и заплакать.
Когда они собрались уходить и, прощаясь, стояли в дверях, Эллен вдруг спохватилась. Покопавшись в сумке, она выудила оттуда фотоаппарат.
— Я же чуть не забыла о самом главном! — выпалила она.
Андреаса снова усадили на край кровати. И велели взять отца за руку. Май должна была с видом заботливой жены стоять рядом, на заднем плане. Эллен подняла фотоаппарат, посмотрела в объектив, убедилась, что они выглядят замечательно, несмотря на серый послеобеденный свет, сочившийся сквозь окно.
— Ну вот! — радостно прокричала она. — Теперь у нас будет снимок на память!
Юхан посмотрел на нее.
— Эллен, — сказал он. — Пришли мне, пожалуйста, фотографию.
Эллен кивнула, переводя взгляд на Май:
— Прислать фотографию сюда, к вам домой или куда-то еще?
Май хотела было ответить, но Юхан ее опередил:
— Пришлите сюда, в больницу. Мне. Я буду смотреть на нее по вечерам перед сном.
Эллен снова кивнула, но, показав на живот, объяснила:
— Может получиться не так скоро, я не стану проявлять пленку до родов. Схватки могут начаться в любой момент, но стимулировать их будут не раньше чем через две недели после назначенного срока, — протараторила она. — Поэтому не знаю, когда смогу прислать снимок.
— Как получится, дружочек, — перебил ее Юхан. — Как получится. И пришли, пожалуйста, фотографию младенца.
Эллен посмотрела на Андреаса и, улыбнувшись, с готовностью кивнула.
— Мне хотелось бы иметь фотографию того момента, когда ребенок только что появился на свет… — Юхан кашлянул, — только что появился на свет и повернулся, чтобы впервые дотронуться до тебя. Ты пришлешь мне такую фотографию, Эллен?
Она снова кивнула, должно быть обдумывая трудности, которые возникнут в ходе такой съемки.
— Эллен, — сказал Юхан.
Беременная посмотрела на него.
Юхан кивнул в сторону сына, не отводя взгляда от ее голубых глаз.
— Будьте вместе, — сказал он.
— Конечно! — ответила Эллен, сжимая руку Андреаса. — Как же иначе.
В следующие дни он кричал от боли. Но, должно быть, не слишком громко, потому что никто этого не слышал. Голова у него вот-вот разорвется на части. Он помнил, что Май рассказывала ему о Шумане. Когда мрак начал сгущаться, в голове у него непрестанно звучала нота «ля». Это было еще до того, как его поразила невероятно прекрасная музыка, которую он не мог ни записать, ни сыграть. Нота «ля» — ночью и днем. Непрерывная нота «ля». Так было и с Юханом. В голове звучал какой-то гудок, который становился все громче и громче. У Юхана не было слуха, но этот звук походил на гудок в телефонной трубке, который, как всем известно, соответствует ноте «ля». Ля, ля, ля во всем — в солярии, в малярии, в поляне, в орлятах, в проклятье, в ляпсусе, в кляксе. И в имени Май!
— Ты меня звал? — Голос доносился откуда-то издалека.
— Сделай что-нибудь, — умолял Юхан.
— Я держу тебя за руку. Чувствуешь?
— Ты можешь что-нибудь сделать, Май?
Секундное замешательство. Бормотание. Слова, которые сыплются в беспорядке. Туда-сюда. Взад-вперед. Пой, пой, пой! Май плачет. Где-то далеко раздается шепот, но шепчут не ему, а кому-то другому: «Он больше не понимает, о чем говорит».
Мгновение ясности. Юхан стоит перед зеркалом в Вэрмланде. Моя… жизнь. Моя… жизнь. Все, что он видел перед собой, было длинной прямой чертой. Как длинная коса Май. И это все? Май, любимая, это все? Больше ни одного хоть крошечного изгиба?
Именно об этом думал Юхан. Ему хотелось увидеть изгиб. По утрам светает, по вечерам темнеет, а когда наступает день, он поворачивается, поднимает голову и смотрит на небо или оглядывается на проделанный путь. Какая разница. Но он поворачивается. И это изгиб. Поворот образует изгиб. Красивое совершенное движение.
По утрам светает, а по вечерам темнеет, а когда наступает день, он поворачивается.
Вот так.
Теперь он может заснуть. Вот что он хотел сказать. Нужно было только повернуться, а потом заснуть.
— Юхан.
Май стояла, склонившись над ним.
— Юхан.
Открыв глаза, он посмотрел на нее. Май улыбалась:
— Я тебя разбудила?
Юхан покачал головой.
— У Эллен с Андреасом родилась дочка. Три с половиной килограмма. Эллен сделали кесарево сечение сегодня утром в пять минут восьмого. И с мамой, и с дочкой все хорошо. Девочку назовут Агнес.
— В честь матери? — прошептал он.
— Да.
— Хорошо, — прошептал Юхан и снова заснул.
В следующие дни снова какое-то бормотание. Он опять слышал, как Май разговаривает с кем-то из белых халатов. «Он не знает, что происходит. Его здесь уже нет». Он снова услышал, как плачет Май. Май плачет, а белый халат утешает ее. Юхан хочет крикнуть: «Нет! Я здесь! С вами!» Но ему больно, он не может. Изо рта вырываются совершенно другие звуки.
