— Что‑то случилось?
— Как вам сказать… Случилось. Военная контрразведка подозревает вас в убийстве Прунса.
Спокойно, подумал Виктор. Это может быть банальная провокация. Вот так бахнуть по голове в тихой спокойной обстановке, человек растеряется и себя выдаст.
Виктор отхлебнул кофе. Он был очень ароматный, здешний кофе. В чем его готовят, наверное в турке? Теперь надо отрезать ножом и вилкой кусочек лангета и не спеша жевать. Пусть Веристов снова что‑нибудь скажет.
— Вы, наверное, не поняли… Армейцы подозревают не всех подряд. Они подозревают вас в первую голову.
— С чего это вдруг? — равнодушно произнес Виктор. — Я его даже не знал.
— Очевидно, постарался Коськин. Знаете, на любого человека всегда можно подобрать косвенные улики и выстроить из них такую логическую цепь, что человек будет выглядеть кем угодно. Революционером, террористом, шпионом, убийцей. Особенно когда контрразведка встревожена и везде ищет шпионов и саботаж. И ищет не зря: у нас тоже есть данные о том, что на заводе определенно есть гнездо германских агентов, и если за пару месяцев его не выявить, и не выяснить планы диверсий, последствия будут очень печальны. Более того, по непроверенным агентурным данным, возможно, есть двойной агент, который работает и на немцев, и на гостапо. Короче, удобный случай показать рвение. При этом в отношении вас у господина капитана есть мотив — он все же считает вас моим агентом, и, разоблачая вас, как пресловутого двойника, он получает возможность посадить в лужу тайную полицию. Надеюсь, вы понимаете, зачем.
— Ведомственная войнушка? Понятно. А как же Добруйский?
— Я уже говорил — он в беспроигрышной позиции. Либо он проводит своего человека в чека — еще одного человека, либо, если вы скомпроментированы военной контрразведкой, получает возможность притормозить создание чека и обзавестись личной контрразведкой. Первая кандидатура на должность шефа этой личной контрразведки, надеюсь, вам тоже ясна.
— Ладно. Что меня ждет в худшем случае?
— Военный трибунал, а поскольку тамошним крючкотворам не составит большого труда вас запутать — казнь через повешение, как шпиона.
"Ну вот и доигрались с царским режимом" — подумал Виктор. "Тормоза на грузовике — всего лишь отсрочка. Жаль, что мало успел, осторожничал, конспирировался. Сознаться сейчас в попаданстве? Не поймут, раньше надо было. Выкручивается, скажут, от петли отвертеться хочет. Неужели конец?"
Часть вторая. Окрыленные злом
1. Дайвинг в сухом бассейне
"Некоторые впадали даже в нелепую крайность, признавая, что политическая свобода в России скорее повредила бы делу экономического освобождения народа, чем помогла бы, так как, по их мнению, при свободных политических учреждениях у нас развился бы класс буржуазии, с которой народу бороться труднее, нежели с системой бюрократического правления."
(Из письма революционера — народовольца Н. И. Кибальчича перед казнью, 2 апреля 1881 года)
— Похоже, это известие вас мало беспокоит? — спросил Веристов.
Ну да, и чего в этом такого, подумал Виктор. Узнать от местного начальника охранки, что тебя ждет виселица — просто праздник. Ради этого стоило попасть в восемнадцатый, где еще живут при царе.
— Думаю, почему вы это сказали мне. Ваше же ведомство должно сотрудничать с контрразведкой. А тут, вы уж простите, но разглашение выходит.
— Хм, так вы сейчас обеспокоены моей карьерой!? И как, успели прийти к каким‑то выводам?
— Ну, я не столь проницателен, как люди вашей профессии… Поскольку я не ваш агент, мой арест на вас тень не бросает, и вы не будете защищать меня из опасения за служебную репутацию, то могу предположить одно из трех. Либо вы разделяете подозрения, и хотите проверить, не побегу ли я, но это было бы очень примитивно, либо разделяете и помогаете скрыться, но тогда непонятно почему, либо не разделяете… но тоже непонятно.
— Можно считать так: я не считаю, что вы повинны в смерти Прунса, но полагаю, что причастны.
— Спасибо за сочувствие… А это вообще как?
— Поясню мысль. Дело в том, что Прунс был нашим агентом, и это армейской контрразведке известно. Наши же епархии должны сотрудничать. Но, самое главное, вас тогда задержали по его подозрению. Он сообщил, что узнал вас на улице и дал приказ филерам задержать вас.
— Меня узнал? А что, я на кого‑то здесь похож?
— Вы исключаете, что он мог вас знать?
— Откуда??? То — есть, я никогда в жизни не встречал и не знал никаких Прунсов.
— Так вот, наутро он позвонил и сказал, что обознался. Что немного странно для его хорошей зрительной памяти. Но самое странное, что стоило Бахрушеву принять решение посадить вас в одну комнату с Прунсом, как беднягу убивают. А то, что это не несчастный случай… ну, скажем так, это уже заинтересованным лицам известно. Вам понятна ситуация?
— Ясно. И какое будет ваше предложение?
— Если вы думаете, что я предложу вам бежать, или поступить к нам на тайную службу, вы ошиблись. Вашу жизнь можно спасти единственным путем — найти убийцу Прунса. Настоящего убийцу.
— Раз вы мне это говорите, значит, полагаете, что я могу вам в этом помочь?
— Конечно. Но пока от вас ничего не требуется. Не подавайте вида, и, конечно, никому не передавайте нашего разговора.
— И как долго?
— Пока есть время. Контрразведка вряд ли будет спешить. За вами установят слежку, будут выявлять связи. Поэтому живите естественно, заводите знакомства, говорите с Добруйским, не подавая вида — пока для него это лишь штатные проверки. Контрразведке много кого положено подозревать.
— Надеюсь, ваши люди тоже будут следить?
— Почему вы об этом спросили?
— Вы полагаете, что те, кто убил Прунса, должны выйти на меня?
— Так или иначе — да… Человек! Кофе со сливками и два эклера!.. Что‑то аппетит разыгрывается и мозг требует сахару, — пояснил он Виктору.
Молоденький подросток с зачесанными на две стороны волосами и веснушчатым носом, в белой полотняной рубахе и штанах, подпоясанный шелковым поясом, подлетел к столику с дымящейся чашкой и блюдцем, на котором лежала пара чисто советских заварных пирожных в шоколадной глазури; он также осведомился у Виктора, не желает ли тот тоже чего‑то еще заказать. Виктор вежливо отказался и подумал, что он до сих пор не разобрался, кто тут половой, а кто — официант. В советское время все официанты, а в старых фильмах и книгах в трактирах половые. Официанты важные, а половые с каким‑то холуйским заискиванием. А в этом заведении они шустрят, но с достоинством, и, похоже, работе своей рады.
— Ну так должно же быть прикрытие, — продолжил разговор Виктор, когда они снова остались втроем с хамеропсом.
— Армейцы будут следить за вами с помощью наших людей.
— Ничего не понимаю. А как же соперничество?
— В штатах военной контрразведки достаточно дознавателей и личного состава для оперативной деятельности. Но вот обременять себя созданием агентурной сети военные не могут. У нас ситуация прямо противоположная. Вас это удивит, но к началу реформы Отдельный корпус жандармов составлял чуть более тысячи офицеров и около десяти тысяч унтер — офицеров. Естественно, это ядро было немыслимо распылить на многочисленные вновь создаваемые отделения на местах, а быстрый рост штатных служащих неминуемо привел бы к тому, что в тайную полицию пришли беспринципные личности, желающие карьеры любой ценой, а то и откровенные мерзавцы, желающие насладиться властью, полученной ими над беззащитными людьми. Поэтому на первых порах наше отделение напоминало скорее подпольную организацию, штаб которой размещен в малолюдном месте в лесу. В поселении же мы создали обширную сеть осведомителей, филеров и провокаторов. Сеть осведомителей действует по всем законам конспирации, которой мы прилежно выучились у эсеров, анархистов, большевиков и членов прочих подобных организаций. С людьми, способными вести оперативную работу, у нас пока плохо, в чем вы имели возможность убедиться при вашем задержании. Но мы выявляем потенциальные кадры, предлагаем им службу и ведем их тайную подготовку. Также одна из задач осведомителей — выявлять честных, умных и решительных подданных, пригодных для будущей службы в чека.
— Не слишком ли много подробностей о вашей внутренней кухне? — прервал его откровения Виктор. — Не хотелось бы мучиться бессонницей от лишних знаний.
