– Откуда вы знаете, что она при мне?
– Я старше тебя, – сказала Валерия Борисовна. – Ты, как только ее мне пересказал, дома сразу же бросился ее перечитывать. И стал носить ее с собой, чтобы заглядывать в нее через каждые полчаса.
– Ну… Два раза я действительно просматривал ее…
– Два не два… И все небось пытался отыскать в ней нечто не замеченное прежде или неразъясненное… Давай-ка ее мне…
Я протянул Валерии Борисовне записку ее дочери.
– Хранил-то как бережно. А ведь мог разорвать. Или сжечь.
Теперь я жалел, что не разорвал и не сжег. А впрочем, пусть сохраняется листок бумаги с уроком жизни дураку.
– Много вранья, – вывела Валерия Борисовна. – Неужели и ты считаешь, что Вика отплатила, то есть отомстила тебе замужеством?
– Вашему семейству виднее. – Я снова становился ледяным.
– А буквочки-то выводила как старательно! Пятерку с плюсом бы ей за это во втором классе! А так бы кол с минусом! Небось и черновики были…
– Она забыла лишь листочек… Пожалуйста…
Закорючки на этом листочке не порадовали бы учителей вторых классов. «Монастырь… Грешница и ведьма… Монастырь… Ритуал очищения… Очищения ли?.. Свободна ли? Ст. Суземка… Зачем все это?.. Зачем все это было надо?»
– Эх, Василий, Василий! – завздыхала Валерия Борисовна, сложив обе бумажки на столике. – Упустили мы с тобой девку-то, упустили! Проворонили, Василий! И я хороша. И ты хорош. Она же любит тебя! Ты отбрось обиды-то свои! Перечти бумажки разумом. Там черным по белому все сказано.
– Там сказано: долгие годы шла к мести и отомстила, пусть и странным образом…
– Ее вела любовь! Прорвись к ней, просто взгляни ей в глаза и все поймешь!
– В записке мне приказано: «Для своего же блага не подходи ко мне более».
– Да мало ли что может быть приказано дурой!
– Я человек простодушный, – сказал я с вызовом, – и понимаю все буквально. А она при моем виде скривится или потребует плевательницу.
– Все, Василий, все! – заявила Валерия Борисовна решительно. – Ни уговаривать, ни убеждать тебя в чем-либо я более не буду. Все разъяснилось, все! Возьми эти бумажки. Ты их держишь вблизи сердца, а ее ты боишься. А стало быть, это и не любовь!
– Я… – Ледяной человек во мне был готов к произнесению торжественной декларации, но я понял, что буду смешон, как жених из чеховской «Свадьбы», и декларацию отменил.
– Еще по сто коньяку, – сказала Валерия Борисовна, – и разойдемся.
– Я возьму…
– Бери ты. Я тебя снимаю с содержания…
Отпив коньяку, Валерия Борисовна продолжала корить меня:
– Да, Васенька, не понял ты нашей семейки. А у нас все девки, все девахи – с вывертами. В нас – бесы, по крайней мере – бесенята, а вернее сказать – бесенихи. А Виктория, возразишь? И Вика. И Вика… Да, Виктория ровнее в проявлениях, Юлия же – пульсирующая, с русскими горками, со срывами и чудесами… Ты Викторию застал паинькой, примерной школьницей, позже-то, вне твоей жизни, и она поколобродила, порезвилась, Пантелеев – не дурак, перетерпел… А я? Я в молодые годы была шебутная и задорная, в летчицы рвалась, на досаафовских ЯКах высший пилотаж выделывала… Вон, ты же помнишь… – Валерия Борисовна чуть приподняла правый рукав блузы, открыв наколку: винт пропеллерный и рядом имя «Лера». – А какие ухажеры вились вокруг меня! Скинуть бы мне четверть века, ну даже два десятка лет, и ты бы бегал за мной… Эх, Василий, Василий… А вот в тебе нет выверта?
– В Миханчишине есть выверт?
– Дался тебе этот Миханчишин! Еще одну дурь вбил в голову!.. Ну станция Суземка, ну заезжала, и что дальше? Но он-то как раз способен на выверт, не знаю на какой, добродетельный или подлый, но способен…
– Однако, как я полагаю, не пропадал у вашей семейки интерес и к персонам основательным и удачливым…
– Ехидничай, ехидничай! Это ты про моего мужа, что ли, и про Викиного Пантелеева? Очень верное наблюдение! Истинно так! Мы барыни, умеющие шалить, но и расположенные к комфорту. Даже наша хиппующая Юлия проявляла и проявляет интерес к фигурам значительным и сильным…
Тут ладошка Валерии Борисовны подлетела к ее рту, будто в старании запереть тайну, чуть было не обнародованную. Валерия Борисовна нервно взглянула на меня.
Я же, будто ничего не заметив, сказал:
– Я не способен к вывертам. Не способен быть значительным и удачливым. А стало быть, и обеспечить кого-нибудь комфортом. Я грешен, пуст и слаб.
– Глупый ты все же, Василий, глупый. Дуралей ты!
– И глупый, согласен…
– А потому как ты глуп, я тебе адресок дам больницы, где лежит Юлия.
– Кремлевской, что ли?
– Нет. Районной. Если бы Корабельников, а ему из Кремлевки тотчас позвонили бы, узнал, что Юлия в больнице и по какому поводу, он бы наш высотный дом разнес! А ты, коли на тебя просветление спадет или в тебе совесть заговорит, зайди к ней на полчаса.
– Нет, Валерия Борисовна, мне не о чем беседовать с Юлией Ивановной.
– Ты и с Викой отказываешься поговорить?
– С Викой – тем более! – сказал я резко.
– Почему – тем более? – удивилась Валерия Борисовна.
А я и сам сразу удивился: а почему – тем более? Видимо, потому, что я чувствовал себя перед Викой виноватым. А перед Юлией – нет. То есть в мгновения грусти я мог ощутить себя – умозрительно и в христианском смысле – виноватей всех в мире и виноватым перед всеми без исключения. Стало быть, и перед Юлией. При чем здесь христианские смыслы, возра зил бы мне Валя Городничий. Он-то после перепоев (редких, а потому особенно мучительных) ощущал себя каждый раз виноватым и перед листочком осиновым, был готов рухнуть на брусчатку у Лобного места и возопить: «Прости меня, народ православный!» Впрочем, вопль этот не был его изобретением и ни до какой брусчатки Валя не смог бы доползти… Так вот в обыденно-житейском смысле я не признавал себя виноватым перед Юлией. А Вике я, выходит, пять лет назад морочил голову. И убоялся…
– А почему – тем более? – повторила Валерия Борисовна.
– А так, – сказал я.
– Значит, полный отказ… – покачала головой Валерия Борисовна.
Тут Валерию Борисовну окликнули: «Лера, я тебя полгода не видела!» Должен заметить, что в этом для меня женско-снобистском кафе с Валерией Борисовной здоровались несколько дам. Одна из них с обилием макияжных иллюзий на лице возникла теперь возле нас и шепнула Валерии Борисовне явно что-то про меня. «Собирательница, – разъяснила мне Валерия Борисовна. – Спросила, во сколько ты мне обходишься… У меня же весной выторговывала эскиз левитановского „Марта“…» – «И во сколько я вам обхожусь?» – спросил я. «В четыре рубля, – сказала Валерия Борисовна. – В четыре».
Я забыл сообщить, что и Валерия Борисовна была собирательница. Дом ее (то есть и Вика с Юлией росли при дорогих стенах) украшали полотна мастеров, чьи картины в сороковые годы можно было за копейки (тот же эскиз, близкий к оригиналу «Марта», – 150 р.) купить в комиссионках на Арбате или на Сретенке, у угла Колхозной. А уж Лентулова ей несли за трояк с чердаков. Но это разговор особый…
Минут через пять после собирательницы Валерию Борисовну окликнула женщина знаменитая, театральная и киношная Дива. Для меня она была столь же звездно-недоступной, как Брижит Бардо или Софи Лорен. И вот она стояла над нами с Валерией Борисовной!
– Лерочка, ты все цветешь!
– Заинька! – вскочила Валерия Борисовна.
Они обнялись, пошептались, потом Звезда сказала приятельнице нечто особенное, а указав на меня, вскинула большой палец.
– Нет… ну что ты… Что ты болтаешь! – смутилась Валерия Борисовна. – Это мой внучек!
– По-моему, у твоих дочек деточки еще не выросли. – Звезда смотрела на меня.
– Ну ладно, не сердись… Это женишок моих дочек!
– Я им завидую, – сказала Звезда, взглянув на меня своими волшебными синими глазами со значением. – Вот вам моя визитка. Будет блажь, позвоните.
– Я им тоже завидую, – заявила Валерия Борисовна. – Но как-нибудь перетерпим…
Мы выходили из заведения, Валерия Борисовна покачнулась, я хотел поддержать ее, она уверила, что она трезвая, а я дурак.
– Я и не спорю, – сказал я.
– Да ты не в том смысле дурак! – воскликнула Валерия Борисовна. – Ты просто не знаешь своего счастья и не умеешь ценить жизнь с ее удовольствиями!
– Ценить жизнь или цинить? – спросил я.
– Чего? – удивилась Валерия Борисовна. – Что ты несешь?
– Ничего, – сказал я. – Просто неудачно скаламбурил…
– А ты не каламбурь, а приголубь какую-нибудь из первых дам государства! И получишь и квартиру, и дачу!..
– Были бы вы, Валерия Борисовна, мужчиной…
– Понятно, ты дал бы мне в рожу… Это ты можешь… Ладно. Посади-ка ты меня на троллейбус…
Когда я подсаживал Валерию Борисовну, шумно-гулящую, она, полагая, что извозчику спешить некуда, тихо растворила сумочку и протянула мне два бумажных треугольника, похожих на солдатские письма.
– Это записка от Виктории, а это все же тебе адрес больницы Юльки… Женишок! – и Валерия Борисовна рассмеялась. – Приколдованный ты ж нами, не забудь…
