Лин Ульман
Когда ты рядом
Видео
Внимание, я начинаю: конец лета, скоро осень, в нашем большом городке ясная звездная ночь. Часа три-четыре. На чердаке храпит водопроводчик. На кухне тихо, чтобы никого не разбудить, играет радио. «Stella by Starlight»[1]. Тепло, оставшееся после жаркого дня, обещает новый жаркий день. Весь дом спит. Тсс, тихо! Дети спят. Дети видят сны. Только мы с тобой не спим.
— Мартин.
— Что?
— Я хочу тебе кое-что рассказать.
— Вы только послушайте! Неужели?
— Не валяй дурака, Мартин.
— Не валять дурака?
— Именно.
— Может быть, поиграем в нашу игру?
— Нет.
— Значит, мы сегодня серьезные?
— Да.
Это Стелла. Моя жена. На ней, как видите, прозрачный красный халат из шелка. Рассказать подробнее? Хотите увидеть ее лицо? Оно, быть может, и не красиво в строгом понимании этого слова, но…
— Почему это?
— Я всего лишь хочу сказать, что оно не просто красивое. У тебя не модельная внешность, ты красива совсем по-другому, у тебя своя красота. Так что ты собиралась мне рассказать?
— А мне бы как раз хотелось модельную внешность. «Своя красота» ничего не значит.
— Еще как значит. Значит, что я люблю тебя. А ты прерываешь запись.
Ну как, насмотрелись? Что я вам говорил? Правда ведь, у нее своя красота? А теперь спускаемся ниже. Вот ее шея, длинная и белая, шея балерины, с выступающими ключицами. В них-то я и влюбился. Ну и в грудь, конечно. Вам ее сейчас не видно, потому что Стелла скрестила руки, голову наклонила и вообще какая-то невеселая. Вы не думайте — это все игра на публику. Она любит быть в центре внимания. Мне особенно нравится ее животик. Она его старается втягивать, но его все равно заметно. И мне это нравится. Она ведь не толстая, подруги ее тощей считают. К тому же она высокая. Но животик у нее все равно есть, и она никогда не застегивает верхнюю пуговицу на джинсах. По-моему, это очаровательно. Получается, мне на одну меньше расстегивать, когда я ее раздеваю. А теперь мы спускаемся ниже. Она раздвигает ноги, и вы видите ее лоно, бледно-красное, как недозрелый помидор. Под халатом на ней ничего нет, так что, если она раздвинет ноги еще шире, мы войдем к ней внутрь, в самый чудесный уголок на свете. Но она не делает этого, и мы опускаемся вниз, чтобы вы могли полюбоваться лучшими ногами Скандинавии. Вот они. Размер — тридцать девять с половиной. Красные босоножки. Бордовый лак на ногтях. Десять пальчиков. Так и хочется их отрезать и съесть, можно даже без соли.
— Мартин.
— Что?
— Неужели это надо делать прямо сейчас?
— Почему бы и нет?
— Мне надо поговорить с тобой.
— А по-моему, тебе надо лечь.
— Да нет же…
— Тогда продолжим. Ты здесь, я здесь, и камера включена.
— Тогда давай хотя бы делать это по-человечески.
— Да ему все равно.
— По-моему, ему не интересно про мои ключицы, лоно и пальчики.
— А разве он не сказал «Все самое ценное»? Он же так сказал.
Это наш дом. Это наша жизнь…
— Не отвлекайся.
— А ты не мешай, Стелла.
Конец лета, скоро осень, в нашем большом городке ясная звездная ночь. Сегодня 27 августа 2000 года. Это наш дом и наша гостиная. А вот наш диван.
— Стелла, встань. Я сниму диван.
…Наш диван. Мягкий, цвета авокадо, итальянский дизайн. В хорошем состоянии, хотя ему уже десять лет. Мы могли бы его сейчас тысяч за пятнадцать продать.
— Ну как же!
— А что?
— Размечтался, пятнадцать тысяч за диван, которому десять лет.
— Представь себе! Размечтался! Даже спать по ночам не могу, как все нормальные люди.
— Ты о чем это, Мартин?
Вот наш диван. Наш итальянский диван цвета авокадо, изящный и элегантный, просто конфетка. Когда-то он стоил целое состояние. Нам его будет больше всего жалко, если дом сгорит. Понимаете? Ведь все с этого дивана и началось.
— Больше всего нам детей будет жалко.
— Что?
— Если дом сгорит, больше всего будет жалко детей.
— Скажешь тоже. Ты мать, понятное дело… Но я сейчас о вещах говорю. О вещах, а не о детях, Стелла. К тому же дети не сгорят, их спасут.
— Я все ждала, скажешь ты это или нет.
— Что?
— Что никто из нас не сгорит. И все будет хорошо.
— Все будет хорошо.
— Наконец-то.
— Так что ты хотела мне рассказать?
I. Падение
Альма Блум, свидетельница
Уши у меня большие.
Мои уши такие же квадратные, как итальянские порталы, но они мне больше не нужны. Сначала я оглохла на одно ухо, а потом и на другое. Совсем стало плохо.
Я положила в сумку вязанье, подняла голову и посмотрела наверх. Они были похожи на марионеток. Он с угольно-черной шевелюрой, и она в желто-красном платье. Туда и обратно, по самому краю. Мелкими шажками. Я крикнула, чтобы они спускались. Совсем не обязательно падать людям на голову, есть много других способов умереть. Прохожим нужна специальная страховка от таких вот случаев. Они остановились и посмотрели вниз. Ох, у них, должно быть, голова закружилась. И тогда они обнялись. Было ли объятие красивым? По-моему, больше походило на борьбу. Она пыталась вырваться, а он ее держал. Или это он вырывался, а она держала. А потом случилось то, что и должно было случиться: она оступилась и упала. Или это он ее толкнул. Трудно сказать, что произошло. Но она упала. Я ощутила порыв ветра. Однажды я видела, как разбился самолет. Тогда поднялся такой же ветер. Я зажмурилась и приготовилась услышать звук удара. На секунду я забыла, что я глухая.
Коринне
Вчера поздно вечером в трамвае мне вдруг показалось, что я вижу знакомого. Он неподвижно сидел впереди меня, глядя в окно. На холодных и темных улицах не было ни души. Редкие машины быстро проезжали мимо. Ничего особенного. Только дождь вперемешку со снегом и тусклый свет фонарей. Некоторое время я рассматривала его сзади: коричневая кожаная куртка, густые темные волосы. «Красивый мужчина, — подумала я, — такие ходят гордо расправив плечи и никогда не спотыкаются». Мне вдруг показалось, что рядом с ним сидит маленькая девочка, одетая во все красное, но я прогнала от себя это видение. Откуда здесь могут быть дети? Только этого еще не хватало в такое время и в такую погоду. Мы вдвоем с ним в этом трамвае, не считая, конечно, водителя. Мужчина встал и подошел к передней двери. Мы подъехали к остановке.
— Мартин Волд, — тихо окликнула я, — это ты?
Он обернулся. Лицо его было мне незнакомо. Я отметила маленькие зеленые глаза и ямочку на подбородке.
— Вы ошиблись, — ответил он, когда двери открылись, — я не Мартин Волд.
— Да, вы не Мартин, — сказала я. — Но все равно спокойной ночи, и будьте осторожнее. На улице скользко.
— Спасибо. И вам того же, — сказал мужчина. — Спокойной ночи.
Не прошло и полугода с тех пор, как я занималась его делом. Это было в начале сентября. Вечером, накануне похорон Стеллы, я зашла к нему на Хамбургвейен. Мы просидели всю ночь в гостиной за большим обеденным столом из темного дерева. Он просил меня говорить потише, чтобы не разбудить детей. Вот так мы с ним и сидели. Говорил в основном он, а я только задавала вопросы. Задавать вопросы — это я умею. Пока мы разговаривали, мне вдруг пришло в голову, что мы с ним как будто придумываем литературный сюжет, а то, что случилось на самом деле, от меня ускользает. В моей профессии такое бывает: реальность ускользает куда-то, и тут уж ничего не попишешь. Я вижу, слышу, чувствую и знаю. Но я не в силах что-либо изменить. Не в силах предотвратить трагедию.
С чего начать? Убийство — если это действительно было убийство — произошло 27 августа 2000 года. Но я начну с предыстории, или, если угодно, с исторической подоплеки.
23 февраля 1934 года в Осло тридцатидвухлетний мужчина встретил свою смерть, шагнув с крыши дома на Фрогнере. Человек, пожелавший умереть таким способом, был красивым одаренным актером с блестящим будущим, он обожал играть в «лишний стул» под бравурные марши во «Втором этаже»[2] «Континенталя». Через четыре дня после его гибели театральный критик и секретарь Национального театра Йохан Петер Булл с волнением напишет в своем дневнике о возможном срыве спектакля «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Ходят слухи, что ведущая актриса Национального театра, которая до этого с небывалым успехом выступала в роли Ирене, будет освистана. Ее и молодого актера связывали непростые любовные отношения, и многие усматривают причину его гибели именно в них. На спектакль вызвано полицейское подкрепление, но представление проходит спокойно.
