Господи милостивый, Луиза все еще не смирилась с поражением! Она гнала изо всех сил, не жалея ни себя, ни лошадь. Жеребец летел так быстро, что Зуга бросил неуверенный взгляд поверх прижатых ушей Томаса, чтобы убедиться в близости финиша. Нет, даже на такой бешеной скорости у жеребца нет ни единого шанса их обогнать.
Зуга уже слышал голоса, различал отдельные лица в толпе, узнал Пикеринга, сидевшего в фургоне на месте главного распорядителя скачек. Рядом виднелась громадная фигура с копной растрепанных волос – Родса ни с кем не спутаешь. Вот и хорошо, пусть своими глазами увидит, кто победил!
Обернувшись в последний раз, Зуга заметил, как Метеор упал на передние ноги. Почудился похожий на выстрел хруст сломанной кости. Нельзя же мчаться бешеным галопом по земле, изрытой норами сусликов! Громадный конь рухнул на полном скаку, плечом вперед, изогнув шею, точно умирающий фламинго. Взметнулось облако пыли, над которым конвульсивно вскидывались копыта, а потом ноги жеребца обмякли.
Облако пыли отнесло ветром в сторону, и показалась ужасная картина: Метеор лежал на боку. Он сделал слабую попытку поднять голову и тут же уронил ее обратно.
Зуга натянул поводья, поворачивая Тома назад.
Луизу выбросило из седла: она лежала на земле, свернувшись, будто спящий ребенок, – маленькая и совсем неподвижная.
– Давай, Том, вперед! – понукал коня Зуга.
Его охватило беспредельное отчаяние. От абсолютной неподвижности и безжизненности крохотного изломанного тела бросало в дрожь.
– О господи! – вслух сказал Зуга, проталкивая слова через забитое пылью, высохшее от жажды и перехваченное от ужаса горло. – Только не это!
Ему почудилась изящная шейка, повернутая под невероятным углом на сломанных позвонках. Или это жуткая бескровная вмятина на макушке? Огромные темные глаза смотрят невидящим взглядом и становятся бессмысленными… Нет… Господи, только не это!
На полном скаку вытащив ноги из стремян, Зуга спрыгнул с Тома и, пошатываясь, помчался туда, где лежала Луиза.
Она вдруг легко вскочила на ноги.
– Ко мне, мой хороший! – крикнула она, подбегая к Метеору. Жеребец рванулся раз, другой и встал на ноги, задрав голову. – Ах ты, умница! – засмеялась Луиза хриплым от возбуждения и дрожащим от усталости голосом.
У нее не оставалось сил, чтобы вскочить в седло одним прыжком. Сунув одну ногу в стремя, она подпрыгнула и устроилась на спине лошади. Зуга наблюдал за ней с отвисшей челюстью.
Усевшись в седло, она посмотрела на Зугу сверху вниз.
– Майор, притвориться мертвым – старый индейский трюк!
Луиза развернула Метеора к финишу.
– Посмотрим, сможете ли вы добежать до финиша на равных!
Метеор помчался к флажкам.
На мгновение Зуга остолбенел, не в состоянии поверить, что она научила жеребца так убедительно падать и лежать неподвижно. Внезапно страх за Луизу и отчаяние при виде ее мертвого или искалеченного тела превратились в ярость.
Бросившись к Тому, Зуга завопил вслед обманщице:
– Мадам, да на вас пробы ставить негде. Господи прости!
Она обернулась и весело помахала в ответ:
– Майор, вы простофиля, но я вам это прощаю!
Метеор нес ее к финишу с такой скоростью, какая бедному Тому и не снилась.
Зуга Баллантайн был пьян в стельку. Впервые за двадцать два года, проведенные с хозяином, Ян Черут видел его в таком виде.
Майор сидел очень прямо на деревянном стуле с высокой спинкой: щеки странно побледнели, глаза горели тусклым блеском, в точности как неотшлифованные алмазы. На столе, покрытом зеленым сукном, стояла третья бутылка капского бренди. Зуга неуклюже протянул к ней руку и опрокинул. С громким бульканьем алкоголь полился из горлышка, впитываясь в ткань.
Чертыхнувшись от неожиданности, Ян Черут поставил бутылку на место.
– Черт возьми, если ты хочешь потерять Чертовы шахты, то я не возражаю, но разливать бренди не позволю!
Язык у него слегка заплетался: слуга и хозяин начали пить за час до заката.
– Что я скажу мальчикам? – пробормотал Зуга.
– Скажешь, что у них отпуск – впервые за десять лет. Мы все теперь в отпуске.
Ян Черут налил в кружку бренди и поставил ее перед Зугой. Потом плеснул себе, подумал и плеснул еще столько же.
– Старина, я ведь все потерял.
– Точно! – радостно согласился слуга. – Хотя было б чего терять.
– Я потерял участки.
– Вот и хорошо, – кивнул Ян Черут. – Десять лет эти проклятые дырки в земле вытягивали из нас душу – да еще и голодом морили!
– Я потерял птицу.
– Еще лучше! – Ян Черут отхлебнул из кружки и одобрительно причмокнул. – Пусть теперь мистеру Родсу не везет. Эта птичка его прикончит, как нас чуть не прикончила. Поскорее пошли статую Родсу и благодари Бога, что избавился от нее.
Зуга медленно опустил голову, закрыв лицо ладонями, и голос прозвучал глухо:
– Ян Черут, все кончено. Для меня дорога на север закрыта. Мечты больше нет. Все было напрасно.
Пьяная улыбка медленно сошла с лица Яна Черута, сменившись выражением глубокого сочувствия.
– Ничего не кончено. Ты молод и полон сил, у тебя два взрослых сына.
– Их мы тоже потеряем – и очень скоро.
– Тогда у тебя по-прежнему останусь я, как это было всегда.
Зуга поднял голову и посмотрел на коротышку-готтентота:
– Что нам теперь делать?
– Прикончим эту бутылочку и откроем следующую, – решительно заявил Ян Черут.
Утром они погрузили статую на повозку, заботливо подстелив солому. Зуга с помощью Джордана натянул поверх потрепанный и грязный кусок брезента.
За работой оба молчали. Закончив, Джордан прошептал так тихо, что Зуга едва расслышал:
– Папа, ее нельзя отдавать.
Зуга повернулся к сыну – и точно впервые увидел его за все эти годы.
Потрясенный, он осознал, что мальчик вырос. Должно быть, в подражание Ральфу он отпустил усы – густая золотистая полоска подчеркивала нежную линию губ: Джордан не только повзрослел, но и определенно похорошел.
– Неужели ее нельзя оставить? – спросил он с ноткой отчаяния в голосе.
Зуга молча уставился на сына: сколько же ему исполнилось? Двадцатый год пошел, а ведь еще вчера был мальчишкой, малышом Джорди. Все изменилось.
Отвернувшись, Зуга положил руку на завернутую в брезент статую:
– Нет, Джордан. Я проиграл пари, отдать долг – дело чести.
– Но, мама… – Под суровым взглядом отца Джордан умолк.
– Что – мама? – резко спросил Зуга.
Джордан отвел глаза, шелковистые щеки залила краска.
– Ничего, – поспешно ответил он и пошел к переднему мулу. – Я отвезу статую мистеру Родсу.
Зуга торопливо кивнул: слава богу, самому не придется исполнять эту прискорбную обязанность!
– Спроси у мистера Родса, когда он подпишет бумаги на передачу Чертовых шахт.
Зуга прощальным жестом прикоснулся к статуе, поднялся по ступенькам и, не оглядываясь, вошел в дом.
Джордан повел упряжку мулов по изрытой колеями дороге. С непокрытой головой, высокий и худощавый, он двигался с какой-то особенной грацией, легко ступая по мягкой красной пыли. Подняв подбородок, юноша смотрел прямо перед собой задумчивым, все замечающим взглядом поэта.
Встречные, особенно женщины, смотрели ему вслед, и их лица смягчались, но Джордан шагал так, будто вокруг никого не было. Он безмолвно твердил обращение к богине: «Зачем ты убежала? Здесь тебе было бы лучше…» Джордан столько раз повторял эти слова, что они стали частью его самого. «Может быть, ты вернешься к нам, Великая богиня?»
Она уходила – и Джордан думал, что не выдержит боли расставания. Статуя, богиня и мать в его воображении слились в единое целое, став последней ниточкой, связывавшей с матерью: Алетта превратилась в Великую богиню.
Джордан был в отчаянии и горевал так, точно потерял самого близкого человека. Добравшись до лагеря Родса, юноша остановился, охваченный буйными фантазиями: взять богиню, убежать с ней куда-нибудь в дикое место и спрятать статую в отдаленной пещере. Сердце бешено заколотилось. Нет, лучше отвезти богиню обратно в древний разрушенный город на далеком севере, откуда она пришла, откуда ее похитил отец, – туда, где она будет в безопасности.
