Господа. По здравом размышлении мои претензии к Богу выглядели спорными, даже я сам мог бы оспорить их и разрушить. Но как только я подступал к этому пункту, нутро закипало обидой на дона Гонсало за оскорбление и унижение, которым я подвергся. А если дон Гонсало принесет извинения? Тот, кто обратился ко мне от лица предков, забыл оговорить такую возможность, сам же я склонился бы к милосердию. Положим, старый негодяй раскается и, встретив меня, даст объяснения… Смог бы я побороть гнев и протянуть ему руку? «Забудем старое, Командор! Кто не ошибается! Но раз вы раскаиваетесь…» Право, я бы даже предложил ему денег.
И я тотчас решил, что мой долг – дать старику шанс раскаяться. Нефы опустели, запах ладана волнами плыл по храму, и в темноте свечи сеяли свой дрожащий свет. Я быстро вышел из церкви и кинулся к дому дона Гонсало. К концу пути я весь взмок от несносной жары и, прежде чем постучать в дверь, чуть постоял в тени, стараясь отдышаться и поостыть.
Дверь мне отворила молодая служанка. Поставив руку козырьком, она глядела на меня, точно потеряла дар речи от изумления. Просто стояла и смотрела, пока я не сказал:
– Я желал бы видеть Командора.
Так и не промолвив ни слова, она распахнула дверь. Я вошел в переднюю. Служанка все так же неотвязно глядела мне прямо в глаза, и во взоре ее я обнаружил то же восхищение, что чуть раньше, в соборе, проскользнуло в глазах двух женщин.
– Не известите ли вы дона Гонсало…
– Да, да. Сейчас.
– …что его желает видеть Дон Хуан Тенорио.
– Дон Хуан Тенорио! – повторила она таким голосом, словно произносила волшебное заклинание «Сезам, откройся!», а не мое имя, в котором тоже крылась своя музыка, но совсем иная.
Она наконец решилась куда-то пойти, но голова ее все еще была повернута в мою сторону.
– Обождите. Там. В патио.
Я оказался в патио. От солнца спасали куски материи, натянутые поверху. Дворик был большой, усаженный цветами и с фонтаном посредине. Меня пленил звук льющейся воды, я полюбовался цветами и даже, не удержавшись, нежно прикоснулся к какой-то на диво красивой розе. Но тут я заметил, что служанка так и стояла в передней и смотрела на меня во все глаза. Я резко взмахнул руками и крикнул, словно вспугивал кур, и только тогда она бросилась прочь. И все ж таки едва ли она отправилась известить старого лиса о моем визите, потому что почти тотчас до меня донеслись приглушенные голоса, осторожные шаги, кто-то быстро перебегал с места на место, кто-то с большой осторожностью приоткрывал ставни – иными словами, я понял, что за мной наблюдают.
Вскоре явился Командор. Сперва я услыхал, как он, топоча, спускается по лестнице, потом в конце галереи выросла его огромная фигура. Господи, что за пугало! Видно, он только что проснулся. Тяжелые космы закрывали половину лица. На нем были мягкие туфли, алый бархатный халат, правда, весьма потертый, из-под него торчали голые ноги. Но шпагу он меж тем нацепить успел.
Командор поднял было руки и даже быстро замахал ими, словно ветряная мельница крыльями, но, сообразив, что я не думаю кидаться ему навстречу, руки опустил и шагнул ко мне с встревоженным видом. Он будто сразу стал ниже ростом, плечи его опали, а спина сгорбилась. Теперь он походил на сдутый бурдюк – весь обмяк, и плоть висела на костях, как паруса на корабле в пору мертвого штиля. Дон Гонсало явно чего-то испугался. Брось я ему в тот миг «Негодяй!», он пал бы к моим ногам и разыграл бы сцену бурного раскаяния. Но, слава богу, такое не пришло мне в голову. Я улыбнулся ему, чуть наклонив голову, – но не ниже, чем велят приличия, – и поздоровался. Только тогда он вздохнул с облегчением и обнял меня.
– Ах, как ты напугал меня, мальчик мой! Я уж подумал, не стряслась ли какая беда! – пролаял он. – Когда мне сказали, что ты пришел, у меня кольнуло вот здесь. – Он показал на сердце. – Кольнуло, а после что-то перевернулось…
– Да нет же…
Командор подтолкнул меня к стулу.
– А я целую ночь глаз не сомкнул – все думал о тебе. Вчера-то, узнав, что ты спознался с той девицей, я решил: «Ну, это надолго» – и велел твоему кучеру отвезти меня домой. Но стоило мне остаться одному, как я засомневался: разумно ли было покидать тебя? Уж больно ты зелен, чтоб разобраться, что к чему. Но было поздно – трактир-то остался далеко от Севильи… – Он положил руку мне на плечо. – Слава богу, мальчик, слава богу! Вижу, ты жив и здоров. – Он понизил голос: – Ну и как? Ты меня понимаешь. Кажется, ты с этой девчонкой…
– Да.
– Ну и как? Как? Тебе понравилось?
Я отвел глаза и опустил голову. Я обдумывал ответ. Но старик принял это за стыдливость или смущение.
– Чего уж тут стесняться. Ты не совершил никакого преступления. Напротив, стал мужчиной.
– Вы так полагаете?
– И скоро убедишься в этом. Сам себя не узнаешь, уверенности в тебе поприбавится… А ведь у тебя все еще впереди!
– Но вы-то эту дорожку до конца прошли…
Он вздохнул:
– Ах, сынок! Опыт-то есть, да вот мало осталось пороха в пороховницах. Юность давно миновала. Но все ж… – Он снова понизил голос и наклонился к моему уху: – Я еще держусь. Девушки девушками, но и кроме них есть кое-что на этом свете. Скажу по секрету: люблю провести времечко в компании знатных сеньоров – подале от любопытных глаз. Тут главное, понятно, осторожность, ведь все мы люди почтенные, и ежели в Севилье прознают про наши забавы, скандала не миновать! Но мы действуем с оглядкой: из дома выходим, поужинавши, будто наше братство устраивает ночные молитвы, и у верного человека, где имеется просторное подземелье, закипает такое! Женщины, карты, вино… И будь уверен! Мы зовем не шлюх каких, а дам благородных, тех, что живут в нужде и нашими милостями перебиваются. Вот бы и тебе заглянуть туда нынче ночью…
– Как? Вы можете…
– За кого другого я бы не поручился, а за тебя…
Я молчал. Он взглянул на меня:
– Что с тобой, мальчик?
– Я думаю, что, не повстречайся я с вами, мог бы сделаться святым.
– Ба! Все эти сказки про святость – для недоумков. Возьми тех же священников: проповедуют одно, да делают другое. И кое-кто из них заглядывает на наши пирушки, тайком, само собой. А послушал бы ты, как
